39
Какое место занимал Тургенев среди современных ему русских романистов? Отвечая на этот вопрос, следует прежде всего подчеркнуть его слабую творческую связь с такими мастерами русского психологического романа, как Лев Толстой и Достоевский. Правда, Толстого Тургенев не только высоко ценил, но и горячо пропагандировал среди французских читателей. В предисловии к переводу повести Толстого «Два гусара» Тургенев говорил об особой популярности в России «Войны и мира», «произведения оригинального и многостороннего, заключающего в себе вместе эпопею, исторический роман и очерк нравов». Автор его «решительно занимает первое место в расположении публики... находится в полном цвете сил, и ему предстоит продолжительное и блестящее поприще» (XI, 384).
Эти строки писались в 1875 году. Мастерство Толстого-романиста едва ли могло оказать сколько-нибудь значительное влияние на Тургенева, который к моменту появления «Войны и мира» (1868) уже напечатал пять своих романов. Романы Тургенева появились ранее толстовских на одно-два десятилетия. Кроме того, следует подчеркнуть, что, при всей своей очень высокой оценке художественного мастерства Толстого, Тургенев расходился с ним в таких важнейших вопросах, как принципы изображения внутреннего мира человеческой личности.
Почти в таком же положении тургеневские романы находились и в отношении Достоевского. Правда, первый большой роман Достоевского — «Униженные и оскорбленные» — появился в 1861 году, но на художественную манеру Тургенева он никак не мог повлиять. К зрелым созданиям Достоевского-романиста — «Преступлению и наказанию», «Подростку» — Тургенев отнесся пренебрежительно. «Первая часть «Преступления и наказания» Достоевского — замечательна; вторая часть опять отдает прелым самоковыряньем», — пишет он в 1866 году Фету, а в 1875 году сообщает Щедрину о том, что просмотрел часть только что напечатанного «Подростка»: «... заглянул было в этот хаос... боже, что за кислятина и больничная вонь, и никому ненужное бормотанье и психологическое ковыряние!!» (XII, 360, 482). Тургенев питал острую неприязнь к творческой манере Достоевского, излишнему, как ему представлялось, вниманию к больным сторонам человеческой психологии, осложненному в «Подростке» подчеркнутой субъективностью повествования353*.
лет до «Рудина» в образе Шамилова в романе «Богатый жених». Писемский изобразил Шамилова как «человека фразы», которого «ни любить, ни уважать не стоит», тогда как Тургенев сумел в Рудине показать глубокую жизненную драму «лишнего человека». Роман Писемского отличался широтой социального фона, сочностью бытовых картин и в то же время элементарностью созданных в нем человеческих характеров. Сойдясь с автором «Богатого жениха» в интересе к новому общественному типу, Тургенев в то же время пошел в его разработке иным путем. Его не удовлетворяла крайняя неровность, «ненадежность» молодого Писемского: «Вторая часть Батманова, писал он в 1852 году Некрасову, — из рук вон плоха. Ну этот Писемский. Может он начать гладью, а кончить гадью — а все-таки замечательный талант...» (XII, 124). В комедии Писемского «Раздел» он «одолел только два акта — это очень дюжинная и топором сляпанная вещь» (XII, 147). В стиле Писемского Тургенев искал и не находил того личного элемента, без которого он не представлял себе подлинной поэзии. «Роман Писемского хорош — но уж слишком объективен, воля ваша!» — замечал Тургенев в письме к Феоктистову о романе «Брак по страсти» (XII, 103).
стремились в своих романах нарисовать типические образы русской жизни. Гончаров и Тургенев близки друг к другу лирической окрашенностью своего пейзажа. Первый роман Гончарова — «Обыкновенная история» — недаром нравился Тургеневу; по своей стройной композиции и быстро развивающемуся сюжету он был близок к тургеневской манере. Но уже в «Обломове» Тургенев обнаружил неприемлемые для него «длинноты», которые стали совершенно нестерпимыми в «Обрыве». Повествовательная манера зрелого Гончарова казалась Тургеневу «невыносимым, невозможным, всякую меру превосходящим многословием» (XII, 397). Неторопливое изображение уклада старой русской жизни не привлекало к себе особого внимания Тургенева; его романы, посвященные в основном психологической эволюции русского общества, были гораздо более сжатыми и в свою очередь критиковались Гончаровым за «слабость» в них эпического начала.
Поэтическая форма Тургенева была полна «света», «воздуха», «тепла». Тютчев желал Тургеневу, «как художнику, найти в своем таланте достаточно света и воздуха, чтобы помешать человеку задохнуться» (Тургенев в это время был выслан под полицейский надзор в Спасское)354*. Но даже и в ссылке Тургенев вновь сумел обрести этот «свет и воздух» истинной поэзии...
«Дворянское гнездо», Салтыков-Щедрин писал Анненкову: «Сейчас прочитал я «Дворянское гнездо», уважаемый Павел Васильевич, и хотелось бы мне сказать Вам мое мнение об этой вещи. Но я решительно не могу. Да и вряд ли кто возьмется за это, кроме разве Александра [Васильевича], который своим сладостным пером сделает все возможное, чтобы разжидить светлую поэзию, разлитую в каждом звуке этого романа. Да и что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха, образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом и однако ж все-таки пропадающее в пустом пространстве. Но чтоб и эти общие места прилично высказать, надобно самому быть поэтом и впадать в лиризм. Герои Тургенева не кончают своего дела: они исчезают в воздухе. Критику нельзя их уловить, потому что их нельзя держать в руках, как героев Писемского. Поэтому-то хоть о Тургеневе и много писали, по не прямо об нем, а лишь по поводу его... о самом Тургеневе писать невозможно. Сочинения его можно характеризовать его же словами, которыми он заключает свой роман: на них можно только указать и пройти мимо. Я давно не был так потрясен, но чем именно — не могу дать себе отчета. Думаю, что ни тем, ни другим, ни третьим, а общим строем романа»355*.
Письмо это писалось Щедриным под непосредственным впечатлением только что прочтенного им произведения. Отсюда его несколько неуверенный тон в письме, быть может, не все верно («Извините что может, нагородил, вам чепухи...»). Но именно это-то и ценно: перед нами письмо впечатлительного читателя, который к тому же отдает себе отчет в социальной ограниченности тургеневского творчества. Пусть «герои Тургенева не кончают своего дела», а «исчезают в воздухе», но воздействие тургеневского стиля громадно. «Общий строй» «Дворянского гнезда» — это «светлая поэзия», она разлита «в каждом звуке этого романа». На устах Щедрина те же метафоры, какие употреблял и Тютчев, но это нисколько не литературная условность.
353* (Любопытны высказывания Тургенева о Достоевском во время одного из его пребываний в Ясной Поляне: «Знаете, что такое обратное общее место? Когда человек влюблен, у него бьется сердце, когда он сердится, он краснеет и т. д. Это все общие места. А у Достоевского все делается наоборот. Например, человек встретил льва. Что он сделает? Он, естественно, побледнеет и постарается убежать или скрыться. Во всяком простом рассказе, у Жюля Верна, например, так и будет сказано. А Достоевский скажет наоборот: человек покраснел и остался на месте. Это будет обратное общее место. Это дешевое средство прослыть оригинальным писателем» (С. Толстой, «Тургенев в Ясной Поляне». «Голос минувшего», 1919, № 1—4, стр. 233—234).)
354* («Старина и новизна», т. XVIII. СПб., 1914, стр. 45.)
355* ()