5.
"Дневникъ Лишняго Человека" былъ напечатанъ въ "Отечественныхъ Запискахъ", за 1830 годъ. Повесть имела видъ вещи недоделанной, написанной черезъ силу,-- а что всего невыгоднее: ее какъ бы насквозь проникалъ тотъ заунывно-тусклый тонъ разсказа, который успелъ опротиветь русскому читателю чрезъ частое, многолетнее повторенiе. Публика встретила "Дневникъ" довольно холодно: иные ценители, не взирая на все свое сочувствiе къ Тургеневу, заметили во всеуслышанiе, что въ нашей новой словесности и безъ "Лишняго Человека" слишкомъ много госпитальныхъ фигуръ, сетующихъ на свою судьбу, да умирающихъ отъ чахотки по разнымъ унылымъ захолустьямъ. И замечанiя ценителей, и холодность публики имела свое основанiе. Действительно, наша беллетристика за целое десятилетiе успела уже прискучить своимъ направленiемъ - кислымъ, печальнымъ, тоскливымъ, однообразно нахмуреннымъ направленiемъ. Писатель, конечно, воленъ касаться всехъ возможныхъ сторонъ жизни, никто не долженъ препятствовать ему въ разработке самыхъ темныхъ проявленiй въ обществе; но въ видахъ искусства необходимо, чтобъ сказанная разработка производилась съ силою поэтическою, а не съ той безсильной леностью, которая даетъ разскащику видъ человека говорящаго съ читателемъ нехотя, какъ бы изъ милости. Гоголь въ этомъ отношенiи (и мы о томъ говорили уже одинъ разъ въ нашей статье) представлялъ всемъ новейшимъ писателямъ примеръ достойный вниманiя. Ничто не можетъ быть грустнее похожденiй Поприщина, Акакiя Акакiевича, наконецъ художника Пискарева въ "Невскомъ Проспекте". Болезненные и загнанные судьбой люди, сейчасъ названные, конечно, не пробудятъ въ читателе идилическаго или панглосовскаго настроенiя, но имеютъ ли оно въ себе хотя что-нибудь кислое,-- принадлежитъ ли исторiографъ къ числу, лицъ, говорящихъ нехотя? Отразились ли на манере Гоголя, могучаго творца объективныхъ образовъ, болезненныя особенности героевъ имъ избранныхъ? отрешился ли нашъ великiй художникъ, хотя бы въ одной слабой подробности, отъ частицы энергiи, его таланту свойственной? Нетъ и тысячу разъ нетъ, скажемъ мы съ полнымъ убежденiемъ. Гоголь ни разу не говоритъ читателю: "говоря о печальныхъ делахъ, я приму печальную мину; изображая бедныя личности, я потороплюсь самъ сделать гримасу покислее." Тонъ его остается однимъ и темъ же въ"Шинели" и въ "Старосветскихъ помещикахъ"; рука, набросавшая "Портретъ", также твердо держитъ свою кисть, рисуя лицо " Сумасшедшаго". Онъ всегда одинаковъ съ читателемъ, ибо всегда стоитъ одинаково высоко надъ мiромъ, имъ изображаемымъ. Онъ не допускаетъ сантиментализма ни въ светлую, ни въ темную сторону. Его глубоко оскорбило бы известiе о томъ, что читатель, пробегая повести Гоголя, сидитъ въ уныломъ положенiи, съ опущенной головою, съ безплодно-плаксивыми колебанiями въ сердце. Въ Гоголе не найдемъ мы ничего тусклаго и унылаго; при самыхъ грустныхъ разсказахъ взглядъ его не менее зорокъ, речь не меньше энергична, какъ при разсказахъ, исполненныхъ смеха или светлой поэзiи. Всего этого не видали многiе изъ хвалителей Гоголя, да и все его литературные последователи. Но милости этихъ особъ, нелишенныхъ дарованiя, но черезчуръ субъективныхъ въ своихъ творенiяхъ, наша новая литература и прiобрела тотъ госпитальный запахъ, отъ котораго по легко ей было отбиться. Въ 1850 году запахъ, о которомъ говоримъ мы, былъ открытъ и указанъ, его уже начинали выкуривать прочь,-- а какъ всегда водится въ подобныхъ случаяхъ, общее сознанiе о присутствiи непрiятнаго запаха делало его еще более ощутительнымъ.
Въ такую-то невыгодную пору подоспелъ "Дневникъ Лишняго Человека." Тонъ разсказа, можетъ быть, доставившiй бы ему сильный успехъ за пять летъ назадъ, въ 1850 году показался крайне устарелымъ, а потому вся повесть встречена была совсемъ не такъ, какъ на того заслуживала. Ныне она появляется съизнова, после "Рудина" и "Двухъ Прiятелей," разливающихъ особенный светъ на ея некоторыя загадочныя стороны. Шесть летъ, протекшiя между двумя изданiями "Дневника", прошли не безплодно, какъ для литературы, такъ и для многихъ вопросовъ, нераздельныхъ съ ходомъ словесности,-- а потому мы и находимъ возможность отдать справедливость лучшей стороне сказаннаго произведенiя.
"Дневнике Лишняго Человека", какъ и следуетъ ожидать, одинъ только герой: больной помещикъ Чулкатуринъ, самъ себя называющiй лишнимъ человекомъ. Почему именно признаетъ онъ себя существомъ лишнимъ на свете,-- объ этомъ дневникъ его даетъ намъ понятiе въ немногихъ, словахъ, обильныхъ горькой иронiей.
"Я именно человекъ лишнiй. Къ другимъ людямъ это слово неприменимо... Люди бываютъ добрые, алые, умные, глупые, прiятные или непрiятные, но лишнiе... нетъ!.. Безполезность не главное ихъ качество, и вамъ, когда вы говорите о нихъ, слово "лишнiй" не первое приходитъ на языкъ. А я... про меня ничего другого и сказать нельзя... лишнiй да и только. Сверхъ-штатный человекъ - вотъ и все. На мое появленiе природа, очевидно, не разсчитывала и вследствiе того обошлась со мной, какъ съ нежданнымъ и позваннымъ гостемъ. Недаромъ про меня сказалъ одинъ шутникъ, большой охотникъ до преферанса,-- что моя матушка мною обремизилась... Во все продолженiе моей жизни я постоянно находилъ свое место занятымъ, можетъ быть оттого, что искалъ это место не тамъ где бы следовало...
Въ этомъ литературномъ отрывке (а продолженiе его вполне достойно начала) сказываются намъ и здравость авторскаго замысла, и богатство поэтическаго воззренiя въ повествователе. Уступая современной рутине въ топе разсказа, Тургеневъ отходитъ отъ нея во многихъ частностяхъ, особенно въ чрезвычайно значительномъ выраженiи: "во все продолженiе моей жизни я постоянно находилъ свое место занятымъ, можетъ быть оттого, что искалъ это место не тамъ, где бы следовало." Светлую эту мысль необходимо иметь въ виду всякому ценителю, пытающемуся комментировать последнiя произведенiя нашего автора, исходомъ которыхъ все-таки служитъ Чулкатуринъ, не взирая на его отчасти госпитальныя качества. Человекъ, не находящiй себе места на свете, потому - ея отдела о душевныхъ болезняхъ. На горести его никто не имеетъ права глядеть съ унылымъ выраженiемъ безплоднаго сожаленiя, ибо оне кроются не въ одномъ разстройстве организма физическаго, не въ одномъ раздраженiи тленныхъ мыслей, не въ одной вялости нравственной. Лицо лишняго человека можетъ назваться лицомъ довольно редкимъ въ современномъ обществе, но никакъ не исключительнымъ. Въ созданiи его поэтъ не увлекся ни причудливостью, ни подражательностью; трудъ разскащика здесь не можетъ назваться песней съ чужого голоса или дидактическимъ памфлетомъ. Больной и унылый Чулкатуринъ есть типъ своего рода, типъ, принадлежащiй кружку небольшому, но замечательному. Онъ истинно лишнiй человекъ, одинъ изъ техъ лишнихъ людей, безъ которыхъ не существуетъ ни одного молодого общества.
"Лишняго Человека" въ литературе, необходимо будетъ вдаться въ некоторыя общiя соображенiя какъ о самомъ субъекте, такъ и о недуге, которому онъ подверженъ. Всякое общество, въ особенности юное и быстро просвещающееся, можетъ указать на некоторое число лицъ, по своему нравственному развитiю достойныхъ зваться передовыми людьми известнаго народа. По уму своему, но воспитанiю, по избытку благородныхъ чувствъ, наконецъ, но счастливо-сложившимся событiямъ первой юности, такiе люди не только зовутся цветомъ всего общества, но совокупностiю своей деятельности приносятъ ему богатые плоды въ будущемъ. Изъ такихъ людей выходятъ мыслители и администраторы, поэты и герои, артисты и джентльмены (принимая это слово въ его истинномъ значенiи). Но, къ сожаленiю, изъ того же класса людей зараждаются или страдальцы своего генiя (впрочемъ, подобные люди редко остаются непризнанными), или, что бываетъ гораздо чаще, лица, гибнущiя отъ неспособности употребить свои силы для блага себе и своимъ собратiямъ. Причина бедствiя тутъ весьма понятна. Человеческое общество не есть торговое депо, где всякiй товаръ, пригодный и раскупаемый тотчасъ же, находитъ себя место по изъявленiи на него потребности; а одаренные люди не имеютъ сходства съ сырыми произведенiями, отсылаемыми для сбыта туда, где оказывается на него наибольшiй спросъ. Съ другой стороны и одаренные люди но временамъ безсознательно уклоняются отъ своего долга, состоящаго въ томъ, чтобъ добросовестно искать въ обществе почвы, необходимой для ихъ деятельности. Отъ разлада между двумя силами, необходимыми одна для другой, безпрерывно происходятъ печальныя явленiя и въ самомъ обществе, и еще более, въ существованiи людей, щедро одаренныхъ природою. Тутъ надо искать основанiе героевъ, на первый взглядъ кажущихся озлобленными, мрачными, унылыми, непрактическими, вялыми,-- наконецъ лишними. Законъ природы тутъ часто приходитъ на помощь подобнымъ натурамъ, помогая имъ сживаться со всеми несовершенствами света. Но не все натуры, подготовленныя къ полезной общественной деятельности, бываютъ способны на тяжелую и сугубую борьбу, за которой часто следуетъ слава съ примиренiемъ. Не все развитые деятели практичны по своей натуре, не все они одарены нравственною силою, способностью къ труду и терпенiемъ. Многiе уклоняются отъ дела при самомъ его начале. Многiе, начавши трудъ важно и благородно, сами производятъ себя въ лишнiе люди и, въ добавокъ, еще грустно тешатся своимъ безсилiемъ.
Лишнiе люди бывали всегда и во всехъ обществахъ, только видоизмененiя ихъ различны въ каждомъ поколенiи. Во всехъ просвещенныхъ классахъ каждаго народа они чахнутъ и живутъ, но типы ихъ бываютъ несходны между собою. Г. Тургеневъ видалъ на своемъ веку не мало лишнихъ людей и имелъ случай изучить ихъ добросовестно. На его глазахъ выступилъ въ мiръ науки, литературы и гражданской деятельности целый кругъ юношей, щедро одаренныхъ природою, исполненныхъ веры во все прекрасное. Многiе изъ этихъ сверстниковъ его ученическихъ годовъ съ разу поняли свое призванiе и отыскали для себя утешительную деятельность. Иной изъ нихъ отдалъ всю свою душу науке, другой сталъ служить отечеству более практической службою, третiй прославилъ свое имя въ мiре поэзiи. Другимъ житейскiй успехъ дался труднее. Житейская деятельность не принесла съ собой лавровъ и розъ; но они, после несколькихъ колебанiй, твердо пошли по своей скромной и, можетъ быть, самой счастливой дороге. Третьи не нашли себе места для деятельности, можетъ быть, потому, что, какъ чахоточный Чулкатуринъ, искали это место не тамъ, где его искать следовало. Общество ихъ не поняло и они не захотели уразуметь общества, а потому ихъ векъ стоитъ назваться векомъ истинно-лишнихъ людей, достойныхъ одного сожаленiя.
по дарованiю, но по положенiю своему стоявшихъ некоторое время въ круге наиболее развитыхъ личностей своего времени. Вовлеченные въ мiръ людей сильныхъ но уму и просвещенiю, подготовленныхъ къ жизненной борьбе, они сами ни къ чему не готовы и ни въ чемъ не имеютъ силы. Отъ сознанiя своей слабости въ нихъ развивается съ особенной силою та стыдливость, мнительность, раздражительность, которыя делаютъ этотъ разрядъ лишнихъ людей еще более негоднымъ къ практической деятельности. Такимъ несчастливцамъ не бываетъ прiюта ни где - ни въ водовороте житейскихъ здоровыхъ интересовъ, ни на прохладныхъ метафизическихъ вершинахъ, часто посещаемыхъ более одаренными, хотя и лишними ихъ сверстниками. Ихъ страданiя никого почти не трогаютъ, ихъ голосъ не слушается ни кемъ, ихъ болезненное самолюбiе вечно пугается и мучится отъ самой простой причины. Въ толпе безполезнейшихъ членовъ общества, въ заднихъ рядахъ науки и литературы, на заднихъ дворахъ нашей журналистики, имелось всегда несколько жалкихъ людей такого разбора, очень часто добрыхъ но натуре, но остающихся безъ дела, или вдающихся въ постыдныя крайности отъ сознанiи своего ничтожества. Къ такому плачевному разбору людей надобно быть жалостливыми и сострадательнымъ, хотя бы они, повидимому, стоили противнаго, хотя бы они, въ безнадежномъ своемъ ослепленiи, изрыгали хулу на все то, что мы считаемъ прекраснымъ въ мiре искусства. Если бы люди, издевающiеся надъ жалкими литературными крикунами, надъ бездарными зоилами ничтожнаго разряда, знали достаточно, сколько горя и страданiя скрыто въ этихъ, повидимому, смешныхъ лишнихъ чудакахъ, ихъ бы отзывы и шутки прекратились въ минуту. Но пора перейти къ "Дневнику Лишняго Человека".
Чулкатуринъ г. Тургенева есть нечто среднее между высшимъ и низшимъ разрядомъ лишнихъ людей: онъ недостаточно даровитъ для того, чтобъ иметь право на широкую деятельность въ свете, но не столько бездаренъ, чтобъ быть ниже какой бы то ни было деятельности. Онъ уменъ, но умъ его сходенъ съ умомъ дитяти, озадаченнымъ массою только-что прiобретенныхъ сведенiй, поставленномъ въ невозможность сделать изъ нихъ какое-либо примененiе. Онъ образованъ на столько, чтобъ отделиться отъ массы невеждъ и пошляковъ обыденнаго мiра, но не на столько, чтобъ получить полное сознанiе своего долга къ обществу и людямъ. Онъ мнителенъ, ребячески самолюбивъ и даже жолченъ; но желчь Чулкатурина, какъ это всегда бываетъ у подобныхъ людей, обращается на него самого, не на что-либо другое. Чулкатуринъ до такой степени проникнутъ сознанiемъ своей неспособности тягаться съ жизнью, что даже не можетъ едко говорить о жизни: онъ едокъ лишь говоря о себе самомъ, на себя самого изливаетъ онъ горькiй юморъ, накопившiйся въ его душе, за долгое время испытанiй. Сознанiе собственной неспособности, о которой говоримъ мы, въ "Лишнемъ Человеке" есть черта типическая, дающая жизнь и красу всему представленiю. Кто изъ насъ не встречалъ въ жизни целаго разряда несомненно хорошихъ людей, опустившихъ руки, съежившихся нравственно и повторяющихъ при всякомъ столкновенiи съ мiромъ действительности: "Я здесь ничего не могу сделать, я человекъ мысли,-- я существо неспособное". Нечего и говорить о томъ, что въ большей части особъ, такъ говорящихъ, нетъ никакой неспособности или несостоятельности,-- что они сами напустили на себя это несчастное сознанiе, и вяло сложили руки тамъ, где всякiй трудится, исполняя свой долгъ по мере средствъ, ему данныхъ.
Готовность поминутно признавать себя неспособными, печальное уклоненiе отъ всякой житейской деятельности - есть серьезная болезнь многихъ просвещенныхъ людей нашего времени. Мечтая о подвигахъ, для нихъ недоступныхъ, такiе люди упускаютъ изъ вида настоятельный долгъ жизни, сказывающейся имъ поминутно; напрягая свое зренiе не въ ту сторону, куда следуетъ, они не видятъ предметовъ, стоящихъ передъ ихъ носомъ. Замкнувшись въ своемъ уныломъ рефлектерстве, они обманываютъ и себя и общество, имеющее право требовать отъ нихъ труда на пользу общую. Подумаемъ о томъ, сколько зла происходитъ въ свете отъ преувеличеннаго мненiя многихъ умныхъ людей но поводу своей неспособности. Сколько у насъ благодушнейшихъ идеалистовъ, не желающихъ заниматься своимъ имуществомъ, поручающихъ его управленiю наемщика, избегающихъ всякой мысли о порядке въ именiи - и все это на основанiи своей мнимой неспособности къ практическому делу! Мало ли у насъ чиновниковъ, истинно желающихъ добра, поставленныхъ въ возможность бороться съ злоупотребленiями,-- а вместо добра и борьбы со зломъ повторяющихъ съ вялостью: "и человекъ слабый, у меня нетъ силъ на такое дело!" И въ мiре науки, и въ простой светской жизни сколько найдемъ мы такихъ же вялыхъ героевъ, съ ихъ странными понятiями о самихъ себе, съ недоверiемъ къ силе человеческой воли, съ безплодными началами фатализма въ убежденiяхъ! Такъ, полезное предпрiятiе, задуманное превосходно, глохнетъ отъ недостатка энергiи въ основателяхъ,-- въ другомъ месте люди становятся похожи на гнилое дерево, къ которому страшно прислониться, потому что оно сейчасъ затрещитъ и свалится. Вялые и нравственно-неряшливые люди зарождаютъ вокругъ себя атмосферу нравственнаго неряшества, съ которою знакомъ всякiй, кто сколько-нибудь жилъ въ современномъ обществе. Не отъ лжи, не отъ злонамеренности людей совершается великое количество неправды въ обществе: она происходитъ по большей части отъ нашей вялости, отъ непониманiя человеческаго достоинства, отъ неуменiя просвещенныхъ людей стоять на своихъ ногахъ. Когда-то мы были ужъ очень горды и упивались "Корсаромъ" Байрона; теперь мы умалились духомъ до того, что намъ стало ни во что считать себя лишними персонами съ обществе. Мы разкисаемъ, поддаемся моральному неряшеству, боимся смело глядеть въ глаза другимъ людямъ, рефлектерствуемъ и хандримъ,-- а во всемъ этомъ, конечно, часть вины выпадаетъ на долю людей
Вотъ на какую точку зренiя ценитель долженъ стать для того, чтобъ съ полнымъ сознанiемъ судить о типическихъ сторонахъ лишняго человека такъ, какъ оне выражены въ повести г. Тургенева. Чулкатуринъ, конечно, заслуживаетъ некотораго презренiя за свою нравственную вялость; но какъ человекъ, взятый изъ действительности, олицетворяющей собою известныя стороны своего поколенiя, онъ имеетъ право на все наше вниманiе. Еслибъ онъ и не былъ темъ кроткимъ, убитымъ судьбою, поэтически-развитымъ существомъ, какое является намъ въ "Дневнике", мы и тогда признали бъ въ немъ своего рода симпатичность. Нельзя не пожалеть о томъ, что Тургеневъ представилъ намъ Чулкатурина чахоточнымъ, умирающимъ, прощающимся съ жизнью. Вследствiе этой прихоти, имеющей въ себе нечто рутинное, сочувствiе ценителя, отвращаясь отъ страданiй Чулкатурина, какъ человека лишняго тянется къ тому же герою, какъ къ бедному и одинокому пацiенту, осужденному на скорую кончину. Для того, чтобъ наблюдать за тонкими сторонами души человеческой, надо видеть ее въ нормальномъ положенiи,-- не въ перiодъ безнадежности или неизцелимаго отчаянiя. Не грустный мотивъ повести намъ непрiятенъ, непрiятно намъ то, что грусть, ее наполняющая, частiю происходитъ отъ причинъ внешнихъ и нарочно придуманныхъ сочинителемъ. Какъ дневникъ безнадежно-больного. Записка Чулкатурина совершенство въ своемъ роде - некоторыя его страницы словно написаны после тяжкаго пароксизма лихорадки; другiя же напоминаютъ намъ, если позволено такъ выразиться, , съ оттенками успокоенiя нежной мечтательности, трогательныхъ душевныхъ порывовъ. И все-таки, за интересомъ патологическимъ отчасти меркнетъ психологическая сторона разсказа, а самъ лишнiй человекъ действуетъ передъ читателемъ лишь въ одномъ эпизоде своей жизни, эпизоде любовномъ, какъ про то можно догадаться.
"Колосова") слишкомъ часто вредитъ замыслу важныхъ повестей чрезъ свое пристрастiе къ любовнымъ приключенiямъ. Конечно, онъ весьма силенъ въ разсказахъ, основанныхъ на любви; конечно, сама тема, по своей неистощимости, представляетъ много простора его дарованiю, но бываютъ обстоятельства, при которыхъ повествователю не безполезно сдерживать себя по сказанной части. Еслибъ "Дневникъ Лишняго Человека" составлялъ целую книгу, исторiя Чулкатурина и Лизы Ожогиной нисколько бы не вредила идее всей вещи; но теперь, при небольшомъ объеме повести, она поглощаетъ собою целый "Дневникъ" и всего героя. Только черезъ этотъ эпизодъ, и то мимоходомъ,-- признаемъ мы въ бедномъ Чулкатурнне человека, исполненнаго благородныхъ стремленiй, кроткое существо, жаждущее любви, способнаго и на счастье, и на трудъ и на примиренiе съ жизнью. Мы видимъ въ немъ и умъ, и нравственное развитiе, и образованiе несравненно высшее той бедной сферы, куда судьба его бросила. Вся исторiи Лизы и Чулкатурина делаетъ величайшую честь автору,-- по значительно ли она подвигаетъ насъ въ познанiи лишнихъ людей? обнимаетъ ли она собою жизнь и духовный мiръ героя, долженствующаго оказаться лицомъ типическимъ? Какъ ни вялъ и какъ ни хрупокъ Чулкатуринъ, всякiй юноша скажетъ вамъ, что не можетъ же человекъ взрослый вконецъ погибнуть отъ одной неудачной любви къ кому бы то ни было. Каждый строгiй изследователь современныхъ недуговъ пожелаетъ увидать лишняго человека въ столкновенiи съ другими важными сторонами жизни; а столкновенiя эти, составляющiя сущность всего замысла повести, совершенно упущены изъ вида ея авторомъ. Жизнь наша состоитъ не изъ одной любви и не изъ однихъ умозренiй надъ своей персоною: есть въ ней практическiя стороны, съ которыми ни одинъ смертный не избегнетъ коллизiи; а между темъ, Чулкатуринъ, лишнiй человекъ современнаго общества, живетъ какъ бы вне света и всехъ его интересовъ. Мы даже не знаемъ, какъ онъ воспитывался, чемъ добывалъ онъ себе кусокъ хлеба, почему именно онъ даетъ заметить, что искалъ себе места, можетъ быть, не тамъ, где бы следовало. Есть еще одна совершенно неразъясненная черта въ лишнемъ человеке: разсказывая о своей несчастной страсти, онъ набрасываетъ страницы восхитительной прелести...
ни Петушковъ, ни Астаховъ въ "Запискахъ" у него не произнесутъ такой крылатой лирической речи. Стало быть, мы получаемъ право признать въ"Лишнемъ Человеке" духъ поэтически развитый, очи не чуждыя высокаго просветленiя. Этому грустному дитяти века нашего судьба послала на помощь крылатаго генiя поэзiи,-- если не той поэзiи, которая идетъ въ печать и даетъ славу смертнымъ,-- то по крайней мере той, что озаряетъ и осмысливаетъ всю жизнь нашу. Любимая девочка въ роще, при солнечномъ закате, еще не вырветъ могучаго поэтическаго звука изъ души, неодаренной способностью на подобные звуки. Герой г. Тургенева, какъ мы имеемъ право его понимать, былъ вооруженъ однимъ лишнимъ доспехомъ для борьбы жизненной; по какой же причине мы, едва познакомившись съ нимъ, видимъ его безоружнымъ, слабымъ, истекающимъ кровью? Мы желаемъ знать, въ подробности знать о томъ, далеко ли провожалъ его на пути жизни крылатый генiй, ему посланный, сколько разъ освещалъ онъ тернистую дорогу несчастнаго смертнаго, вследствiе какихъ причинъ отлетелъ онъ отъ него, после долгой борьбы, въ существованiи которой сомневаться невозможно? На вопросы эти "Дневникъ Лишняго Человека" даетъ мало ответовъ. Читателю предоставляется право думать, что вся исторiя лишняго человека замкнута въ картинахъ его бедной любви,-- но мы не можемъ такъ думать, не смотря на нее наше доверiе къ разскащику.
"Дневникъ Лишняго Человека", по взирая на многiя несовершенства исполненiя, стоитъ назваться явленiемъ отраднымъ и много обещающимъ. По идее своей, онъ касается тонкихъ, и въ высшей степени замечательныхъ явленiй въ современномъ обществе,-- исполненiе его, хотя и имеющее весьма заметный разладъ съ сказанной идеею, стоитъ великой похвалы въ художественномъ отношенiи. Форма дневника, допускающая некоторыя уклоненiя отъ объективности въ представленiяхъ, какъ нельзя лучше подходитъ къ дарованiю автора, за него взявшагося. Не во многихъ повестяхъ Тургенева встречаются проблески поэзiи столько же сильные, какъ въ " Дневнике Лишняго Человека."
своихъ произведенiяхъ снова коснуться важной темы только что затронутой въ "Дневнике Лишняго Человека."