8.
1856 годъ долженъ былъ сделаться важнымъ годомъ для автора разбираемыхъ нами "Повестей и Разсказовъ". И товарищи и почитатели г. Тургенева знали, что онъ при везъ съ гобой въ Петербургъ новое произведенiе, крайне серьозное по идее, и объемомъ своимъ превосходившее все его повести, до той норы напечатанныя. На основанiя предшествовавшихъ вещей и общественныхъ взглядовъ, въ нихъ заложенныхъ, можно было догадываться о будущемъ значенiи "Рудина" въ общей связи трудовъ поэта нашего дело, начатое Дневникомъ Чулкатурина, продолжавшееся въ "Двухъ Прiятеляхъ" и "Затишье", слегка затронутое въ "Пасынковъ" и "Переписке" (тогда еще не напечатанной, но уже известной въ литературномъ кругу), должно было подвергнуться новому, можетъ быть, окончательному разсмотренiю въ целой большой повести, задуманной строго и обработанной съ любовью. Въ теченiе пяти летъ трудясь надъ одной изъ большихъ сторонъ нашего поколенiя, посвящая свое вниманiе на изследованiе исторiи людей лишнихъ въ обществе, Тургенева, все еще не охватывалъ всего вопроса съ должной полнотою. Его Веретьевы, Вязовнины, Чулкатурины имели въ себе много жизненнаго, много близкаго къ нашему сердцу,-- но имъ не приходилось ни разу действовать на просторе, становиться въ соприкосновенiе съ жизнью широко-понятою. Эти герои страдали и жили по маленькимъ уголкамъ, сталкивались съ не очень богатыми личностями, всюду приходили какъ чудаки-гости, выезжающiе изъ своихъ логовищъ только лишь по крайней необходимости. Въ "Рудине," сказывали намъ, читателю предстояло увидеть нечто другое. Въ новой повести долженъ былъ явиться весь современный человекъ, разсмотренный съ точки зренiя его моральныхъ несовершенствъ, смягченныхъ горькимъ ихъ сознанiемъ, его безсилiя передъ разумно-практической стороной жизни, но безсилiя, отчасти выкупаемаго другими утешительными сторонами характера. Рудинъ, лицо взятое изъ действительности, долженъ былъ служить олицетворенiемъ целаго класса мыслящихъ и благонамеренныхъ людей, понапрасну разтратившихъ свои силы отъ неуменiя привести свое существованiе въ гармонiю съ тою сферой, где должно было протекать это существованiе. Короче сказать, въ повести ожидали мы встретить нечто въ роде исповеди целаго поколенiя, имевшаго важное влiянiе на собственное развитiе наше. Г. Тургеневъ, между всеми современными писателями, имела, все данныя, необходимыя для подобной задачи. Заслуги и заблужденiя благородныхъ, по несколько лишнихъ товарищей его собственной юности, могли въ немъ, более чемъ во всякомъ другомъ поэте, встретить судью зоркаго, но любящаго и неозлобленнаго. Наконецъ, онъ имелъ и право, и возможность, съ помощью поэтической силы, ему данной отъ природы, возвести въ рядъ симпатическихъ образовъ весь запасъ своихъ долгихъ, добросовестныхъ наблюденiй надъ современными недугами современныхъ тружениковъ жизни.
"Рудинъ" появился въ январе 1856 года,-- вторая часть повести не заставила ждать себя долго, и все произведенiе закончилось въ томъ же году, въ февральской книжке Современника. Общiй отзывъ читателей и очень развитыхъ, и очень неразвитыхъ, сказался весьма скоро, въ одной и той же форме. Самый тонкiй ценитель и самый ветренный дилетантъ согласились въ одномъ приговоре: "Рудинъ есть вещь истинно замечательная и, местами, неудовлетворительная". Когда же-пришлось определять точнее степень достоинства и недостатковъ новой повести,-- отзывы разделились и представили изъ себя нечто сбивчивое. Идея произведенiя, но своей глубине, могла выдержать какой угодно анализъ, хотя и тутъ одни ценители нашли, что Тургеневъ обошелся съ Рудинымъ весьма слабо, тогда какъ другiе почти обвиняли автора въ чрезмерной строгости приговора. Художественная сторона повести, напротивъ того, сама давала на себя оружiе многимъ черезчуръ взыскательнымъ ценителямъ. Во многихъ местахъ "Рудина", вместо живыхъ сценъ, тянулся голый разсказъ отъ авторскаго лица, вместо личностей, рельефно-очертанныхъ, появлялись фигуры, едва обозначенныя не совсемъ верною кистью. И со всемъ темъ, повесть "Рудинъ", разсматриваемая даже съ самой строго-художественной точки зренiя, признана была всеми за новый, важный шагъ въ деятельности Тургенева. Въ ней не было недоконченностей и небрежностей, бросавшихъ такую тень на многiя предшествовавшiя повести автора нашего: она отличалась богатою и многостороннею поэзiею, наконецъ ея идея гармонировала съ формой, на сколько оно было возможно при трудности задачи. Переходъ отъ целаго ряда эпизодическихъ эскизовъ къ произведенiю, имеющему почти видъ романа, всегда выходитъ труденъ, а г. Тургеневъ сладилъ съ этимъ переходомъ, какъ следовало честному и добросовестному писателю его дарованiя. Вся его новая вещь носила на себе привлекательный следъ серьозной мысли и, благодари этому следу, поэтическiя частности "Рудина" имели въ себе нечто разительное, свежее, новое. Короче сказать, повесть особенно полюбилась людямъ, коротко знакомымъ со средствами ея сочинителя, ценителямъ, очень хорошо знающимъ, какихъ достоинствъ они въ праве ждать отъ Тургенева, и съ какими слабыми сторонами поэта они должны мириться но необходимости.
Мы не намерены съ подробностью разбирать повести, еще никемъ не позабытой, повести, о которой было такъ много говорено и писано. Статья наша и безъ того вышла гораздо обширнее, чемъ мы предполагали при ея начале. Вещи, подобныя "Рудину", всегда оставляютъ следъ въ обществе. Потому-то, дорожа временемъ и разсчитывая на воспоминанiя читателей, мы позволяемъ себе предположить, что въ пересказыванiи интриги, завязки и развязки повести "Рудинъ", въ настоящее время не настоитъ никакой надобности. Несколько словъ о герое всего произведенiя будутъ сказаны нами теперь же.
Что такое Дмитрiй Николаевичъ Рудинъ?-- вотъ вопросъ, отъ разрешенiя котораго зависитъ законность и правда всей повести. Въ какой мере этотъ человекъ, исполненный силы и слабости, вялости и энергiи, въ какой мере онъ правиленъ, какъ действующiй герой художественнаго созданiя, веренъ себе, какъ общественный типъ вашего времени? Есть ли между нами много Рудиныхъ, и не носитъ ли каждый изъ насъ, современныхъ русскихъ людей, въ душе своей какую-нибудь частицу Тургеневскаго Рудина? Смело отвечаемъ - да въ юности увлекались Рудинымъ, многiе изъ насъ, въ былое время молодости, слушали Рудинскiя импровизацiи такъ, какъ въ повести, насъ занимающей, простодушный студентъ Басистовъ слушалъ вдохновенныя разсужденiя Дмитрiя Николаевича. По одна девушка съ теплой душою любила людей въ роде Рудина, и горько платилась за свою привязанность. Не одинъ практическiй смертный, подобный Лежневу, гляделъ на Рудина съ дружескимъ состраданiемъ, не одинъ презренный злоязычникъ, въ роде Пигасова устремлялъ стрелы своего остроумiя на бедную, измученную жизнью особу Рудина. Рудины были не безполезны обществу въ свое время, можетъ быть они нужны ему и теперь,-- во всякомъ случае никто не имеетъ права кидать камнемъ въ этихъ вечныхъ странниковъ жизни, безпрiютныхъ "инвалидовъ мысли". Рудинъ много грешилъ, но ему должно быть прощено многое, за огонь любви къ истине, въ немъ горевшей, за неутомимое стремленiе къ идеалу, за его сочувствiе къ слабымъ, за его вражду къ житейской неправде. Рудинъ много служилъ делу добраго слова, хотя всю жизнь свою не могъ возвыситься до пониманiя дела, до возможной и необходимой гармонiи съ средой его окружающей. Въ разъединенiи дела и слова называть ни русскимъ человекомъ, ни космополитомъ, ни германцемъ, или какимъ-нибудь другимъ иноземцемъ. Онъ застрельщикъ между двумя армiями, усталый часовой между двумя лагерями. Европейское современное просвещенiе, не примененное къ жизни, дало намъ Рудина, по матерiалъ, изъ котораго создалось это лицо,-- взятъ изъ нашего отечества, изъ круга людей, жившихъ между нами.
Рудинъ долженъ назваться человекомъ просвещеннымъ: сердце его смягчено знанiемъ, благородная жажда идеала словно родилась съ нимъ вместе. Но уму и душе онъ опередилъ многихъ просвещенныхъ людей одного съ нимъ края, опередилъ - и остановился посреди блестящаго пути, не умея воспользоваться сокровищами, только-что добытыми. Причина такого бездействiя, разрешившагося полнымъ безсилiемъ передъ практическою жизнiю, заключается въ отсутствiи волиправильному воспринятiю началъ истиннаго просвещенiя. Можно до глубины существа нашего пропитаться добрымъ словомъ,-- и при всемъ томъ, оказаться детски-слабымъ въ те минуты, когда предстанетъ необходимость сделать дело изъ добраго слова. Человекъ просвещается темъ же путемъ, какъ и общество, какъ и государство. Человекъ, просвещающiй себя, долженъ быть, для своего нравственнаго мiра, въ некоторомъ смысле темъ же, чемъ былъ великiй преобразователь Россiи, государь Петръ Великiй,-- для края, Богомъ ему ввереннаго. Подобно тому, какъ нашъ великiй просветитель, усилiями могучей своей воли, вводилъ великiя идеи, ямъ добытыя, въ жизнь и бытъ Россiи, всякiй честный и слабый человекъ, обогащаясь сокровищами мудрости, обязанъ, во что бы ни стало, сроднить эти сокровища съ своей жизнью, применить ихъ къ средствамъ и потребностямъ среды, его окружающей. Мало одной горячей любви къ правде,-- надо проводить эту правду по всей жизни нашей. Мало проводить правду съ упорствомъ и необузданной горячностью,-- надо быть мудрымъ, практическимъ, знать все средства той среды, где ему судьбой назначено жить. Онъ не долженъ требовать отъ младенца того, что можетъ дать лишь мудрецъ, ему подобный. Онъ не имеетъ права возмущаться несовершенствами общества и, уединясь на прохладныя метафизическiя вершины, считать свою человеческую обязанность исполненною. Пламенно воспринявъ изъ просвещенiя то, что кажется ему светлымъ и плодотворнымъ - онъ исполняетъ лишь одну вступительную часть своей задачи. Сама задача заключается въ жизни, въ носильномъ я непреложномъ примиренiи съ жизнью, въ неотступномъ и благотворномъ влiянiи на общество, среди котораго онъ родился.
Рудинъ и целая семья Рудиныхъ - не поняли той задачи, о которой мы говорили сейчасъ - за вступительной ея частью (а эта часть была ими изучена въ совершенстве) они забыли всю сущность своей науки, упустили изъ вида весь долгъ своего существованiя. Чужеземная мудрость ихъ не столько извратила, сколько отуманила, сердце ихъ осталось человечнымъ, но воля ихъ, слишкомъ парализованная развитiемъ созерцательныхъ способностей, не пошла съ ними въ уровень. Говоря метафорическимъ слогомъ, Рудины явились на жизненную битву (battle of life) съ полнымъ воображенiемъ и готовностью на подвигъ, но подвиговъ не могли совершить, потому-что самое поприще боя было имъ совершенно незнакомо. Не ознакомясь со средствами своего противника, не имея понятiя о местахъ, ими занятыхъ,-- наши бедные бойцы мысли съ первыхъ шаговъ увидали себя окруженными, смятыми, сбитыми съ позицiи. Первая житейская неудача была для нихъ неудачей всей жизни, потому-что для людей, въ роде Рудина, нетъ середины между безконечнымъ доверiемъ къ своей силе и полнымъ упадкомъ всякой энергiи. Для Рудиныхъ нетъ ни житейскаго, благороднаго упорства, ни искуснаго отступленiя после неудачи, ни несокрушимой веры въ свое назначенiе.
После всего нами сейчасъ сказаннаго, читателю будетъ понятно, что типъ человека, въ роде Рудина, никакъ не можетъ быть удовлетворительно развитъ въ одномъ эпизодическомъ разсказе. Самъ Гоголь, при всей своей невероятной силе на созданiе живыхъ лицъ, по взялся бъ за такую задачу, ужасающую но ея многосложности. Чтобъ Рудинъ могъ высказаться въ художественной полноте созданiя, надо ввести читателя въ запутанные изгибы этой запутанной души и, мало того, развить передъ нимъ многостороннею картину столкновенiй Рудина съ действительностью. Форма бiографическая, письменная, тутъ придутся лучше обыкновенной повествовательной формы съ рядомъ обыкновенныхъ сценъ и представленiй. Нитей оказывается слишкомъ много для того, чтобъ затянуть ихъ въ одинъ узелъ, безъ огромныхъ усилiй надъ этой работой, сверхъ великаго труда требующей еще великаго хладнокровiя въ труженике. Мы еще не настолько отдалились отъ Рудиныхъ, чтобъ съ безпристрастiемъ глядеть въ глаза этихъ страждущихъ собратовъ нашихъ: мы сами еще носимъ въ себе много рудинскаго. Можно осуждать или оправдывать героя последней большой повести Тургенева, но отнестись къ нему спокойно и безпристрастно едва ли кто-нибудь въ силахъ. Рудинъ не властвуетъ надъ думами целаго известнаго поколенiя, какъ напримеръ властвовалъ Печоринъ въ свое время,-- но за то въ наши дни Печоринъ есть лицо отжившее и сведенное съ пьедестала, чего о Рудине сказать невозможно.
Г. Тургеневъ не только вполне сознавалъ важность дела, имъ предпринятаго, но и принялъ все зависящiя отъ него меры къ серьозной борьбе съ своею задачею. Повесть была писана во время тихихъ сельскихъ досуговъ, безъ торопливости, безъ перерывовъ въ труде. Она была много разъ прочитана въ кругу людей, которыхъ мненiемъ дорожилъ авторъ; она исправлялась и переделывалась вплоть до того дня, когда обычаи нашей спешной журнальной деятельности могли терпеть такую медленность. Нетъ спора въ томъ, что несколько лишнихъ месяцевъ работы много бы дали Рудину,-- но передъ нами теперь то, что сделано авторомъ, а не то, что могъ бы онъ совершить при иныхъ условiяхъ. Не обинуясь говоримъ, что обработка повести насъ крайне обрадовала, что въ ней мы увидели тотъ почтенный и серьозный элементъ труда, который еще более подкрепилъ нашу всегдашнюю симпатiю къ таланту Тургенева. На борьбу съ трудной темою, на выясненiе личности Рудина, такъ трудно поддающейся объективному представленiю, пошла целая сокровищница лучшихъ прiемовъ поэта. Всюду, даже въ бледнейшихъ страницахъ повести, сказывался его светлый умъ, его тонкая поэтическая наблюдательность, его многосторонне-симпатическiя воззренiя на жизнь пашу. Любители строгой художественности могли ратовать противъ многихъ частностей Рудина; для ценителей тонко-развитыхъ по уму, для читателей, любящихъ заглядывать въ душу любимаго писателя, для литературныхъ лакомокъ однимъ словомъ - повесть "Рудинъ" могла назваться дорогимъ подаркомъ.
къ Наталье Ласунской. Такъ какъ "Рудинъ" не есть дневникъ или бiографiя, или автобiографiя, то разсчетъ автора въ этомъ случае весьма понятенъ: идея повести не можетъ никогда раздробляться на несколько равносильныхъ эпизодовъ, безъ ущерба всему произведенiю. Во всякомъ труде повествовательнаго свойства, полезно сводить все нити разсказа къ одному центру: объ этомъ спорить никто не будетъ. Но можно спорить и задумываться о томъ, соответствуетъ ли главный эпизодъ Рудина значенiю всей повести, сосредоточиваетъ ли онъ въ себе все данныя къ разуменiю личности героя, короче сказать, даетъ ли его художественная форма достаточное разъясненiе на всю мысль, заданную себе авторомъ. По нашему личному мненiю, до этого, во чтобы ни стало, необходимаго результата, не достигъ нашъ авторъ. Нечего и говорить о томъ, что онъ предпринялъ свой трудъ съ благороднымъ рвенiемъ, что онъ задумалъ его добросовестно и выполнилъ совершенно честно: не взирая на все это, не взирая на поэтическую силу, красящую собой весь эпизодъ, нами теперь разсматриваемый, главная интрига повести отличается неполнотою. Отношенiя Рудина и Натальи задуманы превосходно, художественная коллизiя между словомъ и деломъ, между страстью и фразой, между юной решимостью и вялымъ отсутствiемъ воли - стоитъ всего вниманiя ценителей. Передъ честной, тихой, девическою энергiей семнадцатилетней девушки ярко выступаютъ все противоположныя недостатки Рудина, и самъ герой разоблачается во всей своей грустной действительности. И, не смотря на то, Рудинъ и после эпизода съ Натальей остается темъ же загадочнымъ, не вполне разъясненнымъ страдальцемъ, какимъ онъ былъ до своего последняго свиданiя съ любящей девушкой. Самъ авторъ видитъ это, и, подобно мифологическому Сизифу, снова принимается за трудъ, только что конченный, стараясь съ помощью заметокъ Лежнева и его последняго, превосходнаго разговора съ Рудинымъ дополнить то, что необходимо. Уже одно то обстоятельство, что прощанiе Натальи съ Дмитрiемъ Николаевичемъ не занимаетъ собою последнихъ страницъ повести, говоритъ о неполноте ея главнаго эпизода. Почему же произошла такая неполнота, почему весь характеръ Рудина не обозначился передъ читателемъ черезъ основной узелъ всей нами разбираемой повести?
Недостатокъ полной гармонiи- между идеей повести и главнымъ эпизодомъ по части ея воплощенiя, но нашему мненiю, происходитъ отъ двухъ причинъ. Во-первыхъ, любовь Рудина къ Наталье не есть та любовь, при которой все силы человека приходятъ въ напряженiе и вследствiе того сосредоточиваются въ одномъ фокусе, драгоценномъ для художника-наблюдателя человеческой природы. Горячая страсть действительно заставляетъ всякаго человека высказываться съ возможной полнотою, но дело въ томъ, что Дмитрiй Николаевичъ Рудинъ не имеетъ горячей страсти къ Наталье. Лежневъ, назвавшiй Рудина кокеткою, холоднымъ энтузiастомъ, человекомъ, лишоннымъ крови и натуры, превосходно обозначилъ всю разницу, которая проявилась между блистательнымъ говоруномъ и тихой, неразговорчивой девушкою, имъ заинтересовавшеюся. Наталья Ласунская живетъ любимымъ избранникомъ, не говоря ни одной фразы; Рудинъ, въ свою очередь, такъ и сыплетъ фразами,-- а разставшись съ любящей девушкой, вспоминаетъ слова Донъ-Кихота Санхо-Пансе: "Свобода, другъ мой Санхо,-- это одно изъ драгоценнейшихъ достоянiй человека!" Вотъ что говоритъ Рудинъ въ те минуты, когда у любящей девушки сердце разрывается на части! Наталья готова на все жертвы, на все доказательства своей преданности, на целую жизнь нужды и тревоги; въ ответъ на все стремленiя возвышенной девической натуры, Дмитрiй Николаичъ говоритъ ей: "ваша матушка не согласна. Нечего и думать объ этомъ". Объясненiе Рудина съ Натальей превосходно, но своимъ совершенствомъ оно только подтверждаетъ мысль нашу о томъ, что, проследивъ за исторiей Рудинской любви, читатель все-таки не видитъ передъ собой, въ ясномъ образе, самого Рудина.
Изъ обстоятельства, сейчасъ нами разъясненнаго, истекаетъ и другая причина несовершенства повести. коллизiю между двумя лицами, мы все-таки увидимъ себя въ невозможности разгадать Рудина по исторiи его страсти. Рудинъ влюбленный, даже отчаянно влюбленный, поступитъ въ разрядъ любопытнейшихъ явленiй для психолога, но не смотря на то, судить но немъ о настоящемъ и всемъ намъ современномъ типе будетъ также неудобно, какъ судить о свойствахъ и характере незнакомаго человека, наблюдаемаго въ минуты тяжкой болезни. Для натуръ, подобныхъ Рудину, страсть ку женщине можетъ быть горячкою, холерою (какъ для Алексея Петровича въ "Переписке"),-- никакъ не нормальнымъ проявленiемъ всей ихъ души, какъ это бываетъ съ натурами здоровыми. Лежневъ или Волынцевъ, во влюбленномъ состоянiи, останутся прежними, твердыми, обыкновенными людьми, объясняемыми ихъ страстью: эта страсть выдвинетъ наружу ихъ добрыя качества, раскроетъ передъ наблюдателемъ ихъ стремленiя и затаенные помыслы - подобнаго результата никогда не произойдетъ съ влюбленнымъ Рудинымъ. Люди, неспособные къ страсти, но почему-либо ею захваченные, всегда будутъ представлять собой явленiе исключительное и какъ бы оторванное отъ общей связи явленiй ихъ прошедшей жизни. Рудинъ влюбленный истинно не будетъ темъ Рудинымъ, который философствовалъ въ Берлине, отпускалъ горячiя импровизацiи на вечерахъ у Покорскаго, гостилъ у Дарьи Михайловны и разстроивалъ первую любовь Лежнева (смотри разговоръ Михаила Михайлыча съ Александрой Павловной). Теперь изъ заключенiй нашихъ поэтому поводу не мудрено будетъ вывести полное сужденiе о причинахъ, почему въ повести Тургенева главный эпизодъ всего произведенiя недостаточно знакомитъ читателя съ личностью Дмитрiя Николаича.
И такъ, вотъ нашъ безпристрастный и, по возможности, осмотрительный выводъ о всей вещи. Въ постройке "Рудина" есть та роковая неправильность, которую мы въ свое время выследили въ постройке "Колосова", перваго изъ всехъ произведенiй автора нашего. Герой произведенiя, взятый какъ типъ, какъ объективная личность, проявившаяся въ главномъ эпизоде задуманнаго труда, не имеетъ достаточной, собственно ему принадлежащей жизни. Персонажъ Дмитрiя Рудина, подобно личности Андрея Колосова, не выясняется передъ нами въ совершенстве, не соприкасается съ теми сторонами действительности съ которыми онъ (по идее, заложенной въ его созданiе) долженъ былъ соприкасаться всеми своими нравственными сторонами. Колосовъ, въ приключенiи съ Варинькой, проявилъ намъ лишь самыя слабыя стороны своей души; Рудинъ, въ эпизоде съ Натальей, выказалъ себя существомъ далеко худшимъ, нежели онъ есть на самомъ деле. Въ обеихъ повестяхъ авторъ счелъ долгомъ, для оправданiя и истолкованiя обоихъ героевъ, ввести въ дело пояснительные аргументы, какъ отъ своего лица, такъ и отъ лица другихъ персонажей, действующихъ въ его разсказе. Обе вещи исполнены поэтической прелести, которая, во многихъ местахъ, съ избыткомъ выкупаетъ недостатки объективнаго творчества, разъясняя и истолковывая частности произведенiй, въ томъ- нуждающiяся. Тугъ и кончается параллель между однимъ изъ первыхъ и однимъ изъ последнихъ трудовъ Тургенева. Более сближать ихъ между собою не предстоитъ ни надобности, ни возможности. Незрелая, хотя чрезвычайно изящная повесть "Колосовъ", никакъ не можетъ равняться съ "Рудинымъ" ни въ поэтическомъ, ни въ художественномъ отношенiи. Не взирая на все несовершенства главной постройки, "Рудинъ" Тургенева есть глубокiй этюдъ надъ современнымъ человекомъ, творенiе, делающее честь и поэту, имъ занявшемуся, и литературе, его породившей. Годъ, ознаменованный подобными произведенiями искусства, не можетъ назваться годомъ, понапрасну пролетевшимъ для одного изъ нашихъ даровитейшихъ писателей. Можно находить большiя неоконченности въ "Рудине", можно спорить о "Рудине", можно изъ своей головы пополнять авторское воззренiе на личность Рудина,-- но холодно пройти мимо этой личности и художественнаго созданiя, ея разъясненiю посвященнаго, не дозволяется ни одному изъ чтителей русскаго искусства.
"Фаусте" уже было говорено въ нашемъ журнале; сверхъ того эта замечательная повесть, кажущаяся намъ началомъ новой деятельности въ ея авторе, должна быть разсмотрена въ связи съ другими произведенiями, которыхъ мы ожидаемъ и вправе ожидать отъ дальнейшей деятельности автора "Записокъ Охотника". Мы кончаемъ нашу последнюю статью подъ влiянiемъ самаго прiятнаго впечатленiя: издалека донесся до насъ голосъ привета и одобренiя, голосъ того самаго дорогого намъ писателя, котораго отзывъ о нашей рецензiи для насъ теперь ценнее всехъ возможныхъ проявленiй читательской симпатiи. Мы трудились не напрасно и можемъ сказать, что по крайней мере первая часть задачи не была для насъ трудомъ неблагодарнымъ. Пусть же долго и долго звучитъ, въ дружескомъ круге нашемъ и въ молодой нашей литературе, тотъ симпатическiй и любимый голосъ поэта-прозаика, къ которому такъ хорошо подходитъ званiе любезнейшаго и любимейшаго изъ современныхъ русскихъ писателей!
1857.