25
Авторская речь Тургенева насыщена образами. В ней сравнительно мало мифологических имен, которые, там, где они есть, даются исключительно в характеристических целях. О Лаврецком: «Он и был невинен, как дитя, этот юный Алкид» (ДГ XV). О Глафире Петровне, старой сенной девушке Василисе и воспитательнице Лаврецкого, старухе-шведке: «три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами...» (ДГ XI). Ласунская выражает надежду, что «звуки музыки укротят» Пигасова — «Орфей укрощал же диких зверей» (Руд II). Стаховыми и их друзьями овладел «неудержимый, несмолкаемый смех... как у небожителей Гомера» (Нак XV). Василий Иваныч Базаров сравнивает своего сына и Аркадия с «Кастором и Поллуксом». «Вон куда в мифологию метнул! — промолвил Базаров» (ОД XXI). Упоминание мифологических имен у Тургенева редко, и применение их зачастую вызывает протест, например: «Диоскуры, Диоскуры! — повторил Василий Иваныч. — Однако полно, отец, не нежничай» (там же).
В подавляющем большинстве случаев образность тургеневских романов внутреннего происхождения: он черпает ее из недр самого языка. Наталья «сидела, не шевелясь; ей казалось, что какие-то темные волны без плеска сомкнулись над ее головой и она шла ко дну, застывая и немея» (Руд XI). Иван Лаврецкий «счастливо играл в карты, заводил знакомства, участвовал во всех возможных увеселениях, словом, плыл на всех парусах» (ДГ VIII). В «Накануне» речь романиста отличалась образностью и тогда, когда он определял «страшную силу» бури на Адриатике («опытные моряки в конторах «Ллойда» качали головами и не ожидали ничего доброго»), и тогда, когда во всех подробностях описывалось барахтанье пьяного немца в царицынском пруду: «... с тяжким плеском бухнулся в пруд и тотчас же исчез под заклубившейся водой... Прошла минута... и круглая голова, вся облепленная мокрыми волосами, показалась над водой; она пускала пузыри, эта голова; две руки судорожно барахтались у самых ее губ» (Нак XV).
В языке Тургенева сравнительно мало метафор: подобно Пушкину, он избегает их в своей обычной речи. В тридцать четвертой главе «Дворянского гнезда» он напишет: «Дверь на балкон широко зевала, раскрытая настежь». Но этот метафорический образ одинок в сдержанном и точном описании калитинского сада. И в. то же время, когда, по ходу действия, в язык автора врываются эмоциональность и патетика, он немедленно насыщается густым потоком метафор. «... Сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою; она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса. Лаврецкий выпрямился и стоял, похолоделый и бледный от восторга. Эти звуки так и впивались в его душу, только что потрясенную счастьем любви; они сами пылали любовью» (ДГ XXXIV).
Сравним яркометафорический пейзаж двадцать второй главы «Нови», рисующей свидание Нежданова и Марианны в березовой роще. «Ветер не переставал; длинные пачки ветвей качались, метались как распущенные косы... яркие пятна света мятежно колыхались снова: они путались, пестрели, мешались с пятнами тени... шум и движение были те же; но какая-то праздничная радость прибавлялась к ним. С таким же радостным насилием врывается страсть в потемневшее, взволнованное сердце...»
«Как тараканы сползались... мелкие людишки в его обширные, теплые и неопрятные хоромы» (ДГ VIII). Сравнений у Тургенева немного, они у него кратки, концентрированны: жизнь в имении Лаврецкого «текла неслышно, как вода по болотным травам» (ДГ XX), Варвара Павловна «привлекала гостей, как огонь бабочек», фельетонисты кишели в Париже тридцатых годов, «как муравьи в разрытой кочке» (ДГ XV), «Словно вспыхнула пожаром, словно Грозовою тучею налетела любовь» (Дым VII). Тургенев не разделял свойственного Гоголю влечения к распространенным сравнениям235*, которые неизбежно нарушили бы ритм его быстрого и сжатого повествования. «Ястребом напустился на сына» (ДГ VIII). «Голос ее как ножом резанул его по сердцу» (ДГ XXXVI). «Слезы бежали вновь как вода из давно накопившегося родника». «Быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены» (Нак VI). Немец «отстранил Шубина своею мощною рукою, как ветку с дороги» (Нак XV). «Ее горячие быстрые слова пронеслись над ним, как грозовой ливень» (Дым XIV). В подавляющем большинстве случаев эти сравнения умещаются в несколько слов; лишь иногда Тургенев придавал им несколько более распространенную форму (таково, например, сравнение Лизиной гувернантки не птицей)236*.
Мир, из которого Тургенев брал материал для своих сравнений, необычайно разнообразен. Романист уподобляет Рудина путешествующему принцу, Одинцову в отношении Аркадия — «замужней сестре», глядящей «на очень молоденьких братьев» (ОД XIV). Он сравнивает Аркадия, стремительно едушего к Одинцовой, с «молодым офицером, спешащим на сраженье» (ОД XXII), Фенечку — с «мышкой», запрятавшейся в норку, гувернантку Натальи — со «старой, очень умной лягавой собакой» (Руд XI), хозяйство кирсановской усадьбы — с «домоделанной мебелью из сырого дерева» (ОД VII) и т. д.
«мягко и ласково, как путешествующий принц» (Руд III), — сравнение это тонко оттеняет его позирование. Сравнение Лежнева с «большим мучным мешком» (Руд I) или Лемма с тихо шевелящимся пауком (ДГ XXI), бесспорно, оттеняет характерные черты внешности этих людей. В «Нови» характеристика кокетничающей с Неждановым Сипягиной заканчивается таким сравнением: «Трудно устоять человеку, когда по такому ясному, нетронутому существу забегают огоньки как бы невольной тайной неги; он так и ждет, что вот-вот наступит час — и лед растает; но светлый лед только играет лучами и не растаять и не помутиться ему никогда!»237*. И тут же, вслед за выразительным сравнением светской кокетки со льдом, следует второе сравнение, контрастное первому, но столь же многозначительное: «... Валентина Михайловна постаралась загладить свою ошибку и распустилась еще немножко больше перед ним... Так в томный жар летнего полудня расцветшая роза распускает свои душистые лепестки, которые вскоре снова сожмет и свернет крепительная прохлада ночи» (Новь XII). Два образа вполне характеризуют здесь иллюзии Нежданова и осторожную, эгоистическую тактику Сипягиной.
«спала глубоким, безмятежным сном... так даже дети не опят: так спит только выздоровевший ребенок, когда мать сидит возле его колыбельки и глядит на него и слушает его дыхание» (Нак XIX). В полном драматизма финале «Накануне» имеется такое сравнение: «Случается, что человек, просыпаясь, с невольным испугом спрашивает себя: неужели мне уже 30... 40... 50 лет? Как это жизнь так скоро прошла? Как это смерть так близко надвинулась? Смерть, как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет ее на время в воде: рыба еще плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит ее — когда захочет». В этом сравнении с исключительной образностью запечатлена одна из характерных черт тургеневского миросозерцания — его космический пессимизм.
Как справедливо заметила Е. Хераскова238*«сравнения Тургенева не нарушают общего тона мягкой, нежной и эмоционально окрашенной живописи». Им не свойственна гоголевская гиперболичность и патетика, они «не разрастаются в самостоятельные картины», нередко тормозящие собою плавный ход повествования. Тургеневские сравнения эмоциональны и вместе с тем сдержанны, ясны и мягки по своему колориту239*.
Язык романов Тургенева чрезвычайно богат определениями. По наблюдениям Е. Херасковой, романист употребляет «одни и те же слова в качестве определений при разных существительных, причем повторяет их то вместе, то врозь, затушевывая этим значение определяемых предметов и выдвигая на первый план само определение. Пример: «он несся по спокойной ночной теплыни, не спуская глаз с доброго молодого лица, слушая молодой и в топоте звеневший голос, говоривший простые, добрые вещи; он и не заметил, как проехал полдороги» (ДГ XXVII).
Из этого богатства определений вырастало мастерское пользование эпитетами, их исключительное разнообразие. Сообщая в письме к Феоктистову от 20 марта 1860 года о своих впечатлениях от только что появившегося «Накануне», В. П. Боткин воскликнул: «Какие озаряющие предмет эпитеты, да, именно солнечные эпитеты, неожиданные, вдруг раскрывающие внутреннюю перспективу предметов!» Тот же Боткин и в тот же день писал Дружинину: «Никогда еще эпитеты у Тургенева не были так неожиданны и так перспективны и верны»240*.
241*«... спрашивал... барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками» (ОД I). Чрезвычайно существенна роль эпитетов и в психологических характеристиках действующих лиц. «Случилось так, что в числе горничных Анны Павловны находилась одна очень хорошенькая девушка, с ясными, кроткими глазками и тонкими чертами лица, по имени Маланья, умница и скромница. Она с первого разу приглянулась Ивану Петровичу; и он полюбил ее; он полюбил ее робкую походку, стыдливые ответы, тихий голосок, тихую улыбку...» (ДГ VIII). Тургенев нередко сжимает эти характеристики, и тогда на долю эпитетов приходится главная ее часть даже в количественном отношении: Анну Сергеевну «случайно увидел некто Одинцов, очень богатый человек лет сорока шести, чудак, ипохондрик, пухлый, тяжелый и кислый, впрочем не глупый и не злой» (ОД XV). Из общего числа приведенных здесь слов эпитеты составляют почти половину.
С помощью эпитетов Тургенев характеризует не только внешность человека («потертый старичок» Тимофеич — ОД XVII), но и бытовую обстановку, в которой происходит действие романа, часто самые мелкие подробности этого быта: канарейки усиливали «всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья» (ДГ, эпилог).
Для характеристики сложных и многосторонних явлений Тургенев любит пользоваться несколькими эпитетами. Приведем ряд примеров из «Дворянского гнезда». Женившись, Лаврецкий «по вечерам вступал в очаровательный, пахучий, светлый мир» (XV). «Речи их были тихие, грустные, добрые речи» (XXV). Лиза, «вся белая, легкая, стройная, остановилась па пороге» (XXXIV). «Красавица она была необыкновенная, первая щеголиха по всему околотку, умница, речистая, смелая» (XXXV). «В голове... кружились все одни и те же мысли, темные, вздорные, злые» (XXXVII). Ее «беззубое, желтое, сморщенное лицо» (XLIV) и т. д. Взгляд Елены на Берсенева во время болезни Инсарова был «быстр и робок, и проницателен, и тревожен» (Нак XXVI).
Тургенев часто прибегает к сложным прилагательным, охотно пользуясь ими не только в определении оттенков цвета, но и в самых разнообразных сочетаниях. Отсюда в его романах двойные эпитеты: «Шубин отправился вслед за ним, развалисто-грациозно переступая своими маленькими ножками» (Нак I).
«заплакала какими-то странными, недоумевающими, но жгучими слезами» (Нак VI). «Раздались поцелуи, звонкие, но холодные поцелуи разлуки» (Нак XXXII). Одинцова «очень любила своего грешного, но доброго отца» (ОД XVI).
Особенного совершенства Тургенев достигает в сложном сочетании эпитетов, казалось бы несовместимых друг с другом по заключенному в них смыслу: «Живо представил он себе смущение, тщетную величавость изгоняемого генерала» (ДГ XVI). «Варвара Павловна так кокетливо-почтительно обошлась с ним» (ДГ XXXIX). Елена «с чувством радостного смирения, ела ее черствый хлеб» (Нак VI). «С каким чувством стыдливого торжества и смирения села она на срою кроватку» (Нак XIX). Николай Артемьевич «поглядел на Инсарова с задумчиво-небрежным любопытством» (Нак XXIV). Аркадий «почувствовал на душе какое-то изящное смирение» (ОД XIV). «... заговорил он с какой-то застенчивой развязностью» (ОД XXIV) и т. д.
Хорошо понимая, какой художественной выразительностью могут обладать эпитеты, Тургенев постоянно заботился о них в процессе своего труда. По воспоминаниям Н. Щербаня, относящимся к поре работы над «Отцами и детьми», В. П. Боткин, «когда ему показывались поправки, большею частью одобрял, иногда покачивая головою. — Залижешь, Иван Сергеевич, — говорил он, — залижешь! — Нет, так лучше, — доказывал Тургенев, — ты пойми: Базаров в бреду. Не просто «собаки» могут ему мерещиться, а именно «красные», потому что мозг у него воспален приливом крови»*. Этот отстаиваемый романистом эпитет в конце концов остался в речи Базарова: «Пока я лежал, мне все казалось, что вокруг меня красные собаки бегали, а ты надо мной стойку делал, как над тетеревом» (ОД XXVII).
235* («Мертвых душах» классическое сравнение «черных фраков» на губернаторском балу с мухами «на белом сияющем рафинаде».)
236* («... девица Моро была крошечное сморщенное существо с птичьими ухватками и птичьим умишком. В молодости она вела жизнь очень рассеянную, а под старость у ней остались только две страсти — к лакомству да к картам. Когда она была сыта, не играла в карты и не болтала лицо у ней тотчас принимало выражение почти мертвенное: сидит, бывало, смотрит, дышит — и так видно, что никакой мысли не пробегает в голове. Ее даже нельзя было назвать доброю: не бывают же добры птицы» (ДГ XXXV). Другой пример распространенного сравнения см. в двадцать пятой главе «Отцов и детей»: меняясь «с Базаровым самыми простыми речами, даже шутя с ним», Одинцова «чувствовала легкое стеснение страха. Так люди на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка, появись малейший признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех лицах выступит выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности».)
237* (Образ этот употреблен Тургеневым и в сцене прощания Рудина с рассерженной Ласунской: «Она попросила Рудина сесть. Он сел, но уже не как прежний Рудин, почти хозяин в доме, даже не как хороший знакомый, а как гость, и не как близкий гость. Все это сделалось в одно мгновение... Так вода внезапно превращается в твердый лед» (Руд XI).)
238* («Язык и стиль «Дворянского гнезда». Гос. публ. библиотека СССР имени В. И. Ленина.)
239* (См. критику Тургеневым избитого сравнения, которое к тому же не выкупается «новостью выражения, верностью и свежестью красок» в романе Евгении Тур «Племянница» (XI, 136).)
240* («Летописи Литературного музея», кн. IX. М., 1948, стр. 60.)
241* (По наблюдениям Е. Херасковой, Тургенев проявляет гибкость и разнообразие в использовании грамматических форм определений. Иногда он дает до восьми определений к одному и тому же определяемому, иногда дает их в качестве парных, тройных и т. д. разнообразя их приложениями.)
242* («Тридцать два письма И. С. Тургенева». «Русский вестник», 1890, № 7, стр. 18.)