3.
Въ прошлой статье мы показали, по мере способностей нашихъ, лучшую и пленительнейшую сторону Тургеневскаго таланта, такъ какъ она проявилась въ первомъ прозаическомъ произведенiи автора нашего. Говоря о поэзiи, о симпатическомъ лиризме, наполняющихъ собою обильно его повесть "Андрей Колосовъ", мы упомянули и о недостаткахъ всей вещи, и о слабости г. Тургенева, какъ создателя объективныхъ представленiй. Теперь следуетъ намъ проследить его развитiе въ ряде следующихъ произведенiй, иногда слабейшихъ, иногда блистательнейшихъ, нежели "Колосовъ", написанный въ эпоху авторской юности.
Мы но станемъ много распространяться о несомненномъ влiянiи, оказываемомъ на литературные таланты, какъ мiросозерцанiемъ самихъ писателей, такъ и идеями той эпохи, въ которую суждено имъ трудиться. Предметъ этотъ слишкомъ важенъ для нашей рецензiи, да сверхъ того онъ достаточно разработанъ многими изъ предшествовавшихъ намъ критиковъ. Вместо долгихъ разсужденiй на тему всемъ хорошо знакомую, мы предпочитаемъ прямо подойти къ делу и высказать несколько замечанiй о томъ, какъ отразились на лучшей стороне Тургенева идеи и воззренiя времени, къ которому относится первая эпоха его деятельности.
литературнымъ эпохамъ. Влiянiе Пушкинской поэзiи до времени ослабело, уступивъ место развитiю элементовъ новыхъ, внесенныхъ въ литературу Лермонтовымъ, Кольцовымъ и, наконецъ, Гоголемъ. После плеяды сильныхъ поэтовъ-деятелей, въ словесности какъ будто упали силы производительныя, въ заменъ того разрослась и окрепла сила аналитическая, въ которой уже весьма давно ощущалась огромная потребность. Критика Гоголевскаго перiода стала производить то дело, за которое добрая намять о ней навеки останется въ исторiи русской литературы, деятельность лицъ ученыхъ расширилась, журналистика развилась и приняла то благородно-просветительное значенiе, которое и доныне остается за ней въ нашемъ обществе. Труженики искусства подстрекаемые какъ ценителями, такъ и потребностями самого читателя, спешили нисходить изъ светлаго мiра "звучныхъ песенъ" въ мiръ житейской простоты, въ мiръ будничной правды, иногда даже въ мiръ псевдо-реализма. Такое движенiе было необходимо, въ такой реакцiи имелась своя высокая законность. Признавая се, мы нисколько не обвиняемъ нашихъ писателей сороковыхъ годовъ за то, что они шли но новой дороге съ излишнею, можетъ быть, рьяностью. Мы не признаемъ ихъ грешными за то, что они какъ-то охладели къ дивной поэзiи Пушкина, что въ Лермонтове и Кольцове они ценили смыслъ временный выше смысла вечнаго, что Гоголь даже былъ ими понятъ односторонне, то есть не какъ великiй независимый поэтъ, но какъ обличитель жизненной пошлости, жестокiй судья современныхъ общественныхъ пороковъ. Безъ увлеченiя не бываетъ истинной силы, а увлеченiе новыхъ литературныхъ деятелей оправдывалось настоятельными потребностями общества. Какъ бы то ни было, однако, признавая благородство и законность новаго литературнаго движенiя, мы не можемъ не сообщить того, что оно, по существу своему, должно, было иметь и некоторыя темныя стороны. Нами было уже сказано въ своемъ месте, что темною стороною критики сороковыхъ годовъ былъ дидактизмъ, разрешившiйся потокомъ общественной сантиментальности. Въ изящной поэзiи и прозе того времени найдемъ недостатки немаловажные, ибо новое направленiе словесности, по существу своему, соответствуя таланту однихъ деятелей, никакъ не подходило къ складу дарованiя въ другихъ производителяхъ. Тамъ, где требовалась проза житейская, могъ выиграть меткiй наблюдатель, но поэтъ-лирикъ естественно долженъ былъ или уклониться отъ временныхъ потребностей вкуса, или, угождая ему, насиловать свое призванiе. Въ деле разоблаченiя людскихъ пороковъ юмористъ виделъ для себя плодотворное поприще, но мечтатель-идеалистъ не находилъ для себя работы по сердцу. Поэтъ суроваго свойства, богатый горькимъ жизненнымъ опытомъ, имелъ предметъ для полезнаго труда тамъ, где какой-нибудь певецъ Пушкинской школы не смелъ поднять своего голоса. Обогатившись новыми взглядами, новыми требованiями, наше искусство очевидно должно было произвести некоторое перемещенiе (déclassement) въ ряде своихъ жрецовъ и служителей. Для одного деятеля общественный реализмъ сталъ матерью, для другаго - мачихою. Но сущности своей, онъ долженъ былъ вредно действовать на писателей двухъ родовъ, то-есть за поэтовъ, служащихъ идее чистаго искусства, и на прозаиковъ, одаренныхъ поэтическимъ складомъ дарованiя. Къ числу первыхъ должны мы отнести гг. Огарева, Некрасова и некоторыхъ, другихъ, ко вторымъ прежде всего надо причислить г. Тургенева, какъ писателя, главная сила котораго въ поэтическомъ изложенiи, въ дарованiи, исполненномъ субъективнаго лиризма.
тайниковъ души человеческой, представляя изъ себя лучшiй цветъ нашей жизни,-- поэзiя, наполняющая собою творенiя того или другого писателя, отмеченнаго печатью дарованiя, но существу своему, не можетъ подлежать холодному суду холоднаго анализа. Ее не даромъ называютъ высокимъ безумiемъ, ибо она точно безумiе, ежели на нее смотреть глазомъ сухого, непросветленнаго ценителя. Корень поэзiи, особенно поэзiи лирической, есть любовь, радость жизнiю, тотъ океанъ невыразимо сладкихъ ощущенiй, при погруженiи въ который наша душа "кипитъ и замираетъ", уносится къ безконечному и глядитъ на мiръ, какъ на царство света. Конечно, мы знаемъ очень хорошо, что лирическая, и самая чистая, поэзiя можетъ быть мрачна, уныла, по временамъ враждебна мiру и обществу; но объ этой поэзiи, имеющей опять-таки одинъ корень съ тою, о которой говорится, мы будемъ толковать въ другое время, чтобы не сбиться съ нашей темы, по существу своему отчасти запутанной. И такъ, после всего нами сказаннаго, читателю будетъ весьма понятенъ некоторый разладъ, часто случающiйся между дарованiемъ поэта и воззренiями первыхъ руководителей общества современнаго этому поэту. Поэзiя, въ которой все исходитъ отъ любви, радостей жизненныхъ и светлыхъ моментовъ души человеческой, очень можетъ терпеть ущербъ въ той среде, где требуется нечто иное, кроме любви, радостей и неуловимыхъ наслажденiй душевныхъ. Въ обширномъ смысле говоря, почти каждый изъ великихъ поэтовъ вселенной былъ высокимъ безумцемъ, ибо, имея сильное влiянiе на общество, служа многимъ общественнымъ и разумнымъ целямъ, онъ всегда почти становился наперекоръ другимъ весьма разумнымъ требованiямъ своихъ современниковъ. Поэтъ иногда не идетъ за толпою, хотя бы за толпою разумною и крайне-прозаическою въ своихъ стремленiяхъ,-- ибо если онъ выберетъ себе одинъ путь съ толпою, онъ перестанетъ быть поэтомъ, то-есть существомъ зрячимъ и любящимъ совершенно отдельными отъ остальныхъ мiрскихъ ощущенiй. Если онъ поэтъ настоящiй, то онъ не можетъ не откликаться любовно на те призывы, для которыхъ толпа холодна и даже враждебна. Ему мила та природа, въ которой масса умныхъ людей не находитъ никакой прелести: - кому, до Фламандскихъ художниковъ-поэтовъ, была мила природа Голландiи, кто восхищался русской природою до песенъ Пушкина, ее истолковавшихъ? Поэтъ возводитъ до высокаго идеала образъ женщины его поразившей, той самой женщины, которая, можетъ быть, едва была замечена людьми около нея жившими. Имя и образъ Дантовой Беатриче знакомы намъ и умрутъ съ нами, а Беатриче настоящая, дочь Фолько Портинари, тихо жила во Флоренцiи, не поражая ничемъ своихъ современниковъ, едва приметная въ толпе другихъ Флорентинскихъ красавицъ. Тоже и со всеми другими сторонами жизни, въ ихъ влiянiи на душу поэта истиннаго. Сервантесъ страстно любилъ и облекъ въ сiяющiй поэтическiй ореолъ безплодныя пустыни ламанчскiя, изъ которыхъ жители выбирались, видя ихъ безплодiе; Шекспиръ составилъ свои дивныя хроники изъ той исторiи, которой каждая страница залита кровью и запятнана разсказами о невероятныхъ злодействахъ. Аббатъ Прево, нежный и пламенный поэтъ, заставляетъ насъ рыдать надъ исторiей любви безумнаго мальчика къ потерянной женщине, такой любви, про которую разумный светъ можетъ говорить съ сожаленiемъ, съ презренiемъ даже. Что же такое были Сервантесъ, Шекспиръ, аббатъ Прево и другiе генiальные люди, такъ отделявшiеся въ своихъ симпатiяхъ отъ симпатiй, преданiй, предубежденiй, практическихъ взглядовъ общества? Неужели въ своихъ отклоненiяхъ отъ законовъ светскаго и сухо положительнаго разума, они поступали какъ обманщики, или какъ чудаки, слепые къ интересамъ житейскимъ? Неужели умъ ихъ не могъ охватить той истины, что безплодная Ламанча, въ земледельческомъ отношенiи, хуже Андалузiи; что Фальставъ, по мирскимъ законамъ, долженъ зваться негодяемъ, что кавалеръ Дегрiё топталъ въ грязь свою жизнь, гоняясь за непостоянной Машей? Отчегоже происходить пристрастiе поэтовъ къ предметамъ, повидимому, недостойнымъ не только что поэтическаго ореола, но даже внимательнаго взгляда отъ мыслителей?-- И тутъ-то, въ ответъ на все эти вопросы, мы снова можемъ повторить мысль уже одинъ разъ нами высказанную: мiръ поэзiи есть целый мiръ, исполненный своеобразности,-- целый возвышенный мiръ, повинующiйся законамъ не имеющимъ ничего общаго съ законами простого, прозаическаго мiра.
Отъ непризнаванiя этой коренной и непреложной истины происходитъ большая часть странныхъ отношенiй между поэтами и толпою, слушающей песни поэтовъ. Очень часто сами певцы, не давая себе много отчета въ собственномъ своемъ назначенiи, испытываютъ внутреннiя колебанiя, глядятъ на свой даръ съ ложной точки зренiя и запутываются въ своихъ воззренiяхъ, не имея смелости оставаться темъ, чемъ судьба ихъ создала. Толпа должна возвышаться до поэта, точно также, какъ возвышается она до великаго художника, великаго музыканта,-- до Галилея, до Рафаэля, до Бетховена. Толпа должна возвышаться до поэта, не поэтъ спускаться до толпы, а подъ именемъ толпы (это необходимое дополненiе къ словамъ нашимъ) разумеемъ мы вовсе не безсмысленный народъ, не но собранiе людей положительныхъ, развитыхъ въ общественномъ отношенiи. Безсмысленный народъ, взятый какъ никогда не станетъ въ противоречiе съ поэтомъ, никогда не будетъ сбивать его съ дороги, обусловленной призванiемъ: для такого дела въ грубой толпе слишкомъ мало анализа или требовательности. Напротивъ того, поэту гораздо вреднее приговоры толпы мыслящей, толпы прозаически-разумной, толпы, пропитанной современной мудростью. Относительно такой толпы поэтъ обязанъ держать себя строго, упрямо, независимо. Деля съ нею житейскiе заботы и интересы, онъ обязанъ хранить для себя самого свое дарованiе, во всей его прямоте, во всей его целости, во всей его непосредственности. И счастливъ бываетъ поэтъ, гордо проносящiй свое слово сквозь толпу положительныхъ интересовъ, современныхъ возбужденiй и побужденiй! Ему никто не скажетъ, что онъ закопалъ талантъ свой въ землю, променялъ вековечные законы мiра поэзiи, на шаткiе, положительные законы житейской практичности.
Безъ силы въ наше время невозможно быть поэтомъ, безъ спасительнаго упорства въ споемъ мiросозерцанiи но можетъ существовать ни одинъ человекъ съ поэтическимъ призванiемъ. званiями. Смей любить, ибо любовь твоя зиждется на законахъ мiра, въ который ты поставленъ своимъ даромъ, на неисповедимыхъ путяхъ божества, которому ты служишь. Смей любить все то, къ чему прикрепленъ навеки талантъ, тебе данный, все то, съ чемъ онъ сросся отъ твоего рожденiя, все то, посреди чего онъ крепнулъ и развивался. Смей любить ту природу, на которую глядели твои очи, просветленныя двойнымъ зренiемъ поэта; смей любить се, хотя бы, по законамъ положительной мудрости, эта природа оказывалась безцветнее, беднее и бледнее природы чуждаго, не сроднившагося съ душою твоей края. Смей любить общество, посреди котораго ты жилъ полною жизнью,-- хотя бы разумная толпа, преданная мудрой, прозаической деятельности, и уверяла тебя, что общество это кипитъ пороками, требующими кары и исправленiя. Смей любить людей, посреди которыхъ ты взросъ, которые тебя любили, огорчали или тешили; смей любить ихъ, хотя бы разумъ твой ясно сознавалъ, что они во многихъ отношенiяхъ несовершенны. Смей любить даже то, что многими несомненно-умными людьми предается посмеянiю, какъ жизненная пошлость,-- взглядъ несомненно-умныхъ людей можетъ быть крайне зорокъ, но ему никогда не увидать того, что видится двойному зренiю поэта истиннаго! Смей любить - и открыто возсоздавай плоды любви своей въ ряде гармоническихъ образовъ,-- за это твой светскiй товарищъ, пожалуй, назоветъ тебя отсталымъ чудакомъ, но поэтъ-ценитель и вследъ за нимъ потомки твои дадутъ тебе другое, не въ примеръ славнейшее названiе!
Исторiя нашего столетiя, такъ обильнаго духомъ анализа, такъ проникнутаго общественнно-положительной мудростью, хранитъ, однакоже, на своихъ страницахъ имена поэтовъ, сильно заподозренныхъ въ житейской отсталости. Скоттъ, одинъ изъ величайшихъ людей Великобританiи, мудрой, коммерческой, развитой Великобританiи, могъ назваться удивительнымъ чудакомъ, если обратить на него умный взглядъ практическаго смертнаго. Отсталость его политическихъ убежденiй, причудливость его симпатiй можетъ произвести самое комическое впечатленiе, если мы примемся обсуживать все дело, не принимая во вниманiе вековечныхъ и своеобразныхъ законовъ мiра поэзiи. По мненiю писателя, сейчасъ названнаго нами, серые, безлесные холмы Шотландiи представляли изъ себя рядъ картинъ невообразимой прелести, собранiе чудесъ, созерцая которыя надо было сгореть душою и восторженно благодарить Бога за то, что живешь на свете. Умный американскiй туристъ, которому означенныя чудеса были показаны съ абботсфордской башни самимъ соромъ Вальтеромъ, только пожалъ плечами и снисходительно погляделъ на поэта. Въ этой краткой сцене, на верхней терассе готическаго зданiя, для насъ скрытъ смыслъ весьма глубокiй: въ ней сказывается точка любопытнаго столкновенiя между мiромъ умнаго реалиста и мiромъ поэта истиннаго. Тотъ же Вальтеръ Скоттъ, если судить его, ставши на место какого-нибудь историка-памфлетиста, экономическаго человека, опять оказывался причудникомъ. Сердце его горело при воспоминанiяхъ объ исторической старине, о людяхъ и нравахъ времени, всемъ светомъ признаннаго за время весьма бедное, грубое, обильное всякаго рода неправдою. При виде массивной руины, въ которой, безъ всякаго сомненiя, когда-то совершались буйства и преступленiя,-- при взгляде на какой-нибудь заржавленный мечъ, которымъ, можетъ быть, было сделано несколько убiйствъ на большой дороге, нашъ добрый сэръ Вальтеръ умилялся духомъ, улеталъ далеко-далеко изъ мiра разумной действительности въ мiръ свирепства, неурядицы, междоусобiй и грабежа вооруженной рукою. Для него жестокосердый рыцарь Клавергоузъ, дилетантъ въ кровопролитiи, являлся лучезарнымъ юношей, исполненнымъ меланхолической прелести,-- храбрый, но сумасбродный Ричардъ, прогулявшiй и промотавшiй собственное царство, представлялся веселымъ рыцаремъ безъ страха и упрека! Въ самые бурные годы нашего столетiя, когда царства падали, когда громъ Наполеоновскихъ битвъ разносился по изумленной Европе, нашъ поэтъ, по разуму своему, былъ сыномъ современной Британiи, но по сердцу оставался кавалеромъ и якобитомъ, человекомъ партiй, давно уже не существующихъ. Какъ гражданинъ своей земли и какъ практическiй смертный, онъ свершалъ свое назначенiе, служилъ въ ополченiи, говорилъ речи на митингахъ, удобрялъ поля, делалъ добро беднякамъ; но какъ поэтъ - онъ готовъ былъ пить тосты въ честь Іакова Второго, не переставая считать Вильгельма Оранскаго, основателя величiя Англiи, злобнымъ похитителемъ престола. Въ жизни и делахъ великiй бардъ велъ себя, какъ истинный сынъ родины,-- а между темъ симпатiи его сердца лежали ко всему отжившему, устарелому, исторически-осужденному. И великую заслугу мiру оказалъ сэръ Вальтеръ-Скоттъ чрезъ свою верность симпатiямъ сердца, и благотворный примеръ подалъ онъ всемъ поэтамъ настоящимъ и будущимъ! Онъ смело любилъ, повинуясь сокровеннейшимъ законамъ мiра поэзiи, не променивая этихъ законовъ ни на какiя практическiя соображенiя,-- и за то имя его стало славнымъ именемъ, а великiя творенiя его, плодъ истинно-поэтической души, составивши радость целаго поколенiя, навеки останутся въ исторiи европейскаго искусства. Достигнулъ ли бы онъ того же самого, подчиняя свое поэтическое мiросозерцанiе законамъ житейской и практической мудрости, гася свою любовь и отторгаясь отъ законовъ мiра поэзiи въ пользу другихъ современныхъ законовъ и соображенiй? Ответа, какъ кажется, тутъ произносить незачемъ.
Безсмертнейшiй и любимейшiй изъ поэтовъ Россiи, Пушкинъ, но творческимъ своимъ симпатiямъ, былъ несравненно менее причудливъ; но и онъ, по своему поэтическому мiросозерцанiю, часто становился въ разладъ съ житейскою практичностью. Въ смысле поэтической мудрости, онъ былъ передовымъ человекомъ всей Россiи, просветителемъ массы своихъ соотечественниковъ; но въ смысле учоности, гражданскихъ познанiй, практическихъ взглядовъ онъ неоспоримо отставалъ отъ передовыхъ людей своего времени. Онъ былъ любовно прилепленъ душою ко всему существующему, прочному, живому при всехъ своихъ недостаткахъ: онъ любилъ мiръ, какъ влюбленныя женщины любятъ дорогого имъ человека, съ его пороками и слабостями. Для его поэтически-просветленнаго глаза было противно все несложившееся, неясное, хаотическое. Пушкинъ душею своею не рвался къ мiру утопiй, хотя бы благотворныхъ для общества: въ этомъ отношенiи онъ совершенно сходился съ великимъ Гёте и разнился отъ своихъ поэтическихъ наследниковъ. Онъ смело любилъ все то, къ чему его преемники въ последствiи подступали съ духомъ анализа, недовольства и сомненiя. Въ отношенiяхъ къ природе своей родины, Пушкинъ былъ смелъ и простъ, какъ величайшiй художникъ-фламанецъ: родные пейзажи родной губернiи, самой незатейливой изо всехъ русскихъ губернiй - возсоздались рядомъ сiяющихъ картинъ въ его "Евгенiе Онегине". А между темъ, онъ видалъ Крымъ и Кавказъ, зналъ лучше всякаго о красотахъ Италiи, где пелъ Торквато величавый,
Где Рафаэль живописалъ,
Послушный мраморъ оживлялъ,
И Байронъ, мученикъ суровый
Страдалъ, любилъ и проклиналъ!
нашъ поэтъ любилъ также смело, также безпредельно, нисколько не возмущаясь ихъ недостатками, ихъ неразвитостью, ихъ темными сторонами. Татьяна Ларина, взятая какъ живое существо, какъ провинцiальная барышня, можетъ быть осмеяна сто разъ, если на нее взглянуть глазами общественнаго юмориста,-- но какъ пленительное поэтическое созданiе, она стоитъ въ дивномъ свете, посреди лазури небесной: вспомнимъ, какъ вся читающая Россiя всколыхнулась, когда критикъ, такъ дорогой целому мыслящему поколенiю, вздумалъ поднять спою руку на этотъ восхитительный для насъ образъ! Великiй певецъ нашъ, всегда послушный законамъ поэтическаго мiра, нигде не держится ихъ съ такою силою, какъ при созданiи своей Татьяны. Смешно было бы думать, что практическiй разумъ Пушкина не признавалъ недостатковъ Татьяны, какъ неразвитой, зачитавшейся романовъ девушки; что великiй творецъ Онегина одобрялъ "Мельмота и Сбогара", какъ лучшую нишу для девической души, что онъ не признавалъ житейской пошлости въ среде, окружавшей Татьяну. Все это разумелъ онъ лучше, чемъ кто-либо изъ его ценителей,-- разумелъ и не взирая, на то, остался твердымъ въ своемъ поэтическомъ воззренiи. Онъ не изломалъ законовъ своего дарованiя въ пользу обыденныхъ взглядовъ света, а напротивъ того смело устремилъ свой вдохновенный взоръ туда, где подъ временною и почти пошлою оболочкою, крылись перлы поэзiи. Такъ поступалъ Пушкинъ во все перiоды своей деятельности, такимъ путемъ дошелъ онъ до той ступени, на какой онъ теперь стоитъ въ нашей словесности - пленительнымъ, смелымъ, могучимъ, любящимъ поэтомъ Россiи!
пушкинской реакцiи, поднявшейся въ последнiе годы съ новымъ изданiемъ Пушкина, бiографiей поэта, писанной г-мъ Анненковымъ, и журнальными статьями по поводу сказаннаго изданiя. Но мы знаемъ и то, что не всегда авторъ "Записокъ Охотника" думалъ такимъ образомъ. Онъ принесъ много жертвъ духу своего времени и, двигаясь но литературной дороге за одно съ передовыми мыслителями изъ современниковъ, подчинялъ свою поэзiю идеямъ и законамъ не для нея составленнымъ. Онъ не былъ смелъ на любовь, не взирая на то, что любовь ко всему родному могла назваться корнемъ его поэзiи, не взирая на то, что духъ анализа, и юмора, властвовавшiй въ литературе при начале деятельности Тургенева, нисколько не подходилъ къ самому складу его дарованiя. По этой причине, весьма понятной и чрезвычайно легко усматриваемой въ общей массе произведенiй нашего повествователя,-- часть его деятельности до сихъ поръ представляетъ собой нечто неровное, недосказанное и, такъ сказать, Отклоняясь отъ законовъ поэтическаго мiра, про которые мы говорили, не осмеливаясь повиноваться темъ самымъ условiямъ, безъ которыхъ невозможно развитiе лучшей стороны въ его таланте, г. Тургеневъ часто вредитъ самъ себе и, отторгнувшись отъ своего корня, понапрасну ищетъ себе другой точки опоры. Онъ часто преграждаетъ токъ своей поэзiи, силясь заменить ее или юморомъ, или анализомъ, или временнымъ элементомъ въ искусстве, или поползновенiемъ на лиризмъ несколько памфлетическаго свойства. Но судьба, сделавшая Тургенева поэтомъ и но преимуществу лирическимъ поэтомъ, упорно отказываетъ ему во всехъ техъ качествахъ, съ помощью которыхъ гораздо слабейшiе его Сверстники составляли себе славу и целую деятельность. Юморъ его не имеетъ свежести: сатира Тургенева не страшна, но забавно-мила, какъ капризъ дитяти; дидактическiя его странички звучатъ нотой съ чужого голоса. Но существу своему, какъ мы уже сказали, поэтическiй даръ автора не имеетъ пъ себе ровно ничего насмешливаго, сатирическаго, временно-дидактическаго,-- въ немъ даже видно полнейшее отсутствiе того страстно-энергическаго порыва, который сообщаетъ такую силу поэзiи Байрона, Лермонтова, Жоржа-Санда (въ его первыхъ произведенiяхъ). А между темъ, увлекаясь передовыми современными мыслителями, Тургеневъ, за первые годы своей деятельности, почти всегда силится подчинить свою музу ихъ мiросозерцанiю. По причине сказанной двойственности, между поэзiею писателя нашего и мiромъ имъ изображаемымъ, постоянно высится какая-то плотина современнаго изделiя, плотина упорно сдерживающая собою волны его дарованiя. Само собою разумеется, поэтическую реку трудно сдержать хитрозданною плотиною, река эта все-таки будетъ прорываться, где возможно, иногда большой массою воды, иногда тонкой струей, иногда въ виде мелкихъ, но непрерывныхъ капель. Тоже и съ дарованiемъ Тургенева, особенно въ первые годы его деятельности. Потокъ, задержанный имъ самимъ, бушуетъ и прорывается самымъ причудливымъ образомъ, иногда кидаясь по сторонамъ, падая не туда, куда бы ему следовало падать, выпуская мелкiя струйки на место широкаго каскада, низвергаясь нежданными волнами тамъ, где никто не предвиделъ этого паденiя. Въ какомъ-нибудь "Разговоре на большой дороге" нетъ и следовъ поэтическаго потока: такъ изнасиловано въ немъ призванiе поэта. Въ "Петушкове", навеянномъ Гоголевскимъ элементомъ, не взирая на чудную мысль, заложенную въ его основанiи, поэзiя едва-едва сочится каплями, какъ пода въ замкнутомъ Фонтане; въ "Трехъ Встречахъ" она уже бьетъ постоянною сдержанною струею; наконецъ въ "Муму", въ "Двухъ-Прiятеляхъ", въ "Затишье", въ "Переписке", въ "Фаусте" потокъ поэзiи прорывается со всею силою, срываетъ преграды, мечется но сторонамъ, и хотя не вполне получаетъ свободное теченiе, но уже высказываетъ и богатство свое, и свое истинное направленiе.
прикрепиться одной стороной своего таланта къ прочной и благотворной почве. Подобно мифологическому Алтею, непобедимому борцу, становившемуся сильней всякiй разъ, когда его ноги касались земли, многоплодной его матери,-- г. Тургеневъ спасъ всю свою молодую деятельность чрезъ одну поэтическую точку опоры, о которой ему никогда забывать не следуетъ. Эта точка (а редкiй изъ поэтовъ истинныхъ въ этомъ съ нимъ разнствуетъ) есть его родная сторона, место его детства и воспитанiя, небольшая полоса одной изъ центральныхъ русскихъ губернiй. Для того изъ читателей, кто бывалъ въ этомъ уголку, разъяснятся лучшiя стороны Тургеневскаго дарованiя, а самыя милыя страницы "Затишья", "Рудина" и "Записокъ Охотника" засветятся новою прелестью. Въ своемъ небольшомъ уголку, нашъ поэтъ, самъ того не ожидая, увидалъ себя также сильнымъ, какъ Вордсвортъ около любимыхъ озеръ, или Краббъ на безплодномъ берегу, возле своего Альдборо. Въ немъ онъ хозяина, и наблюдатель, исполненный любви истинной. Тутъ даже не вредятъ ему оковы современнаго дидактизма, духъ иронiи и анализа, воплотившiеся въ его сверстникахъ по деятельности. "Записки Охотника", исполненныя такимъ тонкимъ пониманiемъ русской природы, потому имеютъ необыкновенную важность во всей деятельности Турiенсва, что ими определился широкiй путь для повествователя; что человекъ, ихъ написавшiй, всеми силами души своей прикрепился къ месту ихъ действiя. Сцены, набросанныя въ этихъ "Запискахъ", люди въ нихъ действующiе, зародились именно вследствiе той любви, о которой мы сейчасъ говорили такъ много. Здесь все преграды между поэтическимъ даромъ Тургенева и мiромъ, имъ изображаемымъ, не могутъ назваться преградою: потокъ поэзiи, перевысивъ ихъ, низвергается съ значительною силою. Успехъ "Записокъ Охотника" навелъ Тургенева на целый рядъ важныхъ мыслей, и следы того мы видимъ во многихъ произведенiяхъ нашего автора, особенно произведенiяхъ последняго времени. Но нора прiостановить общiя соображенiя, и ближе ознакомиться съ главнейшими изъ повестей г. Тургенева, въ трехъ томахъ разбираемаго нами собранiя.