Де-Пуле М. Ф.: Нечто о литературных мошках и букашках по поводу героев г. Тургенева (старая орфография)

Нечто о литературныхъ мошкахъ и букашкахъ по поводу героевъ г. Тургенева

 

И полезли изъ щелей мошки да букашки!

Да! действительно талантъ обязываетъ, какъ и la noblesse, - noblesse не породы, a природы: обязываетъ честнымъ служенiемъ интересамъ общества, верностью самому себе, строгою осмотрительностью къ собственнымъ недостаткамъ, чуткимъ вниманiемъ къ указанiямъ на нихъ другими. Талантъ не есть что-то привилегированное, боящееся света и гласности; высокая степень таланта ни кого не обязываетъ безмолвнымъ поклоненiемъ: кому больше дается, отъ того должно большаго и требовать. Настоящiе представители истиннаго, высокаго таланта не те тупыя, безсмысленныя личности, которыя кричатъ: "да наши предки Римъ спасли!" которыя отъ всего раздражаются, всего чуждаются и, какъ улитка, прячутся въ свою раковину, этотъ крошечный мiрокъ преданiя, эту затхлую архивную атмосферу. Они не должны становиться на пьедесталъ и ожидать воскуренiй: стоянiе на пьедестале, чего добраго, обратитъ ихъ въ бездушную статую, a фимiамъ воскуренiй отуманитъ и вскружитъ голову. Талантъ обязываетъ... т. е. писатель нашего времени не долженъ предаваться авторскому сибаритизму, писать что и какъ ему угодно, "все-де примется съ благодарностью: я - талантъ!" Современный талантъ многимъ обязываетъ... Теперь больше, чемъ когда-нибудь, публика выше всякаго таланта, a не талантъ выше публики; теперь талантъ существуетъ для публики, а не она для таланта; публика не проститъ таланту никакихъ нелитературныхъ уклоненiй: служить, такъ служи честно! говоритъ она и говоритъ совершенно справедливо. Но къ сожаленiю, не всякiй талантъ способенъ къ этой ответственности передъ публикой: Богъ знаетъ, какъ это и отчего случается, но только многiе талантливые писатели какъ-то умеютъ освободиться отъ этой ответственности. Выигрываютъ-ли они черезъ эту свободу въ сочувствiи публики, или проигрываютъ - это другой вопросъ; но только свобода ихъ несомненна: они пишутъ что имъ вздумается, проводятъ идеи, какiя имъ угодно, и публика ихъ читаетъ съ большимъ или меньшимъ удовольствiемъ и не заявляетъ никакихъ требованiй; все обходится благополучно: и публика довольна авторами, и авторы въ восторге отъ публики. Но талантъ все-таки обязываетъ, т. е. не всякiй, не внешнiй, только скользящiй по поверхности жизни, только усвоившiй себе механизмъ авторской концепцiи, a талантъ глубокiй, для котораго искусство и жизнь одно и тоже, который не мудритъ жизнью, не навязываетъ ей своихъ идей, a прислушивается къ бiенiю ея пульса, къ ея дыханiю, къ ея запросамъ. Изъ современныхъ писателей, г. Тургеневъ, более чемъ кто-нибудь другой, поставилъ себя въ такое обязательное отношенiе къ публике. Авторъ Записокъ Охотника и Рудина тронулъ самыя живыя струны русской жизни, прикоснулся къ самымъ чувствительнымъ нервамъ ея организма; русская жизнь подъ перомъ его затрепетала и заговорила языкомъ, понятнымъ обществу: отсюда объясняется сочувствiе публики къ г. Тургеневу, отсюда вытекаетъ та ответственность передъ нею, которою долженъ дорожить онъ, если только не хочетъ лишиться любви ея и названiя писателя народнаго, вполне имъ заслуженнаго. Мы не будемъ говорить о совокупности техъ причинъ, по которымъ г. Тургеневъ пользуется такою симпатiею своихъ соотечественниковъ: объясненiе этихъ причинъ, этихъ явленiй русской жизни, которыя изображаетъ авторъ, слишкомъ далеко повело бы насъ, темъ более, что эти причины очень разнообразны и не освещены авторомъ никакой особенной, посторонней идеей, какъ поспешилъ осветить г. Гончаровъ обломовщиной картину русской жизни, которую онъ представилъ въ своемъ знаменитомъ романе. Хотя безъ всякой посторонней идеи, безъ всякой обломовщины, намъ понятны тургеневскiя картины; но, повторяемъ, мы не вдаемся въ ихъ объясненiя. Намъ кажется, что сочувствiе публики къ г. Тургеневу объясняется не ими, a его героями, т. е. не всеми конечно, a особенно имъ любимыми героями... Но мы затрудняемся въ названiи типа, который разработываетъ г. Тургеневъ; мы назвали бы этотъ типъ героемъ нашего времени, если бы не имели романа Лермонтова, носящаго это названiе. Впрочемъ дело не въ названiи: Гамлетъ Щигровскаго уезда, Лишнiй человекъ, Рудинъ, Лаврецкiй - вотъ герои г. Тургенева, вотъ представители типа, который онъ обработываетъ, типа, который еще долго будетъ любимейшимъ типомъ русской публики, потомучто въ основанiи его положено много дорогого, много скорбнаго и отраднаго для русскаго сердца. Но все-таки намъ необходимо дать какое-нибудь названiе этому типу, хотя бы для того только, чтобы избегнуть повторенiй. Съ большею симпатiею, съ большею художественною свободою, безъ всякой преднамеренности, созданъ нашимъ авторомъ типъ Рудина. Мы пользуемся этимъ именемъ для генерическаго названiя героевъ г. Тургенева.

Рудины! Рудинизмъ! Обломовы! Обломовщина! Элисейскiя поля Крутогорска съ Зубатовыми и Рогулями! Боже! все это уживается въ нашъ прогрессивный векъ о-бокъ съ железными дорогами, электрическими телеграфами, гигантскими коммерческими предпрiятiями, свободою труда и торговли! говорятъ некоторые, говорятъ современно-практическiе люди, нередко люди истинно образованные, но поклоняющiеся одной матерiальной пользе, и если неотвергающiе интересовъ духовныхъ, то безразлично смешивающiе разнообразныя явленiя въ области духа, третирующiе литературу, какъ какое-нибудь полицейское учрежденiе, обязанное пещись о благоустройстве и благочинiи! Нетъ! рудинизмъ и обломовщина, крутогорщина не одно и тоже: если последнiя два явленiя нашей жизни возбуждаютъ ужасъ, если они вполне достойны нашего: pereant! то первое вполне заслуживаетъ нашихъ симпатiй, нашего благословенiя и вечной жизни, но только въ обновленномъ виде, что и воспоследуетъ, когда прекратятъ дни свои два последнiя явленiя.

после-петровской, съ того времени начинается зарожденiе и образованiе техъ элементовъ, изъ которыхъ въ новейшее время образовался рудинизмъ. Всякая эпоха, всякiй народъ, общество, сословiе, индивидуумъ всегда и везде, сознательно или безъ сознанiя, живетъ по идеалу, т. е. стремится осуществить этотъ идеалъ, который (хорошъ онъ, или дуренъ - это все равно) какъ бы носится въ воздухе. Темъ ярче, темъ осязательнее этотъ идеалъ является въ литературныхъ произведенiяхъ каждой эпохи, каждаго народа. Этотъ идеалъ осуществляется въ главныхъ герояхъ эпохи, въ этихъ jeunes premiers, которыхъ мы назовемъ литературными героями. Изследованiе этого типа составляетъ главнейшую задачу эстетической критики. Здесь мы останавливаемся и просимъ y читателей позволенiя замолвить слово за эстетическую критику.

Изученiе литературы, принявши историческое направленiе, было причиною того явленiя, что эстетическая критика очутилась въ страшномъ загоне, - явленiя, во всякомъ случае, крайне печальнаго. Мы не поборники абсолютно-эстетической критики; мы хорошо понимаемъ, что въ исторiи литературы на ней далеко не уедешь, что она часто оказывалась несостоятельною y лучшаго своего представителя въ нашей литературе, Белинскаго; но и безъ нея, съ одною критикой исторической, положимъ если и уйдешь дальше, то зайдешь въ такую сухую и безотрадную литературную пустыню, въ которой окончательно заснетъ самое напряжонное вниманiе. Эстетическая критика, говорятъ, теряется въ отвлеченностяхъ; правда, если эта критика абсолютная, какъ мы сказали, и не хочетъ иметь дела съ жизнью, съ исторiей. Но и абсолютно-историческая критика потеряется въ мелочахъ, во вседневности, въ анекдоте, въ литературной сплетне. При изученiи литературы и та и другая должны идти объ руку: есть такiе перiоды въ исторiи литературы, есть такiе писатели, оценка которыхъ, по теорiи исторической критики, решительно невозможна. Конечно для литературно-историческаго критика такiе писатели, какъ Сумароковъ, Фонъ-Визинъ, Крыловъ, Грибоедовъ, Гоголь и другiе, въ произведенiяхъ которыхъ такъ рельефно выступаютъ все насущные интересы жизни, - чистейшая находка; но что онъ выжметъ изъ писателей, подобныхъ Жуковскому, Батюшкову, Пушкину, Лермонтову и т. п., безъ пособiя эстетической критики? Съ узенькимъ взглядомъ историко-литературной критики ex professo не подойдешь къ такому писателю, какъ напр. Пушкинъ, хотя правда, некоторые господа обходятся безъ идей чисто-эстетическихъ и ко всему подходятъ; но подобная смелость еще ничего не доказываетъ, кроме, по меньшей мере, отсутствiя эстетическаго вкуса. Странное явленiе въ нашей современной критике представляетъ эта насмешка (изъ-подъ тишка) надъ эстетическими идеями, лучшимъ достоянiемъ, завещаннымъ нашей литературе незабвеннымъ Белинскимъ. Практически-соцiальное направленiе века, въ высшей степени утешительное и благотворное, съ увлеченiемъ принятое современнымъ обществомъ, еще такъ недавно пребывавшимъ въ полнейшей инерцiи, произвело этотъ антагонизмъ. Но разве идеи, идеалы и вообще высшiя духовныя стремленiя менее важны, чемъ практически-соцiальныя стремленiя? Какъ те, такъ и другiя, отражаясь въ литературныхъ произведенiяхъ, только и могутъ быть уловимы совокупными трудами эстетической и исторической критики. Если справедливо мненiе, что мы еще не имеемъ исторiи; то не подлежитъ никакому сомненiю, что у насъ вовсе нетъ исторiи литературы. Есть более или менее удачныя попытки, начатки древней литературы; есть две-три монографiи по исторiи литературы прошлаго века, но ровно ничего нетъ за это столетiе. A прошло шестдесятъ летъ - легко сказать! Подъ прикрытiемъ знаменитыхъ писателей, подъ сенiю ихъ авторитетовъ, ихъ жизни и деятельности, по крайней мере въ общихъ чертахъ намъ знакомой, мы сидимъ себе каждый подъ виноградомъ своимъ и смоковницею, и воображаемъ, что знаемъ исторiю нашей духовной жизни за это столетiе, далеко перешедшее за половину. Мы наивно воображаемъ, что сделавъ, при помощи смертей, разделенiе литературы по перiодамъ: до 1826 года - перiодъ карамзинскiй, до 1837 года -пушкинскiй, до 1852 года - гоголевскiй, - мы уже все сделали. A между темъ эти рубрики, эти перiоды не более, какъ вехи, межевые столбы неизследованнаго и неразработаннаго поля нашей литературы. Мы забываемъ, что по закону какой-то странной необходимости, все наши литературныя знаменитости задолго до конца своего поприща сходятъ съ общественной арены и удаляются - одинъ въ область науки, другой въ мiръ высокихъ художественныхъ идеаловъ, где спасается отъ криковъ жизни, раздирающихъ его душу, третiй - въ мрачную сферу тупаго мистицизма. Словомъ, почти каждый изъ нихъ делается какимъ-нибудь и въ чемъ-нибудь спецiалистомъ, которому нетъ или очень мало дела до насущныхъ литературныхъ интересовъ дня; поборниками этихъ интересовъ являются новые деятели. По этой причине роковые цифры: 1826, 1837 и 1852 придется премещать; прибавится новая пустота, новый пробелъ въ исторiи нашей литературы, богатой всевозможными пробелами. До техъ поръ жизнь русскаго духа, жизнь русской мысли (что составляетъ задачу исторiи литературы) будетъ известна намъ отрывочно и смутно, пока мы не разсмотримъ критически, sine ire et studio, всехъ не только второстепенныхъ, но третьестепенныхъ и т. д. писателей последняго столетiя. Подобное разсмотренiе не могутъ напр. острочить сочиненiя Белинскаго, обнимающiя собою почти два десятилетiя нашей литературы: Белинскимъ, какъ критикомъ-эстетикомъ, какъ критикомъ-публицистомъ, надобно въ этомъ деле пользоваться съ осторожностiю; онъ слишкомъ страстно, поэтому неизбежно и пристрастно, относился къ своему делу. И такъ только при всестороннемъ эстетико-литературномъ изследованiи всехъ писателей нашего столетiя могутъ быть разрешены те вопросы, которые сами собою являются предъ всякимъ, серьёзно занимающимся литературой; только тогда числа 1826, 1837 и 1852 потеряютъ свое значенiе; только тогда границы перiодовъ получатся новыя, вероятно по двадцатилетiямъ 1800-1820, 1820-1840 и т. д. или несколько иначе; только тогда уяснится (хотя для этого потребны не одни литературныя изследованiя), почему то возвышался, то падалъ въ литературе соцiальный элементъ, то преобладало, то уменьшалось эстетическое направленiе, почему такiе блестящiе таланты, какъ напр. князь Одоевскiй, принимали несвойственное искусству, научно-мистическое направленiе; тогда же только объяснится историческiй процессъ такого духовнаго явленiя, какъ литературные герои и постепенный переходъ ихъ къ рудинизму.

По многимъ причинамъ мы лишены въ настоящее время возможности проследить исторически типъ литературнаго героя; мы только можемъ наметить немногiя характерическiя черты его. Матерiалы для образованiя нашихъ литературныхъ героевъ этого века дала жизнь и литература прошлаго столетiя, преимущественно лирическая поэзiя, громкая торжественная ода, прославляющая чудо-исполиновъ, полуночныхъ богатырей, y которыхъ тьма отъ чела, съ посвиста пыль, которые казалось воплотили въ себе всю удаль сказочныхъ богатырей, все доблести народной поэзiи. Действительно жизнь прошлаго столетiя выработала крупный, физически-несокрушимый типъ, - типъ съ страшнымъ запасомъ здоровья, жизни, энергiи, воли; типъ, свидетельствующiй о ширине, о гигантстве натуры; типъ наконецъ долго, долго носившiйся въ воздухе, долго, долго бывшiй идеаломъ для нашего общества, къ которому устремляло оно и руки и сердца. Если не съумела художественно представить этотъ типъ литература первыхъ двухъ десятилетiй нашего века, то, какъ известно читателю, его доделывала и доделываетъ литература позднейшаго времени. Впоследствiи, подъ влiянiемъ событiй, происходившихъ въ перiодъ времени 1800-1820, физически-несокрушимый типъ во многомъ изменился, во многомъ измельчалъ: ширь натуры осталась, но проявлялась уже не въ такой степени; крепкость духа также пошатнулась, горячились больше на словахъ, чемъ на деле; но все же и этотъ измененный типъ, типъ ухарства, имелъ въ себе много богатырскаго и долгое время былъ (кто знаетъ, можетъ быть и теперь есть) y насъ нормою человеческаго достоинства. Онъ непременно рисовался въ образе гвардейскаго или гусарскаго офицера, въ блестящемъ мундире, съ изящными велико-светскими манерами. Онъ преследовалъ две главнейшiя цели - карьеру и любовь. Вне карьеры, вне заколдованнаго узкаго кружка, въ которомъ онъ вращался, онъ ничего не виделъ, ничего не понималъ, ни чему не сочувствовалъ. Яркiй образъ его рисовался на фоне, изображающемъ прелестнейшiе пейзажи самаго идиллическаго характера - аркадская природа, овечки, разряженные поселяне, скачущiе и играющiе и т. п. При такой обстановке жизнь героя была - просто благодать. Смешно бы было обращать ему вниманiе на разныя мелочи, когда все ему поклоняется и служитъ! Герой жилъ, какъ подобаетъ герою: онъ наслаждался и любилъ. Зато любовь къ ней была такая любовь, о которой мы не имеемъ понятiя, хотя по свойственной намъ болезни скептицизма и заподозреваемъ ея чистоту и искренность. Для исторiи этого измененнаго типа имеютъ высокую важность сочиненiя Марлинскаго, Загоскина и другихъ писателей 1820 - 30 годовъ. Литературная смерть этого типа воспоследовала въ четвертомъ десятилетiи текущаго столетiя; къ убiенiю его не мало способствовалъ г. Панаевъ, авторъ Онагра, Актеона, Литературной Тли и т. п. произведенiй, печатавшихся въ "Отечественныхъ Запискахъ" сороковыхъ годовъ. Но не смотря на эту литературную смерть, не смотря на чудовищные образы Скалозуба и Ноздрева (крайнiя видоизмененiя того же типа), онъ, этотъ ухарскiй типъ, еще не вымираетъ въ нашей жизни и не скоро умретъ, хотя литература и сорвала съ него покровъ обаянiя и разоблачила его скудельную природу. Что делать! въ этомъ случае литература отстала отъ жизни: какъ хотите, a русскiй человекъ страшно соблазняется шириною натуры; инстинктивное чувство народности, говорятъ, развито въ русскомъ человеке такъ, какъ ни въ комъ другомъ: a ведь что ни говорите, въ этомъ типе есть много роднаго, старо-русскаго, богатырскаго. О развитiи въ русскомъ человеке чувства народности не споримъ, но спрашиваемъ: о какой аналогiи и о какомъ именно богатырскомъ типе говорятъ поклонники физически-несокрушимыхъ и ухарскихъ типовъ? Если о типе сказочной, рукописной литературы, состоящей нередко изъ переделокъ чужеземнаго, составленныхъ книжниками до-петровскаго времени, то очень можетъ быть, что и найдутся аналогическiя черты; если о типе литературы народной, объ удаломъ добромъ молодце, герое русской поэзiи, то почти ни одной! Удалый добрый молодецъ не былъ типомъ бездушiя, какой-то въ человеческомъ образе деревяшки. Онъ искуплялъ грубые порывы своей натуры, своей молодецкой прыткости безпощадною иронiею надъ самимъ собою и надъ окружающимъ его мiромъ и какою-то скорбностiю и нежностiю (а не безстрастiемъ) своего облика. До недосягаемой высоты и истинно-трагическаго величiя выростаетъ образъ удалаго добраго молодца въ то время, когда приходится ему сложить свою буйную головушку. Припомните предсмертныя картины, эти воспоминанiя добраго молодца о родимой сторонушке, о родимой матушке, о милыхъ детушкахъ, молодой жене. Степь, которая такъ долго была ареною русской жизни, верный конь, одинокое дерево, перелетная птица только и слышатъ это могучее проявленiе человеческаго чувства, долго подавляемаго, эту исповедь безотрадно-прожитой жизни! Что общаго между героемъ народной поэзiи и нашими литературными типами? - И такъ физически-несокрушимые и ухарскiе типы начали вымирать съ сороковыхъ годовъ; погибли эти "богатыри - не мы" - и... полезли изъ щелей мошки да букашки!

зарожденiя этого букашества; но лучшая сторона романтизма Жуковскаго съ одной стороны отразилась вполне на Пушкине, а съ другой романтизмъ автора Певца въ стане русскихъ воиновъ принесъ въ свою очередь слишкомъ большую дань своему, далеко не романтическому веку. Въ первыхъ произведенiяхъ Пушкина сосредоточивались, какъ въ фокусе, все литературныя предшествующiя ему направленiя; но усвоивъ ихъ себе, онъ пошолъ иной дорогой - более русской, т. е. народной. Характеръ пушкинской поэзiи влiялъ только на поэтовъ-стихотворцевъ, между-темъ какъ для разрешенiя нашей задачи имеютъ несравненно большую важность повести и романы 1820 - 30 годовъ. Въ эту эпоху поэзiя кажется считалась излишнею роскошью для нашихъ нувелистовъ: они не обращали вниманiя на поэтическую традицiю, на идеалы, которые разработывалъ Пушкинъ, на жизнь, которую они страшно эксплуатировали. Скучна и монотонна длинная вереница повестей и романовъ вышеупомянутой эпохи, большею частiю бездарныхъ; но историкъ литературы найдетъ въ нихъ богатую добычу для разрешенiя многихъ вопросовъ и, между прочими, занимающаго насъ. Пушкинъ преследовалъ постоянно одинъ типъ, проведя его отъ Кавказскаго Пленника до Евгенiя Онегина включительно. Типъ этотъ знакомъ каждому; известно, что онъ создавался подъ влiянiемъ байроновскихъ идей и только достигаетъ нацiональнаго значенiя въ образе Онегина. Но влiянiе на Пушкина байронизма нисколько не изменяетъ сущности дела, нисколько не уменьшаетъ великой исторической необходимости въ реакцiи скалозубщине, нисколько не уменьшаетъ историко-литературной заслуги нашего незабвеннаго поэта. Тутъ, какъ и во многомъ другомъ, подражанiе ровно ничего не доказываетъ. Мысль, разъ возбужденная, требуетъ жизни: ее не уморишь въ китайскихъ стенахъ, не удовлетворишь испорченнымъ воздухомъ; она по преимуществу космополитъ и никакъ не удовлетворяется исключительной народностью: ей хорошо тамъ, где просторъ, чистый воздухъ. Не могъ и Пушкинъ, какъ великiй художникъ, какъ передовой человекъ своего века, твердить литературные зады, не могъ разработывать типъ, къ которому безъ сомненiя чувствовалъ отвращенiе. Байронъ ли или сама жизнь навели его на мысль заняться обработкою иного идеала, матерiалы для котораго уже носились въ воздухе въ пушкинское время, уже пригодились Грибоедову для Чацкаго, - не все ли равно? Физически-несокрушимый и ухорскiй типы требовалось низвергнуть съ пьедестала, требовалось, къ чести нашей цивилизацiи, поставить на его место типъ современнаго мыслящаго человека, какимъ выработала его русская жизнь, -

И полезли изъ щелей мошки да букашки!

въ этомъ отношенiи. Чацкiй едвали не первый литературный типъ мыслящаго человека (что онъ нелепо поставленъ въ комедiи, что онъ грешитъ въ художественномъ отношенiи, - это другой вопросъ); такъ мошки и букашки - типъ, созданный безъ всякаго иностраннаго влiянiя и поставленный более на народную почву, чемъ пушкинскiе типы. Но въ исторiи занимающаго насъ вопроса Пушкину все-таки принадлежитъ первое место: Грибоедовъ сразу покончилъ дело съ нашимъ типомъ (а быть можетъ, ранняя смерть помешала ему взглянуть на него иначе). - Пушкинъ безпрестанно къ нему обращался.

До какой степени народны эти мошки и букашки у Пушкина, что въ нихъ своего и байроновскаго? - мы отвечать не будемъ: эти вопросы решилъ прежде насъ Белинскiй и, въ художественномъ отношенiи, решилъ превосходно, хотя историко-литературная критика Белинскаго непременно требуетъ поверки. Заметимъ только, что пушкинскiй герой нашего времени, достигнувшiй высоко-художественнаго значенiя въ образе Онегина, несравненно симпатичнее и народнее лермонтовскаго Печорина, этого господина, стоящаго на распутiи и протягивающаго одну руку ухорскимъ героямъ тридцатыхъ годовъ, а другую героямъ нашимъ.

таланты, какъ Жуковскiй, Крыловъ, Грибоедовъ, Пушкинъ и Лермонтовъ, Белинскiй былъ правъ, задавая себе не разъ вопросъ: существуетъ ли y насъ литература? правъ потому, что появленiе блестящей плеады писателей-поэтовъ, писателей, подготовляющихъ къ посеву литературную ниву, действительно въ строгомъ смысле слова не составляетъ литературы, какъ силы, какъ стихiи жизни, безъ которой последняя не можетъ обойдтись. Только съ сороковыхъ годовъ наша литература начинаетъ прiобретать значенiе этой общественной силы: сколько жизненныхъ вопросовъ ею поднято! Съ какимъ юношескимъ жаромъ пошли они на защиту того, что прежде было въ загоне, на защиту всего мыслящаго и угнетеннаго! Герой времени получилъ совсемъ иное значенiе; самый внешнiй образъ его во многомъ изменился; явилась эта скромная, бледная фигура въ смиренномъ чорномъ фраке, съ мыслiю во взоре, съ печалью на лице, съ несмелою и робкою поступью. Почти каждому изъ современныхъ читателей памятно значенiе литературной эпохи сороковыхъ годовъ, а следовательно известны имена писателей, разработывавшихъ типъ героя нашего времени, героя мысли, какъ Скалозубъ былъ герой шагистики, Чичиковъ - герой общественной практически-безнравственной деятельности. Какъ всякое духовное, общественное явленiе, современный герой, темъ более пашь, представлялъ такiя неуловимыя и разнообразныя черты, которыя воплотить въ одномъ художественно-оконченномъ образе оказалось совершенно невозможнымъ, и - зачемъ не сказать правды! - наши писатели далеко не все уяснили себе значенiе этого типа; они колебались, какъ отнестись къ нему -иронически или симпатично; они при созданiи его ни какъ не могли отречься отъ литературныхъ традицiй, завещанныхъ Пушкинымъ и Лермонтовымъ; никакъ не могли выяснить себе всехъ его субстанцiональныхъ особенностей; никакъ не могли не придавать ему разочарованiя; они робко къ нему относились и какъ бы боялись стать на его стороне и сказать: вотъ онъ, каковъ ни на есть, современный герой нашъ! Словомъ, наши писатели еще не уверены въ нацiональномъ значенiи этого типа! Будущему историку литературы последнихъ двухъ десятилетiй предстоитъ трудная, но въ высшей степени интересная задача проследить постепенное развитiе этого типа. По нашему мненiю онъ получаетъ наиболее верное и нацiональное значенiе, является наиболее симпатичнымъ въ Бельтове и Владимiре (въ Двухъ-Судьбахъ Майкова). Будущiй же историкъ литературы вероятно разъяснитъ тотъ антагонизмъ, съ которымъ встречали и встречаютъ въ наше время этотъ типъ не только некоторые, но сами писатели, даже нередко самые творцы типа. Вероятно въ нашей уже натуре есть стремленiе къ ширине и отвращенiе къ узкости даже въ животненной природе человека. Что въ самомъ деле нашего въ этихъ бледныхъ, сухихъ фигурахъ (ихъ и Юлiй-Цезарь не любилъ) безсильныхъ и безмочныхъ! Все это байронизмъ, гейнизмъ и прочiе заморскiе измы; нетъ, довольно! Мы уже и такъ изсушили умъ наукою безплодной и забили въ себе этими измами все живое! Разве то было прежде! Что это за люди!..

И полезли изъ щелей мошки да букашки.

Если существуетъ антагонизмъ противъ литературныхъ мошекъ и букашекъ, противъ Рудиныхъ или нашихъ героевъ, значитъ во всякомъ случае наше общество въ теперешнее, богатое надеждами время начинаетъ сознавать потребность въ безотлагательномъ появленiи людей не мысли только, но мысли и дела. Лихорадочное ожиданiе подобныхъ людей совершенно понятно и естественно. Намъ только непонятенъ лихорадочно-литературный антагонизмъ противъ техъ явленiй нашей духовной жизни, которыя сделали намъ столько добра и блага; непонятенъ темъ более, что явленiя эти еще не вымерли и что въ нашей литературе еще нетъ такого художественнаго образа, въ которомъ бы оне были воплощены всецело, подобно тому, какъ въ Чичикове воплощено все то, что теперь уже отжило или отживаетъ свой векъ. Говорятъ, нетъ жизни въ нашихъ герояхъ, они не умеютъ действовать! Упреки эти отчасти справедливы, но только отчасти.

такому таланту, какъ г. Тургеневъ. Но какъ дело не въ словахъ, то нельзя не заметить, что никто изъ нашихъ писателей не положилъ на созданiе этого типа столько трудовъ, симпатiи и горячей любви: отъ Записокъ Охотника до Дворянскаго Гнезда включительно идетъ целая галлерея портретовъ одного и того же образа, который такъ дорогъ однимъ, такъ скученъ для другихъ. Но нигде этотъ типъ не достигалъ такой художественной целости, доступной для тургеневскаго таланта, такой исторической правдивости, нигде не сопровождался такимъ заступничествомъ автора, какъ въ образе Рудина. Далыые этого, какъ мы убедились, Тургеневъ идти не могъ; для дальнейшей разработки (а она по многимъ и многимъ причинамъ необходима) этого типа требуется генiальное дарованiе, отсутствiе котораго въ современной литературе слишкомъ заметно.

следовательно низводится съ литературной высоты, на которой стоялъ и (что делать, сознаемся въ своей слабости!) долженъ стоять тотъ типъ, котораго онъ является представителемъ; заявляется важность и необходимость (въ которой никто не думалъ сомневаться) въ практической деятельности хозяина-землевладельца, за котораго стоятъ все симпатiи автора, и лезетъ съ своими практическими стремленiями бюрократическая безплодность Паншина, поражаемая самымъ тонкимъ юморомъ нашего поэта. Быть перемене въ Тургеневе! еще тогда думали мы, - предчувствiе насъ не обмануло.

Талантъ обязываетъ, т. е. такой талантъ, какъ г. Тургеневъ: не напрасно и не случайно, думали мы, является каждое новое произведенiе нашего автора; въ основанiе каждаго онъ кладетъ или новую мысль или дальнейшее развитiе прежде известной. При первыхъ слухахъ, дошедшихъ до насъ о Гамлете и Донъ Кихоте, т. е. еще въ то время, когда мы полагали, что пьеса эта явится въ форме повести, a не критической статьи, мы съ нетерпенiемъ ожидали ея появленiя: что-то скажетъ новаго, думали мы, г. Тургеневъ! Все сказанное имъ должно быть въ высокой степени любопытно по отношенiю къ тому типу, который онъ разработываетъ, къ этимъ мошкамъ и букашкамъ, одной изъ которыхъ далъ онъ имя шекспировскаго героя (Гамлетъ Щигровскаго уезда). Предположенiе наше оправдалось: мы имеемъ критическую статью автора Дворянскаго Гнезда, весьма важную по отношенiю субъективнаго воззренiя писателя къ разработываемому имъ типу, воззренiю, смеемъ думать, образовавшемуся въ недавнее только время и едва ли существовавшему тогда, когда писался Рудинъ. Гамлетъ, по г. Тургеневу, прежде всего эгоистъ, ни во что не верующiй, ни кого кроме себя не любящiй, даже Офелiи; Гамлеты безполезны массе: они ей ничего не даютъ, они ее никуда вести не могутъ; они презираютъ толпу; они ничего не находятъ, ничего не изобретаютъ и не оставляютъ следа за собою, кроме следа собственной личности, не оставляютъ за собою дела; Гамлетъ и Донъ-Кихотъ - две силы, силы косности и движенiя, консерватизма и прогресса, основныя силы всего существующаго; "Гамлетъ - отъ малейшей неудачи падаетъ духомъ и жалуется;" "Донъ-Кихоты находятъ, Гамлеты - разработываютъ". "Прекрасны последнiя слова Гамлета. Онъ смиряется, умираетъ, приказываетъ Горацiю жить, подаетъ свой предсмертный голосъ въ пользу молодаго Фортинбраса, ни чемъ не запятнаннаго представителя права наследства((). (Сравните последнюю сцену Дворянскаго Гнезда). Этотъ взглядъ г Тургенева важенъ для насъ не по отношенiю къ трагедiи Шекспира, a къ занимающему насъ типу, который не мы назвали Гамлетомъ или Гамлетикомъ. Заметимъ мимоходомъ впрочемъ, что мы во многомъ несогласны съ г. Тургеневымъ во взгляде на шекспировскаго Гамлета. По нашему мненiю критическое изследованiе какого-нибудь типа по драматическому произведенiю, особенно по трагедiи, дело нелегкое и неблагодарное, темъ более, если этотъ типъ не проведенъ въ целомъ ряду пьесъ (а таковъ Гамлетъ): ошибки и натяжки будутъ неизбежны. Другое дело въ эпической, спокойной, такъ сказать, продолжительной поэзiи; тамъ критическiе поиски будутъ всегда успешнее, результаты вернее, потомучто тамъ типъ берется въ различныхъ положенiяхъ и следовательно вполне выясняется. Правда, не стоцтъ онъ въ тумане и въ драматической поэзiи; но до него ли, по крайней мере на немъ ли одномъ сосредоточивается вниманiе зрителя? A если и на немъ, то возможенъ ли спокойный, критическiй и безошибочный анализъ въ то время, когда ужасъ царитъ на сцене, когда страшные удары судьбы со всехъ сторонъ поражаютъ героя, когда онъ является передъ вами только какъ жертва, обреченная на закланiе? Гамлетъ эгоистъ, Гамлетъ никого не любитъ, Гамлетъ не умеетъ действовать! Но Гамлетъ раздвоенъ въ душе, какъ самъ выражается, и раздвоенъ не по причине своей эгоистической, a глубоко человечественной натуры:

Я голубь мужествомъ, во мне нетъ жолчи.
Я расточаю сердце

Какъ женщина, весь изливаюсь въ клятвахъ.
(Переводъ Кронеберга. Харьковъ 1844). Стр. 92 - 93.



Полицемерьте же, языкъ и сердце!
Какъ ни язвили бы мои слова,

Онъ раздвоенъ вследствiе сознанiя великости идеи, возложенной на него и горячею любовью къ отцу и безъ сомненiя духомъ века, местью, необходимостью мщенiя и безсилiемъ собственной нежной, христiанской натуры. Въ этомъ безсилiи, безъ котораго была бы невозможна трагедiя, конечно имело важную долю участiя размышленiе, разъедающая рефлекцiя, но никакъ не эгоизмъ. Легко обвинять Гамлета въ отсутствiи всякой деятельности (въ чемъ впрочемъ онъ самъ себя обвиняетъ), въ отсутствiи всякой любви! Поэтъ поставилъ не гигантскiй, а просто человеческiй духъ его на такую высоту, раскрылъ мiръ этого духа до такихъ мельчайшихъ подробностей, подвергнулъ его такимъ страшнымъ, непосильнымъ ударамъ, что зрителю становится страшно: зритель весь вниманiе, весь духъ; онъ перестаетъ видеть бледный обликъ Гамлета, онъ видитъ одно безконечное царство духа, объясненное и приведенное въ движенiе величайшимъ изъ поэтовъ мiра. Возможно ли при подобномъ положенiи, въ которомъ находился Гамлетъ, действовать? Что останется отъ человека после подобной борьбы? Что бываетъ съ самимъ человекомъ, когда совершается эта борьба? Возможно ли допытываться присутствiя того или другого чувства въ подобномъ человеке, когда все духовное существо его охватила могучая сила идеи, противъ которой онъ невластенъ? Гамлетъ не любитъ Офелiи! A эти два стиха:


Мои грехи въ твоей святой молитве!

"Быть, иль не быть?" Это - не дань поклоненiя непорочности, a вопль любви, и великiй актеръ потрясаетъ ими весь театръ, если пойметъ ихъ значенiе! Оскорбительные намеки Гамлета на счетъ Офелiи во время представленiя странствующихъ актеровъ ровно ничего не доказываютъ: Гамлетъ въ то время искусно разыгрывалъ роль помешаннаго, и подобныя плоскiя шутки, допускаемыя и по духу времени, какъ нельзя более шли къ речамъ безумца. Гамлетъ никого не любитъ! A отца? Припомните первое, а особенно второе явленiе духа въ комнате матери. Разве холодному эгоисту принадлежатъ эти дышащiя глубочайшимъ чувствомъ слова:

Смотри, какъ бледно взоръ его горитъ!
И камни поняли бы горькiй смыслъ


Смячитъ мое суровое решенье,
И я его не совершу; быть можетъ
Слеза, не кровь, моею местью будетъ. (стр. 137).

Первый актеръ

Но кто, увы! кто въ скорбномъ одеяньи Царицу зрелъ..

Гамлетъ

- Тутъ, въ этой сцене, нетъ места холодному себялюбiю; здесь является великiй мученикъ накануне смерти. Если для массъ безполезна эта жизнь, эти муки, если подобную жизнь можно назвать представительницею косности и консерватизма; то какая же будетъ представлять движенiе и прогрессъ? Жизнь Донъ-Кихота? - Очень можетъ быть. Соглашаясь съ авторомъ въ эстетическомъ и соцiальномъ значенiи этого типа, мы должны изменить одно изъ заключительныхъ положенiй его статьи; вместо: "Донъ-Кихоты находятъ -Гамлеты разработываютъ", мы скажемъ наоборотъ: Гамлеты находятъ, т. е. размышляютъ, подвергаютъ жизнь анализу, творятъ идеи; Донъ-Кихоты разработываютъ, т. е. действуютъ и осуществляютъ эти гамлетовскiя идеи. - "По мудрому распоряженiю природы, говоритъ г. Тургеневъ, полныхъ Гамлетовъ, точно также какъ и полныхъ Донъ-Кихотовъ, нетъ!"

г. Тургенева. Мы уверены, что такой писатель, какъ авторъ Рудина, не напрасно, не по критическимъ побужденiямъ остановился на сближенiи этихъ двухъ типовъ: если г. Тургеневъ нашолъ въ русской жизни Гамлетовъ, положимъ неполныхъ или Гамлетиковъ; то онъ поищетъ въ ней, если не настоящихъ Донъ-Кихотовъ, то хоть Донъ-Кихотиковъ. И если въ этомъ действительно состоитъ переломъ авторской деятельности нашего автора, то мы съ восторгомъ его приветствуемъ. Да спасетъ насъ талантливый писатель отъ этихъ ненавистныхъ практическихъ деятелей, которыхъ намъ навязываютъ, влiянiе которыхъ на общество мы почитаемъ положительно вреднымъ: что ни говорите, a y насъ литература имеетъ громадное влiянiе на воспитанiе молодого поколенiя, отъ котораго да мимо идетъ ядъ лжи!.. Донъ-Кихоты или донъ-кихотики все же не физически-несокрушимые типы, не ухорскiе герои, а оборотная сторона той же самой медали, теже мошки да букашки. Но действительно ли въ этомъ именно состоитъ авторскiй переломъ г. Тургенева - покажетъ время. Пока же, въ ожиданiи этого будущаго, мы не перестанемъ глубоко сожалеть о томъ, что прежнiй типъ брошенъ Тургеневымъ, брошенъ далеко неоконченнымъ, что авторъ сталъ относиться къ нему иронически. Рудинизмъ еще долго будетъ предметомъ литературной обработки, до техъ поръ пока онъ не вымретъ въ нашей жизни, пока не устранятся многiя и многiя причины. Типъ этотъ еще совершенно живой, и быть можетъ только въ последнее время предвидится возможность его смерти; но самая смерть воспоследуетъ только тогда, когда появятся y насъ Донъ-Кихоты, т. е. этотъ же самый типъ, только перерожденный, т. е. считающiй отрадою жизни не праздномыслiе, какъ выражается Пушкинъ, a деятельность, жизнь во имя гамлетовскихъ идей. Скажите, положа руку на сердце, неужели въ самомъ деле желательна эта смерть? Неужели этотъ типъ - какая-то чорная немочь, подобная нашимъ общественнымъ язвамъ? Неужели въ немъ нетъ ничего дорогого, своего? Всеобщiй отрицательный ответъ былъ бы крайне грустенъ. Лучшiе люди тридцатыхъ годовъ благодушнее на него смотрели: "Въ юности" говоритъ кн. Одоевскiй, "когда такъ хочется верить всему высокому и прекрасному, несправедливость людей поражаетъ сильно и наводитъ на душу невыразимое унынiе. Этому состоянiю духа должно приписать тотъ байронизмъ, въ которомъ можетъ быть уже слишкомъ упрекаютъ молодыхъ людей, и въ которомъ бываетъ часто виновата лишь доброта и возвышенность ихъ сердца. Люди бездушные никогда и ни о чемъ не тоскуютъ." (Сочиненiя кн. В. Ф. Одоевскаго ч. II Спб. 1844 ст. 8-9). Въ состоянiи ли наша жизнь выставить Донъ-Кихотовъ не по натуре только, a de facto - это еще вопросъ, въ положительномъ решенiи котораго мы крепко сомневаемся. Да не подумаютъ читатели, что мы осуждаемъ любимаго писателя на монотонную работу; талантъ г. Тургенева - талантъ обязательный: онъ слишкомъ глубоко, онъ съ уваженiемъ смотритъ на русскую жизнь; онъ никакъ не можетъ не коснуться самыхъ важныхъ ея вопросовъ; онъ самъ виноватъ, что начавъ дело повидимому совсемъ о другомъ предмете, возвращается снова къ тому, что хотелъ бросить, - къ прежде обработываемому имъ типу, къ литературнымъ мошкамъ и букашкамъ. Пусть извинитъ насъ г. Тургеневъ, но мы боимся, что онъ изменитъ своему призванiю, этому теплому и прямому отношенiю къ русской жизни, и начнетъ хитрить и мудрить надъ последней. Если эта боязнь основательна, - лучше возвратиться къ прежней деятельности; намъ надоели литературныя проповеди и всевозможныя философскiя тенденцiи. Право, читатель, мы съ вами, говоря словами Чацкаго, вовсе не ребята! намъ надоело мудрованiе надъ жизнью, эти нецеремонныя ломки идей и ея смысла. Все жалуются, что у насъ плохо идутъ акцiонерныя общества; типы литературныхъ акцiонеровъ, созданныхъ досужей фантазiей писателей подъ влiянiемъ практическихъ стремленiй века, акцiонеровъ, которые русскую жизнь ставятъ ребромъ, которые играютъ въ нее наверняка, - просто противны, потомучто они ложны, фантомны, если и ростутъ на русской почве, то на почве самой негодной, представляющей мерзость запустенiя. Если боязнь наша за г. Тургенева неосновательна - темъ лучше!

Воронежъ

Раздел сайта: