20
Создав экспозицию и историю прежней жизни героев, романист приступает к завязыванию действия, то есть к созданию той конфликтной ситуации, которая ляжет в основу последующих событий романа. Он делает это постепенно, без каких-либо обостренных происшествий, столь часто встречающихся, например, в завязках романов Достоевского. Примером постепенного «завязывания» действия может служить «Рудин». В четвертой, пятой и шестой главах этого романа изображаются взаимоотношения Рудина с обитателями усадьбы после его блестящего выступления в салоне Да-рьи Михайловны. Рудин ближе знакомится с Ласунской, определяются его отношения с Пигасовым, Пандалевским, Лежневым, Басистовым и особенно Натальей. Романист показывает возникновение в Наталье интереса к Рудину, постепенно переходящего в любовь. Свидание их в саду приводит к решительному объяснению (гл. VII). Сюжетное значение этой сцены чрезвычайно велико. Наталья говорит Рудину «я буду ваша», сам Рудин с улыбкой убеждает себя в том, что он счастлив. И — что особенно важно для дальнейшего сюжетного развития — их разговор подслушан, «... в сиреневой беседке тихонько раздвинулись кусты, и показался Пандалевский. Он осторожно оглянулся, покачал головой, сжал губы, произнес значительно: «Вот как-с. Это надобно будет довести до сведения Дарьи Михайловны», — и скрылся». Эта сцена в саду является завязкой внешнего и внутреннего действия романа: именно теперь определился конфликт между решительностью Натальи, рефлексией «струсившего» Рудина и неизбежным сопротивлением, которое обоим окажет Ласуиская.
В «Дворянском гнезде» завязывание действия начинается тотчас же после того, как завершена история Лаврецкого. Постепенно, без какого бы то ни было форсирования со стороны романиста, происходит сближение Лаврецкого с Лизой. Значительную роль играет здесь посещение Калитиными Васильевского; там же Лаврецкий получает известие о смерти жены. Заключительная фраза двадцать седьмой главы «Лаврецкий оделся, вышел в сад и до самого утра ходил взад и вперед все по одной аллее» обозначает завершение завязки. Создается ситуация, несколько напоминающая аналогичный эпизод «Рудина»: открыта, казалось бы, широкая дорога для сближения героя и героини, но как-то сложится борьба с препятствиями, которые им еще предстоит преодолеть?
В «Накануне» завязывание действия охватывает собою десятую—шестнадцатую главы и включает в себя: разговор Елены с Берсеневым об Инсарове, переезд последнего в Кунцево и его первый визит к Стаховым, дальнейшее сближение Инсарова и Елены, поездку в Царицыно и, наконец, дневник Елены, кончаюшийся фразами: «Слово найдено, свет озарил меня! Боже! сжалься надо мною... Я влюблена!». Это «последнее, роковое слово» подводит действие «Накануне» к тому же рубежу. Любовному плану отношений здесь подготовлено широкое развитие, завязка романа образована.
В «Отцах и детях» с их двумя планами развития сюжета имеются целых две завязки, общественно-политическая и любовная. Первая готовится о шестой главы романа и окончательно оформляется в десятой главе, в знаменитом столкновении Базарова с Павлом Кирсановым. Конфликт «отцов» с «детьми» обозначился здесь с полной ясностью: обе стороны заняли резко антагонистические позиции, и стало очевидно, что между ними начинается борьба не на жизнь, а на смерть.
«нигилиста» через любовь и заставить его ощутить в себе ненавистный ему «романтизм». Вот почему с одиннадцатой главы напряженность действия резко падает: Базаров и Аркадий уезжают из Марьина в город, и с их отъездом «старичкам» Кирсановым «вздохнулось легко». Друзья несколько дней живут в городе и, по знакомясь там с Одинцовой, поселяются у нее в усадьбе. Начиная с двенадцатой главы происходит ряд экспозиций, дается краткая история Одинцовой, после чего (с XVI главы) начинается быстрое сближение с нею Базарова.
Начало семнадцатой главы содержит в себе завязку любовного плана «Отцов и детей». Одинцова сильно заинтересована Базаровым, он поразил ее «воображение», «его появление тотчас ее оживляло». И в самом Базарове пробудились какие-то новые, ранее ему несвойственные и даже нетерпимые чувства: «Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость. В разговорах с Анной Сергеевной он еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе». Это место семнадцатой главы «Отцов и детей» непосредственно предшествует тому свиданию с Одинцовой, во время которого Базаров объявит ей о решении уехать. Завязка делит восемнадцатую главу на две неравные части. Таким образом, в «Отцах и детях» существуют две завязки, независимые друг от Друга, поскольку Павел Кирсанов и Одиндова, эти два антагониста Базарова, не связаны между собою ни территориально, ни идейно.
Завязка носит здесь двуплановый характер — она происходит одновременно в общественном и личном планах, содержа в себе и сближение героя с героиней и оформление его распрей с антагонистом. Однако лишь в «Отцах и детях» общественный и личный планы завязки отделены друг от друга, лишь в этом романе завязка, так сказать, рассечена надвое. В первых трех романах герой и героиня сближаются между собою не только потому, что любят друг друга, но и потому, что любовь эта основана на общности их идейных позиций, на их общественно-политической или религиозно-нравственной солидарности.
Раз завязавшись, действие тургеневских романов неуклонно развивается, приближаясь к моменту наивысшей напряженности, к кульминации. Характеризуя пути развития этого действия от завязки к моменту наивысшей напряженности, следует указать на то, что оно развивается в одном плане и в основе его лежат один конфликт, одна интрига. Наиболее четко эта одноплановость развития действия выражена в «Дворянском гнезде», где взаимоотношения Лаврецкого и Лизы решительно доминируют над всем остальным, выполняющим лишь вспомогательные функции. Как мы уже говорили выше, завязкой «Дворянского гнезда» является известие о смерти Варвары Павловны, о получении которого говорится в конце двадцать седьмой главы. Как происходит дальнейшее развитие действия этого романа? Исключительно в плане отношений Лаврецкого и Лизы: в последующих главах очень мало говорится о Паншине, Лемме, Марфе Тимофеевне. Вне основной интриги романа они Тургенева почти не занимают.
На следующее утро вслед за Калитишыми уезжает из Васильевского и Лемм, и место действия «Дворянского гнезда» окончательно переносится в город О. Лаврецкий сообщает Лизе о смерти Варвары Павловны, и между ними происходит очень важный для обоих разговор: Лиза просит Лаврецкого позаботиться «о том, чтобы вас простили», он умоляет не выходить «замуж без любви, по чувству долга, отреченья». Лиза просит Паншина «подождать». Лаврецкий убеждается в том, что любит Лизу. Начало тридцать второй главы «Дворянского гнезда» указывает на быстрое приближение кульминации. «Настали трудные дни для Федора Иваныча. Он находился в постоянной лихорадке. Каждое утро отправлялся он на почту, с волненьем распечатывал письма, журналы — и нигде не находил ничего, что бы могло подтвердить или опровергнуть роковой слух. Иногда он сам себе становился гадок...» Отношения Лаврецкого с обитателями дома Калитиных меняются; даже расположенная к нему Марфа Тимофеевна становится подозрительной. «Лиза в несколько дней стала не та, какою он ее знал: в ее движениях, голосе, в самом смехе замечалась тайная тревога, небывалая прежде неровность».
«как будто с намерением» не замечает Лаврецкого, затем развертывается спор между Лаврецким и Паншиным, влекущий за собою духовное сближение Лаврецкого и Лизы: оба «поняли, что тесно сошлись в этот вечер, поняли, что и любят и не любят одно и то же». И в ту же ночь происходит неожиданное для обоих свидание в саду. Кульминационное значение тридцать четвертой главы в сюжете «Дворянского гнезда» подчеркивается вдохновенной музыкой Лемма и предельно-напряженным состоянием героя и героини: «Лаврецкий до утра не мог заснуть; он всю ночь просидел на постели. И Лиза не спала: она молилась». Так шаг за шагом, развивается действие «Дворянского гнезда», от завязки приходя к кульминации. Развитие это имеет по преимуществу внутренний характер: событий за это время происходит очень мало, внимание романиста устремлено в область переживаний героев, в сферу их идейных убеждений и чувства взаимной любви. Единственное событие, совершившееся за этот период времени, — получение Лаврецким известия о смерти жены. Оно является толчком для возникновения новых переживаний Лаврецкого и Лизы и для быстрого углубления их взаимоотношений.
Кульминация «Рудина» гораздо короче и вместе с тем напряженнее кульминации «Дворянского гнезда», поскольку она вся направлена только на разоблачение героя, неспособного к действию. В соответствии с этим она вся заключена в девятой главе романа, изображающей свидание Рудина с Натальей у Авдюхина пруда. Уже в восьмой главе романист подчеркивает растущее напряжение действия. Приезд Рудина к Волынцеву с известием о том, что он и Наталья любят друг друга, выказывает в нем человека слова («язык его — враг его») и заставляет усомниться в его способности к решительным действиям. Не случайно этот разговор Рудина с Волынцевым поставлен непосредственно перед сценой у Авдюхина пруда: на свидание с Натальей Рудин приходит смущенным и внутренне надломленным.
Кульминационное напряжение начала девятой главы «Рудина» подчеркнуто концом восьмой. «А в доме Дарьи Михайловны происходило что-то необыкновенное. Сама хозяйка целое утро не показывалась и к обеду не вышла: у ней, по уверению Пандалевского, единственного допущенного к ней лица, голова болела. Наталью Рудин также почти не видал: она сидела в своей комнате с m-lle Boncourt... Встретясь с ним в столовой, она так печально на него посмотрела, что у него сердце дрогнуло. Ее лицо изменилось, словно несчастье обрушилось на нее со вчерашнего дня. Тоска неопределенных предчувствий начала томить Рудина».
В свете этих зловещих предзнаменований объяснение Натальи с Рудиным у Авдюхина пруда является не только кульминацией, но и приближением развязки их романа. Идя на свидание, Рудин «видел, что развязка приближалась, и втайне смущался духом». И тем не менее начало их объяснения еще более усиливает напряженность. Наталья рассказывает о происшедшем у нее решительном объяснении с матерью185*, о сопротивлении последней.
« — А вы, Наталья Алексеевна, что вы ей ответили? — спросил Рудин.
— Что я ей ответила? — повторила Наталья. — Что вы теперь намерены делать?»
Вопрос Натальи знаменует собою начало кульминационного напряжения; через несколько минут, в течение которых Наталья припирает Рудина к стене, он ответит ей: «Что нам делать? Разумеется, покориться». И этот его беспомощный ответ будет знаменовать собою начало развязки романа.
В «Рудине» завязку от развязки разделяет всего десять страниц (II, 82—92), тогда как в «Дворянском гнезде» их разделяет уже 24 страницы (II, 227—251). Тургенев лишь постепенно овладевает приемами глубокого и неторопливого психологического анализа.
«Накануне» явилась восемнадцатая глава романа, содержавшая в себе объяснение Елены и Инсарова. «Он ласково приподнял ее голову и пристально посмотрел ей в глаза. «Так здравствуй же, — сказал он ей, — моя жена перед людьми и перед богом!» Эти слова, произнесенные Инсаровым в конце восемнадцатой главы, знаменуют собою начало свободного и обостренного действия. Елена должна еще стать женой Инсарова и уйти из чуждого ей родительского дома. Как это произойдет? Тургенев показывает это в девятнадцатой — тридцатой главах романа (здесь от завязки до развязки проходит уже 44 страницы; III, 93—137). В отличие от «Дворянского гнезда», в «Накануне» за это время происходит множество событий. И среди них — полное драматизма объяснение между Еленой и Стаховым, во время которого столь решительно подчеркнута социальная подоплека этого конфликта: «Замужем! За этим оборвышем, черногорцем! Дочь столбового дворянина Николая Стахова вышла за бродягу, за разночинца! Без родительского благословения! И ты думаешь, что я это так оставлю? что я не буду жаловаться? что я позволю тебе... что ты... что... В монастырь тебя, а его в каторгу, в арестантские роты!» Именно в этой сцене тридцатой главы происходит кульминация действия «Накануне», завершающаяся фразой: «Елена упала к ногам матери и обняла ее колени».
Наивысшая напряженность действия разрешается катастрофой, за которой следует развязка. Последняя также носит у Тургенева общественно-психологический характер: в ней обычно раскрывается слабость представителей дворянской интеллигенции и драматичность положения героинь, настойчиво, но по большей части безрезультатно ищущих настоящих, сильных людей.
Именно такова развязка «Рудина». Слова героя о необходимости «покориться» до предела взволновали Наталью («губы ее побелели»). Она потрясена внезапно раскрывшейся пропастью между словами Рудина и его делами: «...— мне больно то, что я в вас обманулась... Как! Я прихожу к вам за советом, и в какую минуту, и первое ваше слово: покориться!.. Покориться! Так вот как вы применяете на деле ваши толкования о свободе, о жертвах, которые... — Ее голос прервался». Наталья рвет с Рудиным, убедившись в нравственной слабости этого «лишнего человека», — типичная общественно-психологическая ситуация в развязках Тургенева. Вся одиннадцатая глава представляет собою естественное следствие этого разрыва: Рудин прощается с Ласунской и навсегда уезжает из ее усадьбы, Наталья читает письмо Рудина, содержащее в себе глубокий самоанализ, откровенную исповедь в своих слабостях.
Как и все предыдущие этапы развития сюжета, развязка в «Дворянском гнезде» отличается от «рудинской» неизмеримо большей разработанностью186*: там она занимала 22 страницы (II, 89—111), здесь — 48 (II, 252—300). Развязка «Дворянского гнезда» открывается событием нежданным, разительно контрастирующим с тем, что было раньше, и оказывающим решающее воздействие на все дальнейшее развитие сюжета. На следующее же утро после ночного объяснения Лаврецкого и Лизы в его городской дом приезжает Варвара Павловна с дочерью187*«отправилась к Калининым; из расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый день». Она стремится примириться с Лаврецким при помощи Калитиной и, не вполне успев в этом своем намерении, «порабощает» Паншина, только что перед этим получившего решительный отказ от Лизы.
Однако основной план развязки «Дворянского гнезда» развивается не с помощью событий, а через переживания героев. После возвращения жены сердце у Лаврецкого «надрывалось, и в голове, пустой и словно оглушенной, кружились все одни и те же мысли, темные, вздорные, злые. «Она жива, она здесь», — шептал он с постоянно возрождавшимся изумлением. Он чувствовал, что потерял Лизу».
Резкое изменение ситуации Тургенев подчеркивает повторным приходом Лаврецкого к Лемму и контрастом с тем, что было всего лишь сутки тому назад. «Долго он не мог достучаться; наконец, в окне показалась голова старика в колпаке, кислая, сморщенная, уже нисколько не похожая на ту вдохновенно-суровую голову, которая, двадцать четыре часа тому назад, со всей высоты своего художнического величия царски глянула на Лаврецкого» (ДГ XXXVII). Весь второй разговор Лаврецкого и Лемма своей «минорностью» составляет разительный контраст с «мажором» тридцать четвертой главы, когда музыка Лемма как бы освящала собою счастье Лаврецкого и Лизы.
Сорок первая глава «Дворянского гнезда» раскрывает нравственные страдания Лаврецкого. Еще более драматичны переживания Лизы: «С утра, с самой той минуты, когда она, вся похолодев от ужаса, прочла записку Лаврецкого, Лиза готовилась ко встрече с его женою; она предчувствовала, что увидит ее. Она решилась не избегать ее, в наказание своим, как она назвала их, преступным надеждам. Внезапный перелом в ее судьбе потряс ее до основания...» (ДГ XXXIX).
«Дворянского гнезда»188* «Лиза подняла на него свои глаза. Ни горя, ни тревоги они не выражали: они казались меньше и тусклей. Лицо ее было бледно; слегка раскрытые губы тоже побледнели. Сердце в Лаврецком дрогнуло от жалости и любви» (ДГ XLII). Свидацие в комнате Марфы Тимофеевны, встреча в церкви, наконец, объявление Лизой своего решения уйти в монастырь полны тихой грусти. Герои «Дворянского гнезда» не могут найти выхода, и автор, показывая их беспомощность, в то же время полон сочувствия к этим людям, возвышающимся над окружающей их обывательской средой. Отсюда отпечаток элегичности, которой отмечена развязка этого романа.
В «Накануне» развязка отличается большей внешней драматичностью. Развязывание действия начинается в этом романе со сцены между Шубиным и Уваром Иванычем, спокойный колорит которой резко контрастирует с только что происшедшим бурным объяснением Стахова с дочерью. Но вслед за этой тихой беседой наступает предельно драматическая сцена отъезда Елены из Москвы189* «смертью пахнет»), достигая предела в сцене смерти Инсарова190*. Элегическая грусть развязки «Дворянского гнезда», где и герой и героиня, в сущности, безмолвно покоряются создавшимся обстоятельствам, сменяется в «Накануне» неизмеримо большей активностью сюжетного развития. Это закономерно для произведения, посвященного судьбе активно-героических натур. Однако и здесь психологические переживания героев явно доминируют над внешним действием.
Еще большей динамичностью отличается развязка «Отпов и детей», и это как нельзя более закономерно для этого романа, повествующего об острых столкновениях, о непримиримой борьбе. Впрочем, в «Отцах и детях» несколько развязок. Первой из них является полу комическое столкновение Базарова с Павлом Петровичем, повлекшее за собою окончательный отъезд героя из имения «проклятых барчуков». Развязкой второго, любовно-психологического плана является драматический отъезд Базарова из усадьбы Одинцовой. В романе есть еще и третья, трагическая развязка. Когда он приезжает к родителям, действие романа приближается к самой катастрофической своей стадии. Самый вид Базарова свидетельствует о сильных изменениях в его характере и поведении: «Лихорадка работы с него соскочила и заменилась тоскливою скукой и глухим беспокойством. Странная усталость замечалась во всех его движениях; даже походка его, твердая и стремительно смелая, изменилась» (ОД XXVII). Разрыв с Одинцовой производит на Базарова громадное действие, этот человек — по замыслу Тургенева — побежден стихийной силой того «романтизма», который им прежде отрицался. И когда эта романтика уничтожает в Базарове черты его прежнего «нигилизма», начинается его быстрый уход из жизни. Начало заболевания и обострение болезни, просьба послать за Одинцовой, разговор с отцом, приезд доктора и врачебная консультация, последнее свидание с Одинцовой, смерть и внезапное исступление отца — все эти события уплотнены в одну двадцать седьмую главу «Отцов и детей». Это самая значительная в социальном отношении развязка тургеневских романов.
«роман приближается к концу», «главные узлы» его «уже распутаны»191*«Рудин», «Дворянское гнездо», «Дым»), герой умирает в трудной или бесплодной для него борьбе («Накануне», «Отцы и дети», «Новь»). Но остаются еще другие персонажи, о судьбе которых нужно сообщить читателю, в особенности о судьбе героини, всегда столь дорогой Тургеневу. И самое главное — нужно в последний раз вернуться к той проблеме, которая художественно решалась в романе.
Все эти разнообразные задачи выполняются в финале. Чехов восхищался мастерством построения этой заключительной части тургеневского романа. «Накануне», — писал он в 1893 году Суворину, — мне не нравится все, кроме отца Елены и финала. Финал этот полон трагизма... «Дворянское гнездо» слабее «Отцов и детей», но финал тоже похож на чудо»192*. Мастерстве тургеневских финалов не только в их внешней отделке. Они замечательны прежде всего своей внутренней содержательностью, (во многих отношениях представляя собою идейный сгусток всего романа.
Это ясно уже в «Рудине», финал которого, впрочем, непропорционально велик. Начинаясь двенадцатой главой, финал этот охватывает и весь эпилог. В нем 27 страниц, что составляет свыше 20 процентов всего текста «Рудина». Финалы других тургеневских романов гораздо более сжаты: в «Дыме» он составляет 5 процентов всего текста, в «Дворянском гнезде» — 4, в «Накануне» — 3, в «Нови» — 2, в «Отцах и детях» — около полутора. Столь большой объем финала в «Рудине» объясняется не только некоторой художественной неопытностью романиста, но и крайней сложностью задач, которые он здесь перед собою поставил. Первая из этих задач — многосторонняя оценка значения героя. Что же такое в конце концов представляет собою Рудин? Двадцать семь заключительных страниц этого романа посвящены именно этой проблеме, разрешаемой сначала за вечерним столом в усадьбе Лежнева, затем за обедом в гостинице города С., где Лежнев неожиданно встретился с Рудиным. Общая беседа двенадцатой главы и проникновенно-дружеский диалог первой части эпилога устанавливают все «за» и «против» этого характера, объективно взвешивают все его преимущества и недостатки. Беседа Лежнева с Рудиным завершается тем, что этот последний уезжает, не имея приюта и не стремясь к нему: «А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завываньем, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла. Наступала193* »
Так заканчивался роман в первых его изданиях. Но в 1860 году Тургенев прибавил к нему еще один финал, изображающий смерть Рудина на парижской баррикаде в июне 1848 года. Мотивы появления там Рудина не совсем ясны: пришел ли он туда для того, чтобы защищать баррикаду, или его приход был только самоубийством человека, решившего покончить все счеты с жизнью? Романист предоставляет читателям выбирать любую из этих возможностей. Как бы то ни было, мы видим здесь Рудина эмигрантом, действенным участником политической борьбы. Тургенев прибавил этот второй эпилог затем, чтобы читатели хотя бы на одно мгновение увидели «дело» Рудина, продиктованное его честностью, его еще не истраченным мужеством.
Эпилог «Рудина» исключительно богат внутренним драматизмом — он проникнут скорбью из-за гибели незаурядной, талантливой личности в самодержавно-крепостнической России. В эпилоге «Дворянского гнезда» больше умиротворенности, грусти и лиризма. В саду Калитиных шумно от веселья молодежи, и на этом радостном фоне особенно рельефно выступают элегические переживания Лаврецкого, всецело отдавшегося воспоминаниям о прошлом: «... душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости, и в горести, — чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал». Если в «Рудине» проблема ценности «лишних людей» решается в оживленном диалоге друзей, то в «Дворянском гнезде» повествование развивается через монолог героя, густо окрашенный элементами лиризма. И оно заканчивается беспримерной по своей психологической обаятельности сценой их свидания в отдаленном русском монастыре, сценой, лишенной слов и полной тончайших внутренних переживаний: «Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства... На них можно только указать — и пройти мимо194*.»
«Рудине» и в еще большей степени в «Дворянском гнезде» Тургенев разработал форму лирико-психологического эпилога, успешно применив ее затем в позднейших романах. Эпилог «Накануне» исключительно богат внутренним содержанием: здесь раскрыты и героическая решимость героини, решившей целиком отдать себя «делу всей жизни» своего мужа, и скорбь писателя о неотвратимо надвигающейся на него смерти, и томительное предчувствие Шубина новой жизни и настоящих людей.
«Отцов и детей» также состоит из трех частей, каждая из которых характеризует определенный слой действующих лиц романа. Сначала это «идиллия» — две свадьбы в доме Кирсановых, затем ироническо-элегическое изображение одинокого Павла Петровича в его добровольном изгнании из России. И, наконец, это лирическая драма, разыгрывающаяся на «небольшом сельском кладбище в одном из отдаленных уголков России», — драма «страстного, грешного, бунтующего сердца» Евгения Базарова и противостоящей ему «святой, преданной любви» «двух уже дряхлых старичков».
В «Дыме», написанном Тургеневым в годы расхождения с революционной демократией и Герценом, и вместе с тем и с реакционным дворянством, стремившимся взять «реванш» за крестьянскую реформу, эпилог проникнут сатирическими тенденциями: в нем резко иронически изображен «высший свет», порицающий Ирину за ее «озлобленный ум» и «заблудшую душу». В эпилоге романа «Новь» совершенно исчезают и лиричность и утонченный психологизм. Паклин говорит о появлении подлинно новых людей, таких, какие, по его мнению, необходимы русскому обществу: «Знайте, что настоящая, исконная наша дорога—там, где Соломины, серые, простые, хитрые Соломины!» Этот финал «деловит»: романист нашел своего простого героя. Он говорит о нем, пропагандируя «плуг» русского «просвещения».
Финалы тургеневских романов (в «Рудине» и «Дворянском гнезде» они оформлены в специальные «эпилоги») вбирают в себя самые сокровенные мысли писателя и вместе с тем подводят итоги всему развитию сюжета. Мы находим в этих финалах глубокое осмысление действительности, изображенной романистом в ее противоречивом развитии195*.
185* (Романист мог бы рассказать об этом разговоре с матерью до свидания у Авдюхина пруда. Но тогда Наталья вынуждена была бы повторять Рудину то, что уже известно читателям.)
186* («Дворянским гнездом»: «На этот раз я долго обдумывал сюжет и надеюсь избежать нетерпеливых и неожиданных развязок, которые так справедливо смущали вас» («Письма И. С. Тургенева к Полине Виардо...». М., 1900, стр. 124). Под «нетерпеливыми» развязками имелись в виду, по-видимому, повести типа «Фауста».)
187* (Перед тем, как начать развязку романа, Тургенев посвящает специальную главу истории Лизы: «Читатель знает, как вырос и развивался Лаврецкий; скажем несколько слов о воспитании Лизы». Эти «несколько слов» разрастаются, однако, в пять страниц за счет подробной характеристики няни Лизы, Агафьи, и ее собственной биографии. Почему Тургенев не предпослал этот рассказ о Лизе и Агафье развитию действия, так же как он сделал это с Лаврецким? Во-первых, потому, что это не было связано с вековой историей дворянского рода, во-вторых, потому, что две таких предыстории, идущие одна за другой, хотя бы и в разных местах романа, неизбежно создавали бы впечатление композиционной монотонности.)
188* («прощение» «Вари» ее «великодушным» супругом.)
189* (Сцена эта потрясала самого романиста, признававшегося: «Когда я писал сцену расставания отца с дочерью в «Накануне», я так растрогался, что плакал... Я не могу Вам передать, какое это было для меня наслаждение!» (Цит. по книге: А. Островский. Тургенев в записях современников. Л., 1929, стр. 167).)
190* (Комическая сцена визита Лупоярова оттеняет драматичность происходящего, играя здесь примерно ту же роль, что и попытка Калитиной примирить Лаврецкого с женой тотчас после его драматического прощания с Лизой. В обоих случаях горе еще сильнее оттеняется бесцеремонным вторжением пошлости.)
191* («Письма И. С. Тургенева к Е. Е. Ламберт». М., 1915, стр. 132).)
192* ()
193* (В издании Гослитиздата ошибочно напечатано: «наступила» (т. II, стр. 137).)
194* («эпилоге в несколько страниц», что он «есть и всегда будет одним из образцов русской литературы» («Иностранная критика о Тургеневе», 1884, стр. 102).)
195* (Тургеневское искусство финала злобно отрицалось Айхенвальдом, писавшим, что автор «Отцов и детей» «всегда заканчивает, между тем как жизнь и конец — понятия несовместимые. Он досказывает и сообщает нам судьбу даже самого второстепенного мимолетного персонажа и тем как бы исполняет свой писательский долг перед ними; и когда он ставит точку и завершает рассказ, он успокаивается, он думает, что завершил и душу» («Силуэты русских писателей», вып. 2, стр. 154). Аргумент о том, что жизнь и конец — понятия несовместимые, не имеет никакой эстетической силы. Тургенев был вправе рассказать о судьбе своих персонажей, как это, например, сделал до него Пушкин в «Пиковой даме» или Диккенс, писавший в эпилоге «Пикквикского клуба»: «Такова участь всех писателей и летописцев, — они создают воображаемых друзей и теряют их, повинуясь законам творчества, но этого мало: от них требуется отчет о дальнейшей судьбе воображаемых друзей». Завершить рассказ отнюдь, конечно, не значило «завершить душу» — здесь Айхенвальд сознательно навязывал Тургеневу чуждые тому намерения.)