Иван Тургенев: Искушение Святого Антония

Пустынный берег моря. Скалы. Под одной из них видна пещера. От пещеры идут две тропинки — одна к морю, другая в гору. Сильный, ровный ветер: валы плещут. Недалеко от берега сидит на море чертёнок; его беспрестанно подносит и относит. Чертёнку скучно — он зевает. Вдруг подле него из воды высовывается голова другого чертёнка.

Чертёнок 1-й. Давно. Скучно. Пора бы смениться.

Чертёнок 2-й. А ты не подходил сам к пещере?

Чертёнок 1-й. Нет… два журавля всё таскались по берегу — я их побоялся: пожалуй, заклюют.

Журавль (под облаками, другому журавлю). На Юг… на Юг…

(Слышен шум в пещере… 2-й чертёнок в одно мгновение исчезает… Через несколько времени он робко высовывает голову из воды…)

. Трус… А у самого, посмотри — хвост так и дрожит…

Чертёнок 1-й. Сказывал я тебе..: Сегодня все наши здесь… все. (Шёпотом.) Говорят, и его величество пожалует…

Чертёнок 2-й. Так прощай же, братец… прощай; спрячусь… Я его величества боюсь пуще нашего старика… прощай…

Чертёнок 1-й. Погоди, не торопись… Успеем еще спеть и песенку…

Чертёнок 2-й (не выходя совсем из воды). Изволь.

Чертёнок 1-й (вполголоса… 2-й подтягивает).

Море, море глупое,

Море бестолковое,

Что ты расшумелося,

Что расхорохорилось?

Нас не испугаешь ты:

Лодочек с товарами…

Нам бояться не за что…

Улитка осторожно подползает к морю и слушает…

Мы с ним чертенятушки

Смирные ребятушки.

Выростем со временем,

С нами не шути.

Из пещеры выходит св. Антоний, высокий, худой старик в монашеской одежде… на поясе висят четки. Оба чертёнка быстро ныряют в воду.

Мне душно там… молиться не могу я…

Хотел заснуть… не спится — кровь кипит…

А, кажется, пора бы ей уняться…

Меня смущают грешные мечты.

Я взял Святую Книгу, стал читать;

Бегут глаза лениво по строкам,

А мысли закружилися, как птицы,

И носятся, и нет покоя им…

Тоскую я… … мне тяжело…

Я сяду здесь — а ты шуми, о море,

И глупого баюкай старика!

Проносится медленно черная грозовая туча, ворчит:

Старый дурак… убила б его… да не смею… старый дурак…

Куда ушел мой мальчик, мой Валерий?

Пора б ему вернуться… Я давно

Его послал за хлебом… Милый мальчик!

Как кроток он и тих и как задумчив,

Как любит он молиться… он растет,

Как деревцо на солнце… Ах, не так,

Не так прошла ты, молодость моя!

Я был и горд, и зол, и скор, и вспыльчив.

О боге и не думал — и страстям

…

Железный был я, грешный человек…

Да и теперь не весь я изменился —

И груб и дик еще теперь… О боже,

Не оставляй меня, о мой спаситель,

Тебе я весь — смиренно — предаюсь.

Что ж он нейдет? Люблю я с ним молиться.

И без него заснуть я не могу…

Перед распятьем вместе каждый вечер

Мы станем на колени — он читает —

И слушаю… и вот из старых глаз

Зака́пают спасительные слезы.

Иль иногда мы вечером пойдем

На берег моря… сядем; и ему

Я говорю о боге, о святых,

О жизни их спокойной и прекрасной…

Молитвы их мы вместе повторяем —

И долго с ним мы говорим, и часто

…

Чертёнок 1-й (осторожно выплывая на берег). Сюда… сюда… посмотри на него!

Чертёнок 2-й (выказываясь из воды). Где?.. А!.. Какая у него длинная борода… Он нас не видит?

Отец, вернулся я…

А! наконец…

Устал ты, бедный!

Да, устал немного.

…

Ступай и отдохни…

Я здесь побуду — но недолго…

Мне холодно, прощай — и приходи.

Чернеет море… Длинными грядами

Бегут валы на мрачный твердый берег…

С высоких волн срывает брызги ветер

И мне в лицо сердито их бросает.

Торопятся — уходят в горы чайки

И жалобно кричат… я здесь усядусь

И бурей стану молча любоваться

И молодость свою припоминать…

С горы сходит человек в широкой черной шляпе и темном плаще; на сапогах у него шпоры; конец шпаги виден из-под плаща.

Человек… Того и смотри польет дождь — а здесь и спрятаться негде… (Увидев Антония.) Монах… подойду к нему. (Подх<одит> к Антонию.) Честной отец, как бы мне пройти в…

Человек. Честной… Что за чудо… да это… это Антонио, как бишь его звали… ну как тебя звали… (Антоний глядит на него.) Он, точно он, или ты меня не узнаёшь?

Человек. Его голос… Он! Давно мы с тобой не видались, старый товарищ — а были друзьями… целые два года жили — душа в душу… с тех пор прошло 20… куда! более 25 лет… О, да вспомни ж меня…

Антоний. Дай мне в тебя вглядеться… Ты… похож… ты — Карло…

Человек (ударив его по плечу). Карло Спада — что? узнаешь меня?

Человек. Не убили, как видишь… Всё расскажу тебе, старый товарищ, приятель… Вот не думал, не гадал… Да скажи пожалуйста, ты не далеко отсюда живешь?

Карло. В этой яме? (Заглядывает в пещеру и посвистывает 3. Антонию с некоторым замешательством.) Ты монах — отшельник, спасаешься.

Карло. А! Я, видишь ли, я хотел было добраться до Пиетра Нюова, да заблудился… отстал от своего полка… гроза меня застигла… что ж, брат Антонио, позволь мне переночевать у тебя.

Антоний. Разумеется, взойди. (Входят.) Садись. Хочешь хлеба?

Карло Спасибо — я сыт. (Оглядывается.) И ты круглый год здесь живешь?

Карло. У кого вздумал спрашивать! да мне ли, старому дураку, нежиться? Мое тело не молодо — ко всему привыкло… Ха-ха-ха!

Антоний. Не смейся громко… (Показывая на Валерия.) Ты его разбудишь…

Карло. Да — что ж я… Ну… (Снимает свою шпагу.) Помнишь ли ты — тому лет… лет… ну всё равно… мы с тобой служили в одном полку, в войске славного, знаменитого Сфорцы^* — и дрались за ее величество королеву Иоанну^*…

Карло. Ну… и последнее наше сражение помнишь?.. Признаться — жаркий был денек: мы целый день дрались, как львы, — да невмочь пришло: не совладать одному с десятерыми… погнали нас… у меня голова ходила кругом, язык пересох — наглотался я пыли… что бы я дал тогда за кружку воды… мы с тобой бежали рядышком… помнишь?

Карло. Вдруг я слышу выстрел… оглянулся — Прямо на нас, как теперь вижу, летит великан в черных латах на буром коне, подскакал, замахнулся — я было подставил шпагу, да куда! — повалился я, как сноп!.. раскроил мне голову, проклятый! Говорят, ты его тут же ссадил с коня — молодец ты был, Антонио, рубака знатный… Ну, кровь залила мне глаза, дыхание сперлось; я подумал пришлось околевать — и что ж? Валялся дня два на земле — и видишь, жив. Меня нашли, подняли; я долго был болен, выздоровел… (Со вздохом.) Уж мыкался я, мыкался по свету… Где ни бывал? Кому ни служил? Вот и стар стал и сед, как видишь, — а всё еще не нашел себе пристанища! Да и на что?

А удивляюсь я тебе, брат Антонио, признаюсь… Совсем ты стал другим человеком… помнишь, бывало… Ну извини, извини: я вижу, ты хмуришься — а хотел бы я поболтать с тобой о старине…

Антоний (садится к нему ближе). Так что ж? говори — я не испугаюсь.

Карло. Ай да славно! Вот — люблю… Так садись же поближе ко мне…

Небольшая роскошно убранная комната. На полу ковер… благовонные свечи горят в белых вазах; везде множество великолепных тропических пахучих цветов. Окны раскрыты, на дворе темно. Посередине комнаты стол… На первом месте сидит Аннунциата, несколько молодых людей и дев. Ужин клонится к концу.

Джулио— все на колени! и выпьем за здоровье прекраснейшей женщины!

Все становятся на колени, исключая женщин и Астолъфа, и пьют…

Аннунциата. Благодарю вас, дети… Позволяю одному из вас поцеловать завтра мою… перчатку.

Пиетро. А ты что ж не становился на колени, Астольфо?

Астольфо. Какие у тебя прекрасные волосы, Джулиетто mio! Как я люблю тебя.

Астольфо. Венчайте меня розами и незабудками, о друзья мои, и дайте мне чашу… (Жалобным голосом.) Чашу, друзья мои.

Джулио. Аннунциата… я… Я вас люблю безумно…

Джулио. Я готов вам доказать мою любовь на деле… Прикажите мне убить кого-нибудь — вот хоть этого толстого пьяницу, Астольфо, — кого хотите…

Аннунциата. Кого хочу! Мой Джулиетто… Мой милый Джулиетто, убей самого себя.

Аннунциата. Нет, погоди, подумаем… Господа, вы совсем позабыли ваших дам… Садитесь и пейте… и слушайте… Я вам еще спою песенку…

Под окном прекрасной донны,

Больше часу, при луне

Ходит юноша влюбленный

В черном бархатном плаще.

Он играет на гитаре

Песни, полные тоски…

Он поет о страстном жаре,

О звездах и о любви…

Вдруг окошко растворилось,

И украдкой из окна

Показалась и склонилась

Милой донны голова.

Он умолк… она с улыбкой

Говорит ему: «Сеньор,

Я боюсь за вас: ошибкой

Вас возьмет ночной дозор.

Хоть приподнят длинной шпагой

Хоть и веет злой отвагой

От усов и от пера,

Хоть умны вы и прекрасны,

Хоть в меня вы влюблены…

Но ни мало не опасны —

Скромный друг чужой жены…»

И окошко, как живое,

Затворилось… и домой,

Поглупев — едва ль не втрое,

Потащился витязь мой.

Аннунциата (женщинам). Простите им, — они не знают, что говорят. Вы меня любите… Много чести. Но ты, Джулио (гладя его по голове) — лучше всех; оттого, что глуп и молод.

(встает). Так слушайте ж, мои витязи! Вы должны все дать мне честное слово никогда не жениться, никогда не влюбляться… Слышите? а я…

Аннунциата. Джулио, вы тронуты и расположены к нежности; посмотритесь в зеркало: вы бесконечно смешны… А я — вас уверяю, что я вас всех терпеть не могу.

Пиетро. Как она мила, боже мой, как она мила!

Аннунциата. Неправда ли, господин Пиетро, — удивительно!

Аннунциата. Безгранично, как ваша любезность. Бедный добрый мальчик, сидит подле женщины, выпил немного вина — и думает, что любит…

Джулио. Но всё-таки вы нас всех сводите с ума…

Астольфо. Кто сошел с ума? Выгоните его вон… Я не люблю сумасшедших…

Джулио (Андреа). Подожги ему бороду, Андреа, сделай милость…

Аннунциата. Затворите окна… Какой душный ветер… посмотрите, как свечи тускло стали гореть…

Андреа. И цветы вдруг так сильно начали пахнуть.

Аннунциата. Не запирайте окон… (Она вдруг бледнеет…)

. Что с вами, Аннунциата, — вы бледнеете, вам дурно… воды!

Аннунциата (с презр<ением>). Мне дурно!? Подите прочь… прочь… Молчите… (Встает.) Слышите ли вы, слышите ли вы — словно приближение великой рати… словно прилив широкого моря…

Аннунциата. А теперь — всё умолкло, всё, как будто никогда не бывало на земле ни движения, ни жизни — мой голос странно звучит в застывшем воздухе…

Аннунциата. Молчите, молчите все… (Она закрывает лицо руками.)

Голос Сатаны (торжественно и медленно). Аннунциата!

Джулио. Ваш любовник… но кто ваш любовник? Где он? — в саду… Мы вас не пустим — и пойдем сами к нему навстречу…

Аннунциата (качая головой). Вы меня не пустите! Вы…

Аннунциата. Вы хотите знать, кто мой любовник? Так вслушайтесь же в его голос…

Голос Сатаны (еще медленнее). Аннунциата…

Меня зовет он… Господа,

Вы удержать меня не в силе!

«Ему» останусь я верна

И на земле… да и в могиле!..

Меня смирил лишь он один…

Мой грозный друг — мой властелин

Меня найдет всегда готовой

В последний раз — как в первый раз…

…

Его люблю я… больше вас.

Джулио. Опомнитесь, господа… за мною — в сад и шпаги наголо!

… Обе женщины, дрожа, прижимаются к Астолъфу…

Вдруг в саду раздается слитный крик 4-х молодых людей.

Антонио, Карло Спада сидят у входа пещеры… Меж ними широкий плоский камень. На камне бутылка. Гроза. На дне пещеры, при каждом блеске молнии, виден Валерий. Он спит на груде сухих листьев.

Карло. Та́к-то, брат, та́к-то! Не погневайся — я продрог, да и привык к вину… Какова погодка?

Карло (в смущении). Марцеллину… Какую Марцеллину?.. Нет, нет… (Пьет.) И на что тебе?

Карло. Да, да — теперь вспомнил… хороша была покойница…

Карло… (Молчание.) А сколько тебе лет, Антонио?

Карло… (Вполголоса.) Можно бы покаяться… А кто его знает!

Карло— да он, вишь, и монахом стал… (Громко.) Каюсь, отче: сгубил я бедную твою Марцеллину…

Карло— глаза у тебя засверкали по-прежнему… Тогда, помнится, с тобой шутить не годилось.

Антоний (задумчиво). Боже мой, прости мне мое прегрешение… Рассказывай, товарищ… и не бойся, я стар и расстался с прежней жизнью… навсегда.

Карло. Смотри ж — не сердись на меня. После нашей разлуки, года два спустя, занесло меня опять в Болонью — с кем и зачем позабыл. На другой же день отправился я к Марцеллине. Вспомнил я о тебе, брат Антонио, как взошел в тот темный чудный проходец — знаешь? вот и направо знакомая дверь, высокий каменный порог… я стукнул, она сама мне отворила. Увидав меня, она вскрикнула, поднялась на цыпочки, поглядела, нет ли тебя за мной и спросила: А Антонио?.. Я сказал, что сам пришел к ней осведомиться о тебе… Она побледнела и уронила головку… Я взошел в ее комнатку, оглянулся — всё на том же месте: на стене твой портрет, нарисованный углем нашим знакомым живописцем, помнишь, после славной пирушки, как бишь его звали, такой был веселый… на кровати твоя шляпа с полинялыми перьями… На окне те же цветы, во всей комнате тот же милый запах… Я сел на окно — она подле меня на низеньком стуле… Я ей всё рассказал — она слушала и плакала: и я всплакнул раз… Уходя, я стащил с руки свою огромную перчатку и тихонько пожал ее бледные пальчики… она посмотрела на меня так пристально, так грустно… Я у ней бывал часто: она мне сказывала, что с тех пор живет одна и никого не видит, что более году от тебя не имеет известий, что ее сестра ушла в Рим с одним беглым монахом… И платье-то на ней было то же — да поизносилось в два года… Она всё еще была хороша, хоть и похудела очень — и так же задумчиво улыбалась и так же причесывала волосы. Вот однажды — я был у ней, сидел до вечера — вышел на улицу, и вдруг пришло мне в голову, что я ее люблю, что я ее всегда любил, и тогда уж, когда мы с тобой ходили к ней… я даже удивляюся, как я тебя в то время не убил. Я тотчас же с улицы вернулся к ней. До того я только уходя позволял себе пожимать ее руку — я, кондоттиёри, слуга Сфорцы!.. На эту женщину я и взглянуть-то нагло не смел, при ней не смеялся громко… Я в ее комнатку взошел: она посмотрела на меня с удивлением, я подошел к ней и тихо ее обнял… признаюсь: когда руки мои соединились за ее станом — я задрожал весь и упал перед ней на колени… Если б меня увидали товарищи! они бы умерли со смеху — но ты ее знал, Антонио, ты знал эту женщину…

Целых три месяца мы любили друг друга… или нет, нет: она меня не любила, как любила тебя; в эти три месяца она странно изменилась: всё беспокоилась; то прятала твою шляпу, то со слезами доставала ее опять и клала к себе на колени… она плакала без причины, ревновала — и казалось, страстно была в меня влюблена… но я не был счастлив… хоть и не знал, чего хочу… мне стали гадки буйные потехи моих товарищей, а не мог я не сознаться, что они были, по-своему, счастливей и веселей меня. Да что! С тех пор прошло так много лет… и хоть, кажется, я понимаю и чувствую, что тогда со мной происходило, — да говорить, выражаться я разучился; скажу тебе одно: я так же внезапно ее разлюбил, как полюбил ее… В одно осеннее утро — я вдруг почувствовал, что я ее не люблю; мне стало так легко: я вздохнул так свободно, так глубоко… Спокойно пошел к ней и был почти уверен, что она знает, зачем я пришел… Я остановился на пороге, протянул ей руку и сказал: прощай… Она подняла голову, посмотрела на меня без удивления и сама глухо сказала: прощай… Я быстро повернулся на каблуках и вышел… Помню, мне стало грустно расстаться — не с ней… нет — а с этой дверью, с этим порогом, с этим домиком, но я махнул рукой, завернулся в плащ и пошел по улице молодцом, побрякивая шпорами; из одного окошка с любопытством посмотрела на меня премилая девушка, и я лукаво и приветливо взглянул на нее. Дня через два приносят ко мне записку: ее рука… Я с полчаса лежал на спине и посвистывал… мне за нее было стыдно… распечатываю… вот оно, ее письмо: я с тех пор не расстаюся с ним.

«Карло, вам принесут эту записку в 2 часа… в двенадцать я утопилась. Не из любви к вам, нет — я с нетерпением ждала разлуки с вами, я вас не люблю и не любила никогда… хотя я и по собственной воле изменила памяти Антония… Но я не берусь сама себя растолковать. Я решилась умертвить себя — потому что мне, право, совестно… даже гадко жить. Не обвиняйте себя ни в чем, прошу вас: вы сами знаете — вы ни в чем не виноваты… Если б вы не вернулись в Болонью — правда, я бы еще теперь жила, а жила бы долго, может быть… но скажите, к чему? Я спокойна и почти весела и совсем примирилась с богом и людьми. Мне кажется, жизнь моя не могла иначе начаться, иначе кончиться… И прекрасно. Я довольна ею, но теперь я устала и думаю, что не к чему больше жить. Я иду к реке топиться, точно так же как прежде ходила по утрам за водой… Если вы когда-нибудь увидите Антония, скажите ему, что я его любила. Ни одно растение не цветет дважды, смешно желать два раза жить…

О боже (мой)! Как тронут я глубоко…

Как я дрожу и сам себе не верю,

Как сердце бьется… К старческим губам

… прижмися крепче, ближе.

Одарены непостижимой силой

Вы, бледные, трепещущие строки,

Начертанные в час тоски безумной

Любимой женскою рукой… Меня

— куда я сам не знаю…

Я точно сам из гроба воскрешаю

Знакомые бывалые волненья.

И старику и больно и легко.

Как странно! Я гляжу… и что ж я вижу

…

Нет — поле… солнце светит. Там вдали

Проходит конница… вот — вьется пыль;

Я слышу ржанье добрых лошадей;

По шишакам, по черным гладким ложам,

Сверкают быстро светлые лучи…

И слышится мне долгий смутный топот…

Вот впереди на темном жеребце

В высоком шлеме скачет их полковник.

Как будто поднялась да и глядит…

Ах — эта церковь! мне ли не знакома!

За ней еще пять, шесть других церквей:

За нею целый город — вся Болонья.

… почти напротив,

Есть домик… домик темный, небольшой,

И в доме том два маленьких окошка,

И под окном она сидит — и ждет.

Не правда ли, с тобою мы сидим

Под каменным навесом остерии…

Эх, время было, время золотое!

Придешь бывало… на дубовый стол

Перчатки снимешь медленно — а там

Кричишь «вина!», небрежно крутишь ус —

́ посмотришь на соседей.

А впереди, вкруг мшистого столба,

Зеленый плющ обвился — и на солнце

Листочек каждый блещет и дрожит…

А ты сидишь, небрежно развалясь,

О Марцеллина…

А война, Антонио?

Люблю войну! В карманы деньги льются

<откуда и> за что…

Одна беда — карманы наши плохи.

<Не бережешь их глупых!> И везде

Какой прием… купец встречает нас

С почтением, и жадностью, и страхом.

Из узких окон высунут головки,

Глядят на нас, краснеют и смеются.

И матери напрасно их зовут,

Напрасно сзади дергают за платье…

Все важные и чопорные люди

С ужимками волочатся за нами,

И трусят, и задабривают нас.

И графы в платьях бархатных, дворяне

Нас жалуют, ласкают и балуют,

Хоронят нас и с нами же пируют.

И дорого нам платят… И за что?

Люблю войну! Ура! Ура! Ура!

Да… да. Как странно, точно из тумана,

Прошедшее спокойно выплывает

…

О сердце, — полно биться! Я б не мог

Идти другой дорогой… так понятна

Мне жизнь моя… Мой бог, не ложный бог…

Я знаю — нет, меня ты не покинешь,

…

Но — милый образ женщины любимой!

Вы, годы счастья детского, слепого,

Томительных борений и восторгов…

Ты, странная, тревожная любовь —

— всем я душу открываю,

Антонио, отшельник, вас зовет…

Я знал, и ты о прежнем пожалеешь,

Недаром я тебя расшевелил.

… что, старик, признайся,

Ее забыть не мог ты никогда.

Ты думаешь? Я отвечать не стану,

Меня понять, я вижу, ты не можешь,

<слишком> далеко.

И точно… точно: мне ль тебя понять.

Жалеешь ты о прежнем, бедный Карло…

И я б жалел, быть может, если б с жизнью,

Я б не умел расстаться безвозвратно,

Расстаться, как с любовницей моей…

Меня томили грозные порывы,

Не признавал я вашего блаженства —

Хотел любви, любви неистощимой,

Могучей, и спокойной, и святой.

Я убежал… Но был тогда я молод,

И страсти все, все прежние тревоги

Я богу сердце пылкое, живое,

Не унывая, покорял… О Карло,

Лишь оттого с таким восторгом тайным

Я предаюсь моим воспоминаньям,

Что я старик, и детства не стыжусь.

И предаюсь — как прежде никогда

Я вижу — брат Антон не даром слыл

С ребячьих лет ученым и разумным…

Умеет он собою любоваться,

— обманывать себя…

Подумаешь! отшельник круглый год

Живет один, всё думает о боге —

К нему стремится жадно и себя

И позабыть и умертвить желает…

…

Нет, человек живуч — и раб обмана…

О гордость! жизнь людская… презирать

Людскую жизнь — он смеет… жизнь толпы…

— толпы.

И сам себе он гадок… и противен —

И падает в тоске уничижения

Перед собой — под именем другим…

— в мир прекрасный,

Как будто есть куда бежать, — и верит —

И весь горит божественной любовью,

Томится весь надеждой откровенья,

Восторгом «чистым, полным и святым».

Старик… старик, мы много раз

Тебя ви<дали> <…>

И ты любил смотреть на нас,

…

И из твоих горячих глаз

Бывало слезы упадали.

Но мы с тобой сдружились,

Тебя мы любим, ты велик,

— свободен.

И мы бежим толпою шумной,

Стремимся жадной чередой

К твоим ногам, старик безумный,

Старик великий и святой!

<. >

И много, много бурь, старик,

Как мы, ты вынести сумеешь.

Послушай, друг Антонио, видишь — я

Бог знает где скитался; — много видел

… тайну я узнал…

Тебе ее, как другу, я открою…

Ее, старик, мне передал монах,

Такой же, как и ты… старик ученый…

Кого хочу — могу я вызвать…

Ты? ты шутишь?

Так ты колдун?

Я? Нет! Какой колдун…

Души своей на тайну не менял…

Так покажи ж мне Марцеллину…

Тотчас.

… Но отвернись…

Карло. Я готов… слушай… теперь позволь мне положить руку на твои глаза…

(В нескольких шагах от Антонио стоит Аннунциата.)

. Мой голос, Антонио… Послушай, полно думать и ломать голову… Ты видишь, я стою перед тобой… вот, я беру твою руку… но поцеловать тебя я не смею — я боюсь твоей белой большой бороды…

Антоний. Садись, я… я дрожу, как дитя — но это пройдет — садись, дай мне молча посмотреть на тебя…

Аннунциата… Не правда ль, я все та же — помнишь ли ты, как ты встретил меня в первый раз… Я шла в церковь… ты заговорил со мной — ах, я тотчас тебе отвечала… Вся моя скромность, моя девическая гордость исчезла при первом твоем слове… я не могла не полюбить тебя… А еще поутруя так чопорно одевалась, так смешно и невинно собиралась в церковь… А потом, помнишь ли, наше второе свидание вечером, у забора нашего сада под широкими липами… Как скоро ты выпросил у меня мой первый поцелуй… Как лукаво шушукали листья, как весело зажигалися звезды… И вот по дороге, облитой румяным блеском зари, проехал мимо нас верховый — на белой лошади — насилу мы дождались пока он заехал за крайний куст орешника, и вдруг оба бросились в объятья друг другу… помнишь? помнишь?

Аннунциата. Я не таила своей любви; я днем по улицам ходила с тобой, рука об руку — и улыбалась в ответ на презрительные взгляды… Антонио, первый молодец в Болонии — мой любовник — и мне стыдиться? Как бы не так! О я знаю, знаю — всем другим девушкам было бог знает как завидно, когда ты мне на площади, в полдень, помогал черпать воду… Бывало, я поставлю кувшин на голову и пойду потихоньку — а ты идешь за мной в твоих больших сапогах, с твоей огромной шпагой — да еще шляпу надвинешь на брови… Такой молодец, такой страшный… А все молодые щеголи, все красивые господчики на тоненьких ножках издали сворачивают в сторону… Ах, Антонио, мой Антонио, как я люблю тебя!..

. Вообрази себе, Марцеллина, какой я видел странный сон… или нет… нет — я помню морской берег, помню долгие, долгие годы…

Аннунциата. Ты, видел во сне, что ты старик? что ты отшельник? что жил 20 лет в одной пещере и не знался с людьми? Какой глупый сон! Нет, Антонио, нет — ты молод, молод — положи руку на свое сердце, не правда ли, как оно бьется? Посмотри мне в лицо! Разве я стара? А я всего тебя годом моложе… Антонио, ты молод…

Антоний… Что за вздорные мечтания! Послушай, дай мне шляпу… куда мы пойдем? На площадь, что ли, — погреться на солнце да показаться людям — или в сад, побегать по росистой траве? Или в поле — туда, за Болонью, за реку, — вон к тому длинному ряду голубоватых тополей…

Аннунциата. Останемся, Антонио… Куда нам идти? Здесь так хорошо, так тихо, так спокойно… послушай, как ветер воет. Посмотри на небо, на звезды — мимо их, беспрестанно их закрывая, проносятся серые тучи. Останемся, Антонио, я спою тебе песенку:

По всей земле тревожное волненье…

И моря плеск похож на стон тоски.

Прими меня в объятия твои.

На грудь твою я припаду, мой милый,

Прижмусь лицом к широкому плечу.

Спаси меня, покрой твоею силой,

… Я жить хочу.

И мне легко!.. С меня ты снял оковы.

Хочу молчать и чувствовать в груди

Восторг глубокий, страстный, вечно новый,

Блаженное присутствие любви.

Мой друг, мой царь, пойми меня, пойми…

В моей душе погасли все желанья…

Прими меня в объятия твои.

Антоний… или нет — когда мы с тобой в последний раз ходили за город? Ну, всё равно… отчего я шел так скоро всё вдаль, вдаль — и почти забывал тебя? Ты не могла поспевать за мною и изредка жаловалась — я останавливался и опять бежал вперед… Чего я искал? Куда стремился? Не была ли ты со мной?

Печатается по черновому автографу, хранящемуся в фонде бумаг Тургенева в Национальной библиотеке в Париже. Микрофильм: ИРЛИ. Текст пьесы занимает 10 больших листов бумаги (размером 337×223 мм), сшитой в виде тетради (последние 6 листов не заполнены).

— св. Антония и Карло Спады (см. с. 488 и 496), мужская фигура в рост и др., фамилии — «Устрялов» (историк), «Бальби» и «Валькер» (авторы учебных пособий), «Sebron» (французский живописец сороковых годов), «Frenek», «Vielhorski». На л. 6 запись: «Радилов. Дмитрий Львов» (фамилия, использованная в 1847 г. в рассказе «Мой сосед Радилов»).

Первые краткие сведения об этой рукописи появились в книге: Mazon. p. 53. Впервые полностью опубликовано профессором Андре Мазоном, с его же вводной статьей: Revue des études slaves, t. 30, Paris, 1953, p. 7 — 40, под названием: «La tentation de Saint Antoine d’Ivan Tourguénev». К публикации приложена фотокопия листа 10-го рукописи. Публикация «Искушения святого Антония» дала материал для критической информации об этой пьесе в статье Л. П. Гроссмана «Драматургические замыслы Тургенева» (Изв. ОЛЯ АН СССР, 1955, вып. 6, с. 547–555)

В собрание сочинений впервые включено в издании: т. IX, с. 503–524.

Начало работы над драмой в автографе (л. 2) датировано 8 марта 1842 г., когда Тургенев находился в Москве. Приехав в конце марта в Петербург, он продолжил работу над ней во время подготовки к магистерским экзаменам по философии. Сведения об этом сохранились в письмах писателя к А. А. и П. А. Бакуниным. Так, около 8 апреля 1842 г. Тургенев сообщал своим друзьям: «… я и сплю и вижу „Искушение С. Антония“ — 3 первые (большие) сцены совсем готовы — и к моему возвращению всё, я думаю, будет кончено… Вы познакомитесь с одной девицей — Аннунциатой, которая, хотя и любовница Чёрта, но, ей-ей, прелюбезная девица, — и т. д. и т. д.». В этом же письме Тургенев приводил полностью семь строф первой редакции песенки Аннунциаты («Под окном сеньоры бледной…»), которая в тексте пьесы была им затем доработана (см. с. 493–494).

22 апреля 1842 г. А. А. Бакунин писал автору песенки, что его стихотворение заслужило в Премухине «всеобщее одобрение» (Центрархив, Документы, «„Искушение“ пишется урывками, по ночам — однако готово более половины».

Автограф пьесы обрывается на обращении св. Антония к Аннунциате, ответ которой остался уже ненаписанным. План продолжения этой сцены (на обороте листа 8-го рукописи) см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. III, с. 366.

Как и «Неосторожность», первый «драматический очерк» Тургенева, появившийся в печати в 1843 г., драма «Искушение святого Антония» некоторыми характерными особенностями своего построения и тематики очень близка «Театру Клары Газуль» Проспера Мериме, в частности комедии «Женщина-дьявол, или Искушение святого Антония» («Une femme est un diable ou la tentation de saint Antoine»). Книга Мериме в начале 1842 г. была переиздана в Париже. Об отношении к ней Тургенева см. выше (с. 513), в предисловии к его последнему произведению в жанре «Театра Клары Газуль» — в набросках драмы «Две сестры» (1844).

«Житие св. Антония», принадлежащее Афанасию Великому. К этому «Житию» восходили данные пьесы о том, что в строгой отшельнической жизни Антоний провел, борясь с бесами, 20 лет, что пещера его была у берега моря, среди скал, что хлеб ему изредка приносили из отдаленного селения и т. п. (Афанасий Великий. Творения. 2-е изд. Сергиева Лавра, 1903. Ч. Ш, с. 189 и 191). Но, разумеется, все эти детали подлинного «Жития», равно как и картины на эту тему Иеронима Босха, Питера Брейгеля. Давида Тенирса и многих других мастеров, не оказали большого влияния ни на образы пьесы, ни на ее сценарий. Благочестивая легенда об искушениях и муках, которым подвергался св. Антоний в Фиваиде на заре христианской эры, превратилась под пером Тургенева в романтическую драму, действие которой происходит в Италии XV века. В этом отношении Тургенев в такой же степени, как и Мериме, который в своей одноименной комедии перенес место и время действия ее из Фиваиды в Испанию XVIII столетия, не считался с общеизвестной хронологией и топографией католической легенды.

Некоторые детали второй сцены «Искушения святого Антония» (пир в доме куртизанки Аннунциаты) навеяны известной сценой «Каменного гостя» Пушкина (вечер у Лауры). Эта «маленькая трагедия» опубликована была в 1839 г., т. е. всего лишь за три года до написания «Искушения святого Антония».

Рассказ Карло Спада в третьей сцене о самоубийстве Марцеллины, отдавшей себя тем самым во власть сатаны (этим мотивируется в пьесе и превращение Марцеллины в Аннунциату), основан на тех же средневековых церковных представлениях о самоубийстве, как об одном из самых тяжких грехов, которые получили отражение в комедии Мериме «L’occasion» («Случайность») в рассказе служанки женского монастыря Риты: «Никто, как лукавый, сеет дурные мысли. Знавала я девушку из Гватемалы, было ей тогда лет семнадцать-восемнадцать, и явись у нее желание покончить с собой, да какое сильное! Так она мне рассказывала: стоило ей подойти к высокому окну и заглянуть вниз, как уж дьявол ей шепчет: „Бросайся! “ Прошло время — вылечилась».

«Манфреда» Байрона, который в годы юности Тургенева принадлежал, видимо, к числу его любимых произведений и над переводом которого он работал в 1836 г… «Искушение святого Антония» некоторыми особенностями своей экспозиции связано с ранней драматической поэмой Тургенева «Стено» (см. т. I наст. изд.). К тематике своей неоконченной драмы Тургенев возвратился много лет спустя, работая в 1874 г. над предисловием к переводу «Искушения святого Антония» Флобера. В архиве Тургенева сохранились первые страницы этого предисловия. См.: наст. изд., Сочинения, т. 11.

Эту драматизированную повесть Тургенев в письме от 3 апреля н. ст. 1874 г. к В. Рольстону признал «одним из самых поразительных произведений», которые он «когда-либо читал».

…служили — в войске славного, знаменитого Сфорцы… — Речь идет о Муции Аттендоло (1369–1424), прозванном Сфорца, командире отряда наемных войск, ставшем родоначальником династии миланских герцогов.

…дрались за ее величество королеву Иоанну… — Королева Иоанна II (1368–1435) занимала неаполитанский престол с 1414 по 1435 г.