Павел Иванович Якушкин. Биография. Анализ произведений
Якушкин, Павел Иванович [14 (26).1.1822, с. Сабурово, Малоархангельского уезда, Орловской губернии — 8 (20).1.1872, Самара] — писатель, фольклорист и этнограф. Сын небогатого помещика и крепостной крестьянки, Якушкин прошел в детстве суровую школу жизни. Учился сначала в Орловском уездном училище, потом в Орловской гимназии. В 1840 году поступил в Московский университет, где сблизился с П. В. Киреевским и по его совету начал систематически собирать произведения фольклора. В 1844-м в журнале М. П. Погодина «Москвитянин» (№ 12) студент Якушкин опубликовал свой первый этнографический очерк «Народные сказания о кладах, разбойниках, колдунах и их действиях». Почувствовав в себе призвание к новому роду деятельности, Якушкин на 4-м курсе оставляет университет и становится профессиональным собирателем фольклора. В 1846—1849 годах на средства Киреевского он путешествовал по центральным губерниям России, доставляя знаменитому собирателю народные песни и сказки. Собранные им материалы впоследствии вошли в такие монументальные фольклорные своды, как собрание песен Киреевского, собрания сказок и легенд А. Н. Афанасьева и собрание пословиц и поговорок В. И. Даля. С 1849 по 1856 год Якушкин преподавал историю и географию в уездных училищах Харьковской губернии. Выйдя в отставку из-за столкновения с начальством, Якушкин поселился в орловском имении матери Сабурово, где в течение двух лет готовил к изданию песни, собранные Киреевским. В 1858 году Якушкин отправляется в путешествие на Север в качестве корреспондента журнала «Русская беседа». Результатом этой поездки явились его «Путевые письма из Новгородской и Псковской губерний», опубликованные в «Русской беседе» в 1859 году (т. IV и VI).
«возмутительных» прокламаций. В 1862 году он совершил поездку по Тульской губернии. В 1864-м полиции удалось перехватить у Якушкина черновой набросок его письма к А. И. Герцену, после чего над ним нависла реальная угроза заточения в Петропавловскую крепость, но Якушкин успел выехать на Нижегородскую ярмарку. В Нижнем Новгороде Якушкин был вновь уличен в пропагандистской деятельности, арестован и выслан сначала в Петербург, а затем в орловское имение матери Сабурово под строгий надзор полиции. В ссылке он продолжал заниматься литературным трудом, откликаясь в своих очерках и рассказах на жгучие вопросы современности. В 1868 году Якушкина высылают в Астраханскую губернию, а в 1871-м — в Самарскую. Многолетняя ссылка подорвала и без того расшатанное здоровье писателя. В Самаре его вынуждены были поместить в земскую больницу, где он вскоре и умер.
Значительное место в литературном наследии Якушкина занимают его «Путевые письма», дневниковая форма которых давала возможность всесторонне отразить жизнь простых людей, их повседневные дела и праздничные увеселения. Отличительная особенность «Путевых писем» — их насыщенность фольклорными материалами. Они представляют собой ту фольклоризованную прозу, в которой трудно определить, где кончается фольклор и где начинается собственное творчество писателя. В северных «Путевых письмах» встречается еще немало случайных произведений народной поэзии, нередко без должного их осмысления. Иной подход к фольклору в «Путевых письмах из Орловской губернии» («Современник», 1861, № 5 и 8). Якушкин весьма тщательно отбирает записанные им предания о так называемых «благородных разбойниках», включает в художественное повествование те из них, социальная направленность которых выражена наиболее ярко (предания о Тришке Сибиряке, Федьке Рыжике, Сироте, Дуброве и Кудеяре). В «Путевых письмах из Астраханской губернии» («Отечественные записки», 1868, № 10; 1870, № 1) писатель впервые после А. С. Пушкина обращается к преданиям о Разине и Пугачеве. Записанные им предания отличаются глубоким демократизмом. Образ Пугачева, например, выглядит в них совершенно иным, нежели в официальной его интерпретации того времени. «Человек был добрый» — вот общее мнение рассказчиков.
В начале 60-х годов Якушкин выступил с очерками и рассказами из народной жизни. Отношение крестьян к реформе 1861 года он избирает темой своего первого и лучшего беллетристического произведения — очерка «Велик бог земли Русской!» («Современник», 1863, № 1–2). Якушкин показывает и предреформенные настроения различных слоев населения, вызванные высочайшими рескриптами Александра II, и отношение крестьян к царскому манифесту, и крутую расправу властей с крестьянами во время проведения реформы. Пользуясь эзоповским языком, Якушкин выражал свое резко отрицательное отношение к реформе. В очерке «Из рассказов о Крымской войне» («Современник», 1864, № 11—12) Якушкин разрабатывает тему царской солдатчины. В небольших «рассказах» очерка о бездарности командования и о казнокрадстве военных чиновников усматривается страшная социальная драма того времени: прогнивший крепостнический строй, душивший все прогрессивное и передовое. Теме царской солдатчины посвящен и очерк Якушкина «Прежняя рекрутчина и солдатская жизнь» («Прибавления к “Русскому инвалиду”», 1864, № 8), написанный на материалах народных песен. С 1864 года в журналах «Искра» и «Современник» писатель публикует ряд очерков под общим названием «Небывальщина». Очерки этого цикла по содержанию и форме близки к «Путевым письмам». Якушкин рассказал в них о тех злоключениях, которые выпадали на его долю во время многочисленных походов за песнями. В рассказе «Бунты на Руси» («Современник», 1866, № 3; «Новое время», 1880, № 1626 и 1628) Якушкин коснулся одной из актуальных для того времени тем, а именно крестьянских волнений и расправы над бунтовщиками. Видное место занимает Якушкин в истории русской фольклористики. Принципы собирания народных песен, выработанные им во второй половине 40-х годов, не утратили своего научного значения и в наши дни. Среди них должна быть отмечена прежде всего точность записи. Она достигалась тем, что Якушкин записывал непосредственно с голоса. Он стремился передать своеобразие песенного напева, используя для этой цели всевозможные повторы, усилительные части и т. п. Бережное отношение к тексту сказалось и в том, что Якушкин широко пользовался фонетической записью. Другим важным принципом собирательской деятельности Якушкина является фронтальное обследование фольклора определенной местности. Открытием собирателя явилось также ведение фольклорного дневника. Дневник давал возможность охарактеризовать ту обстановку, в которой бытуют народные произведения. Это как раз то, чего позднее требовал от собирателей фольклора Н. А. Добролюбов1.
***
П. И. Якушкин – писатель-беллетрист, этнограф и фольклорист – формировался в 1860-е годы. Любовь к народной поэзии, определившая его сближение в начале 50-х годов с кружком А. Н. Островского, интерес к собиранию народного творчества, побуждаемый П. В. Киреевским, привели Якушкина в 60-е годы к идее всестороннего изучения народной жизни. Его деятельность как этнографа-фольклориста отличалась новым подходом к изучению народного быта. В Якушкине явился новый тип исследователя народной жизни. Пыпин называл таких исследователей этнографами-народниками. «Их создала эпоха освобождения крестьян и других реформ, – писал он, – они вдохновились идеей служения народу, которое осуществлялось для них ревностным изучением его быта»2. «Выход Якушкина, надо помнить, был новый, никто до него таких путей не прокладывал. Приемам учиться было негде; никто еще не дерзал на такие смелые шаги и дерзостные поступки – встречи с глазу на глаз с народом…», – писал позднее С. В. Максимов2.
художественно-образную структуру его произведений, как бы распадающуюся на отдельные сцены, дорожные встречи, беседы, наблюдения, которые, в свою очередь, складываются в картину жизни народа, широкие социальные обобщения. Это было замечено критикой. А. М. Скабичевский со всей определенностью подчеркнул, что с Якушкина начинается поворот в изображении народной жизни. «Произведения Якушкина представляют ряд фотографий, целиком снятых с действительности во время многочисленных странствий по лицу земли русской, носят поэтому характер случайных наблюдений, наскоро записанных в памятную книжку и затем получивших спешную литературную обработку. Тем не менее, они драгоценны тем, что представляют совершенно иное отношение к народу, чем какое было до их появления. При всей случайности наблюдений, изображенные факты поражают вас своею характерностью и типичностью, и в одном этом уменье охватывать и передавать существенное обнаруживается перед вами знаток народной жизни»3. Критик обращает внимание, что в произведениях Якушкина нет значительных характеров и оригинальных мужицких типов, зато отчетливо рисуется собирательный голос народа, «сливающийся с общим хором крестьянского мира». Этнографические описания сочетаются с фольклорными, однако фольклор выступает не только как данность народной жизни, но и как проекция в историческое прошлое народа, русского крестьянина и осмысливается в очерках Якушкина как современное миропонимание. Особенно это характерно для путевых писем и отдельных рассказов.
Якушкин – писатель-путешественник. Его очерки строго документальны, отражают подлинные события. Они появились из дневниковых записей во время хождения в народ. Этот факт определяет и их художественную специфику в отличие от субъективных проявлений личности автора в литературе подобного жанра путешествий. Письма Якушкина объективизированы: внимание автора направлено на народный быт, разнообразные картины эпохи, открывающиеся взору не праздного наблюдателя, а писателя, ощущающего себя частью народа, изображаемой им жизни. Он наблюдает и изучает народ, остро чувствует основные вопросы времени. Его отношение к событиям пока еще не ярко выражено, однако оно постоянно присутствует. Выступая как фольклорист-этнограф, писатель исчерпывающе подробно, с географической точностью и топографической подлинностью описаний, убедительно, достоверно изображает приметы времени, крестьянского быта: полукрепостные деревни, «посидки», надворные постройки, трактиры и харчевни. Уже в «Путевых письмах» этнографические описания сочетаются с подлинными фольклорными жанрами – песнями, преданиями, легендами (о конце Новгорода, об Иване Грозном, об Аракчееве и др.), создавая определенный фольклоризованный стиль. В «Путевых письмах» из Новгородской губернии Якушкин дает описание своей поездки, рассказывает о дорожных встречах, запоминает услышанные песни, такие, как про Ярославль-город, которые поет ему мальчик – сын ямщика. Писатель вникает в специфику народной речи. «Песню, которую пел мне мальчик, я знал прежде, она сложена про пожар Ярославля, но я его заставил пропеть два раза, мне хотелось прислушаться к выговору… Еще в этой песне поется:
Загорелась одна лавочка
С черными соболями,
…»4.
По ходу развития сюжета автор попадает в крестьянскую избу, что позволяет ему воспроизвести одежду и быт поселян: «…Изба была просторна, в ней не было ни одного стола; близ переднего угла горел светец с лучиною, кругом стен по лавкам сидели девки до двадцати пяти, и все за пряжей. Девки были одеты в сарафаны и повязаны пестрыми бумажными платками по-московски: свернув платок косынкою и подвязав под подбородком»5.
Писатель-путешественник рисует и крестьянские посиделки, обычаи и песни: «Девушки запели:
Не сиди-тко, Дуняшка, Дуняшка, поздно с вечера,
Ты не жги ль, Дуняшка, огня до белого дня.
Что до утренней то зари Дуня притомилася,
На тесовенькую кровать спать Дуня ложилася…»
Вступая в повествование, автор оценивает песню: «Славная песня!» И уточняет: «В самом деле, эта песня мне понравилась»6. В «Путевые письма» из Новгородской и Псковской губерний Якушкин включает местные предания: о конце Новгорода, об Иване Грозном, об Аракчееве. В легенде о Новгороде живописцы, писавшие Христа, с благословляющей рукой, вдруг слышат его глас: «Писцы, не пишите меня с благословляющей рукой, напишите со сжатой дланью; в этой руке я держу Новгород, когда раскроется рука, падет Новгород»7«рука уже почти раскрылась». Приводит Якушкин и предание о новгородском и псковском колоколах и Иване Грозном: «В Новгороде на стенной колокольне показывают колокол, про который мне рассказывали следующее: ехал Грозный царь с Торговой стороны на Софийскую. Выехал он на большой мост. В то время ударили в колокол, под Иваном конь упал на колени. Грозный велел у колокола отрубить уши… В Пскове есть такое же предание, там тоже показывают колокол без ушей, он лежит на колокольне на плахах, и в него звонить нельзя»8.
В произведениях Якушкина фольклорно-этнографические элементы чередуются с авторским художественным повествованием. Оно приобретает эмоциональную окраску в пейзажных зарисовках. Если в народных рассказах она почти отсутствует или социально обусловлена, то в первых путевых письмах пейзаж привлекает внимание путешественника. Через пейзаж, предания и легенды входит в письма лирическая струя. Вот запись, сделанная писателем 10 января в Юрьевом монастыре: «Нынче, часов в 12, отправился я к Юрьеву правым берегом Волхова. Для меня это была совершенно новая и оригинальная картина: на полном зимнем пейзаже – быстротекущая река. Все кругом сковано зимой, один только Волхов остается вольным новгородцем! Ударят сильные морозы – и он поддается: ничего не сделаешь! – присмиреет и он, покроется льдом, да ненадолго; опять сломит ледяные оковы и понесется быстро, вольно!»9. Но и этот пейзаж волнует автора не только сам по себе как эстетическое явление, но с ним связана легенда, народное предание о Грозном царе Иване. Мужик-перевозчик рассказывает его путешественнику: «…Волхов не мерзнет на том месте, где грозный царь народ рыл: со дна Волхова тот народ пышет…»10.
Так заканчиваются путевые письма из Новгородской губернии. Явных социальных оценок автор в этих письмах не дает, но они чувствуются в описании, подборе легенд и преданий, в том взгляде, который автор бросает на изображаемое. За всем этим стоит интерес Якушкина к злободневным современным вопросам. В путевых письмах сливались воедино народная история в преданиях и песнях и современные события. Следует отметить особую манеру письма Якушкина. В астраханских письмах основная часть повествования посвящена разговору между сидящими в вагоне. Через эти разговоры вводятся автором народные легенды о Емельяне Пугачеве, Степане Разине, передается народное мироощущение, восприятие народом социальных мстителей. Разговор завязывается между всеми, сидящими в вагоне:
«– Пугачев с Ермаком были великие воители! А Стенька Разин и воитель был великий, а еретик – так, пожалуй, и больше, чем воитель!
– Что ты?
– Правда!
– Какое же его было еретичество?
– А вот какое. Бывало, его засадят в острог. Хорошо. Приводят Стеньку в острог. “Здорово, братцы”, – кричит он колодникам. “Здравствуй, батюшка наш, Степан Тимофеевич!” А его тут все знают. “Что здесь засиделись? На волю пора выбираться…” – “Да как выберешься? – говорят колодники. – Сами собой не выберемся, разве твоими мудростями!” – “А моими мудростями, так, пожалуй, и моими!”. Полежит так маленько, отдохнет, встанет. “Дай, – скажет, – уголь!” Возьмет этот уголь, напишет тем углем на стене лодку, насажает в ту лодку колодников, плеснет водой: река разольется от острога до самой Волги; Стенька с молодцами грянут песни – да на Волгу! Ну, и поминай, как звали!»11.
В самом способе передачи восторженных рассказов донских казаков о Пугачеве и Разине чувствуется авторское отношение. В письмах даются также этнографические описания Дона, Калачинской станции поселка Красный Яр, в котором писатель отбывал ссылку. Роль автора-путешественника в отдельных сценах писем заменяется кем-то неопределенным: «кто-то», «мой спутник», но иногда любознательный собеседник проявляет себя прямо: «шепнул я».
«Вчера я приехал в Тверь тяжелым поездом…», «Я приехал в Псков рано утром…». Автор вступает в разговор с крестьянами, ямщиками, перевозчиками, детьми, крестьянскими девушками, мещанами, священнослужителями, казаками, слушает народные предания, рассказы о помещиках, – таким образом, создается живая картина народного быта России 60-х годов.
Писатель видит народную жизнь во всей ее полноте. Человеческие характеры, даже в пределах очерка, раскрываются им правдиво и глубоко, с авторской симпатией, но без излишней идеализации. Вместе с тем путевые письма отражают и эволюцию мировоззрения самого писателя с конца 50-х до начала 70-х годов. Начав свой путь учеником П. В. Киреевского, Якушкин в 60-е годы переходит на позиции демократического народознания. В путевых «Письмах из Астраханской губернии» автор – ссыльный писатель, едущий в сопровождении жандармов в свою последнюю ссылку. Он сочувственно относится к разным слоям народа. Из числа пассажиров, собирающихся на пароходе, его взгляд выделяет старуху в лохмотьях, сосланную в Сибирь и возвращающуюся в Астрахань: «Одного ребенка она держала за руку, другого на руках… на них были намотаны какие-то тряпки, из которых выглядывали локти, коленки… Сколько лет этой женщине было, я не могу сказать, – пишет автор, – а думаю, судя по ее детям, с небольшим тридцать, но на вид было ей далеко за пятьдесят». Она «шамкает», голос ее старушечий. Весь путь из Сибири семья проделала пешком.
– Все пешком шли? – спрашивает рассказчик.
– Все, родненький, пешком, – отвечает старуха.
Рассказ старухи воспроизводит всю тяжесть пути: «Идешь, идешь… не ты ногами ворочаешь, а будто уж так, как жернова ходят… Думали, не дойдем никогда…» Автор замечает: «Заговорила женщина, обрадованная, что может высказать свои мысли, над которыми, как она видела, не глумились»12.
Знание народной жизни, тонкая наблюдательность, умение проникнуть в сложный внутренний мир человека – все эти качества Якушкина особенно полно раскрылись в его беллетристике. В рассказах и очерках 60-х годов Якушкин откликнулся на самые жгучие вопросы современности. В его беллетристических произведениях трудно провести грань между авторским повествованием и фольклорным источником. Соотношение между фольклорно-этнографическим элементом и авторским художественным повествованием в отдельных произведениях колеблется, но оба эти элемента всегда присутствуют.
В рассказах Якушкина народное творчество дается на фоне современной жизни народа. Так, в «Мужицком годе» фольклорные материалы образуют деревенский колорит. В повествование автора включаются крестьянские обряды и традиционные крестьянские песни. Они интересуют писателя как социальная этнография, отражающая повседневную жизнь народа. Обрядовые песни даны на широком бытовом социальном фоне, который обнаруживает тяжелый труд крестьян и материальную бедность. Рассказ носит черты этнографического описания, об этом свидетельствует его начало: «Степными губерниями, как известно, называют: Воронежскую, Курскую, Тамбовскую, Тульскую и Орловскую…» «Мужицкий год» – бытописательный рассказ, четко организованного сюжета в нем нет. Рассказ приобретает характер этнографической зарисовки жизни и быта крестьянина, с описанием деревни, крестьянской избы, крестьянской еды по праздникам, ярмарки. За этими этнографическими картинами встает жизнь народа. Автор пишет: «Посмотрим, как живет народ в северной части: деревушка, в ней десяток-другой черных избенок об одном, двух окошках, избенки все не очень весело смотрят, которая еще стоит, а которая и вовсе на боку… Бывают мельницы и большие, да те мельницы не мужицкие; либо барские, либо купеческие… миру от него мало что перепадает. Зимой такую деревушку всю и с прудом, до того заносит снегом, что не видно, где избы стоят, где пруд»13.
Время в рассказе определено мужицким годом, что подчеркивается его названием и ассоциируется с крестьянскими заботами, их повседневным временным трудом.
В оврагах еще снеговая вода бежит, а на сухом месте в конце деревни девушки уже весну закликают. Постепенно в повествование включаются фольклорные элементы, описание весенних праздничных обрядов. С чистыми полотенцами на голове, с лентами в косе, в белых льняных рубашках, в нарядных паневах… девки песни поют:
«Весна красна,
На чем пришла,
На чем пришла,
Пришла, приехала?
На кобыле вороной –
»14.
Традиционные обряды соотносятся с крестьянской жизнью, с крестьянскими заботами. Мужики собираются к работам: кто соху ладит, кто борону справляет, кто сбрую чинит, после Благовещенья сразу за пахотьбу приниматься; снег сойдет, земля оттает, надо овес сеять; земля отошла, и стали под рожь пахать, а там опять за пашню под озимые, надо еще засеять гречиху, а в петровку сенокос подойдет, и снова поднимать пар и овес ломать – таков мужицкий год. «Дела не оберешься, гулять некогда», – замечает автор.
Пейзаж в рассказе соответствует трудовому мужицкому циклу и дан от лица рассказчика: «Въезжаем мы в эту деревню на восходе солнышка ранней весной: в оврагах снеговая вода бежит, пруд надувается, но снег еще не сошел, только на пригреве высохло»15. Авторское повествование проникнуто мироощущением крестьянских забот, восприятие автором действительности сливается с крестьянским миром. В полифонии голосов голос автора соединяется с собирательным образом народа: «Что же такое они ели? – спрашивает автор, – ведь нынче Благовещенье – праздник, разрешение не только вина и елея, да и на рыбу разрешение… Купить для праздника Господня рыбки? Купил бы, да купила-то не хватило! А ели крестьяне хлеб из муки с мякиною, пустые щи, забеленные конопляным соком: масла постного тоже не хватило…»16.
Введение в художественную ткань рассказа пословиц и поговорок свидетельствует также о народном мировосприятии писателя: «Овес сей хоть в золу, да в пору, а в дождь сей рожь».
«Другому надо лошадь купить, а иной горемыка последнюю коровенку тащит, деньги нужны – дома соли даже нет»17.
И целый день с раннего утра до позднего вечера – крестьянские работы, тяжелый крестьянский труд повседневности: «…труды, работа неустанная, беспрерывные труды, часто и в праздники работа, которую отложить нельзя – вот что значит весна в степной полосе России», – поясняет писатель.
И вместе с тем Якушкина привлекает любовь русского крестьянина к труду, к земле: «И, в самом деле, простой человек только и живет своей пашней, ее только одну любит. Послушайте, о чем толкуют старики, сидя вечерком по праздникам у какой-нибудь избы на завалинке – все об одних землях, о погоде, о дождях»17.
В рассказе автором дан обобщающий образ крестьянина, русского мужика, выписанного отдельными деталями: «старик, накрошивший хлеба; старуха, поставившая большую миску варева на стол; большая крестьянская семья».
Портретов в рассказе нет, герой показан в трудовом процессе, через воспроизведение которого автором воссоздается характер. Крестьянин-мужик пашет и песню мурлычет, вытащил кусок хлеба, съел и опять пахать до позднего вечера. Бабы, девки тоже целый день с раннего утра до позднего вечера на работе. Мальчик лет десяти помогает отцу в полевых работах: пашню заборонует, лошадь напоит, в ночное сгонит. «Всем дело, большое дело, трудное дело!» – пишет автор. В этом проходит мужицкий год.
Для прозы Якушкина характерен также очерк «Прежняя рекрутчина и солдатская жизнь». Здесь дан фольклор в его бытовании. Именно по подлинным народным солдатским песням воссоздана писателем трагическая картина рекрутского набора. Якушкин ставил перед собой цель – «собрать в одно целое все, в чем выразил народ свое воззрение на рекрутчину и солдатский быт. – Пусть настоящий этюд послужит памятью о давнем, тяжелом, но, к счастью, и отходящем прошлом»18. Однако писатель замечает, что «…еще до сего времени в русских деревнях на солдатство народ смотрел как на несчастье, на беду, которая может разогнать, разорить какую угодно семью». Солдатство и рекрутчина, по мысли народа и автора, «бедушка немалая, большая». Рекрутчина в солдатских песнях – «горе», «тоска-горе». Герой песни жалуется, что «куют-то, меня, раздоброго молодца, куют во железо, что везут-то, везут меня, разудалого молодца. Везут во солдаты»19.
В представлении народа «большое солдатство – невзгода». Оно несет с собой тоску и печаль. Песни переходят в плач, скорбь добрых молодцев, обращенную к своим близким:
«Обижают меня, сиротинушку, злые люди:
Что и ловят меня, сиротинушку, ловят во солдаты!»20.
В плачи добрых молодцев вплетаются вопли друзей, сродников и «души красной девицы»:
«Не сама я плачу, плачут ясны очи,
Что и сами слезы, слезы из глаз катятся,
В молодые его, дружка, рекрутики»21.
В слезах родной батюшка, во возрыданьице матушка слов не вымолвила, молодая жена расплачется, малы детушки разрыдаются – такой жестокой трагедией для крестьянской семьи, как отмечает автор, был рекрутский набор.
«Ни одна рекрутская песня не обходится без этих ненавистных незаслуженных желез, воспевая как куют руки-ноги молодца “во железы”», – пишет Якушкин.
В песнях воспроизводится весь процесс рекрутчины, все обстоятельства рекрутского набора отражены в них:
«Посадили меня, раздоброго молодца,
В козырные сани.
Повезли-то меня, толико разудалого,
В город – в губернью…
Раздевали меня, раздоброго молодца,
…
Как и стали они меня, сиротинушку,
Они стричь и брити»22.
Воспроизводя фольклор в его живом бытовании, автор воссоздает социальную картину одной из сторон жизни русского крепостного крестьянства.
Рассказ «Небывальщина» – ближе к жанру путевых заметок и представляет собой сцены, встречи. Сам автор называет себя странником и считает, что только будучи им «чего и только не увидишь, чего не услышишь? И все впечатления новы, встречи неожиданны». Именно хождения писателя по родной земле, общение с народом и позволяют проникнуться народным мироощущением, представить собирательный образ народа, народную речь.
образы «пути-дороги», «незнакомой стороны». Автор пишет: «Шел я путем-дорогою, стороною незнакомою, попался я на свадьбу, на девичник». Включаются в рассказ исконные элементы устного народного творчества, присказки: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Долго ли, коротко ли, а девичник справили. Опять пошел я стороною незнакомою. А ночь – хоть деньги считай»23. Даже название рассказа «Небывальщина» свидетельствует о близости к устному народному творчеству. В странствиях по Руси раскрываются перед писателем порой полные драматизма судьбы, человеческие характеры в их нравственной красоте. Из рассказа встретившегося Якушкину крестьянина вырисовывается полный душевной щедрости и доброты образ Анюты, Анны Петровны, о которой говорят крестьяне: «У Анюты душа ангельская», крестьянки, пожертвовавшей своей любовью ради любимого во имя высокого нравственного долга. «Я твоему закону не нарушница», – говорит Анна Петровна. «И живет она в деревне бобылкою, – приводит писатель рассказ крестьянина, – и только у ней радости и есть, как бы моих с Марьей детей чем ни на есть утешить»24.
Из многочисленных встреч писателя с людьми складывался и находил свое отражение в рассказах образ народа, образ русского дореформенного и пореформенного крестьянства. В очерках «Бунты на Руси», «Велик Бог земли Русской», в рассказе «Чисти зубы, а то мужиком назовут!», так же как и в «Небывальщине», нет единого сюжета. По своей художественной структуре они представляют собой записи подлинных бесед с крестьянами, диалоги, отдельные сцены, случаи, эпизоды и рассказы крестьян. Однако отдельные рассказы, вставные эпизоды связаны общей мыслью, пронизаны народным мироощущением, доносят до читателя понимание и толкование народом острых социальных вопросов в эпоху готовящейся отмены крепостного права и создают картины жизни и быта народа.
В крестьянском понимании и толковании социальных проблем, как показывает автор, проявились черты характера русского человека, метко подмеченные писателем: добродушие и прямая «дотошность», желание все понять до конца в поисках справедливости, истолковать царский манифест так, как он им представляется, а также известный консерватизм взглядов и привычек, патриархальность и косность: «Читай, Павел Иванович, “Положение”, – просят крестьяне автора.
– Читай еще!.. Читай еще! Тут! Тут оно! Читай, – заговорили радостно в толпе. – Тут оно сказано.
– Пусть они тщательно возделывают землю…
– Это место! Это место! Читай, читай!
– …и собирают плоды ея…
– Ну что? – спросил с торжеством мужик.
– А что?
– Да что ты прочитал?
– Прочитал, чтобы вы хорошенько работали землю и собирали плоды…
– Плоды?
– Ну да: будешь хорошо пахать, посеешь рожь – рожь и родится хорошо, вот тебе и плоды…
– Нет, Павел Иванович! Посеешь рожь – рожь и родится, а плодов все-таки не будет! Плоды в садах, а сады- то барские: а как плоды нам, стало, и сады к нам отойдут! Вот что!
– Пустое, братцы, болтаете! Здесь не так сказано.
– Читай! Читай еще!..»25.
И, несмотря на то что автор пытается доказать крестьянам неверность их суждений, видит их заблуждения, люди из народа написаны с неизменной авторской симпатией, порой со свойственным писателю мягким юмором.
Якушкин замечает в крестьянах и проблески устремлений к новому, способность критически оценивать настоящее. Со страниц рассказа встает коллективный, обобщенный образ русского крестьянина: добродушного и лукавого, умного, доброго, терпеливого и, вместе с тем, битого, обманутого, притесняемого, однако единодушного в неприятии «барина-шута». С иронией, переходящей в злую сатиру, Якушкин рисует сцену встречи крестьянского мира с помещиком.
В очерке «Бунты на Руси» господин объявил желание ехать в свое имение, надел какой-то шитый мундир, сел в дрожки и поехал… «День был праздничный, часов пять после обеда; народу около кабака уже много толпилось, когда барин приехал в свою вотчину.
– Здесь староста? – спросил барин, подъезжая к собравшимся мужикам.
– Здесь! – отвечал, выходя из толпы, староста. – Чего тебе надо?
– Я вам барин!
– Что? Что? – зашумела толпа.
– Говорят вам, – стал толковать барин, – вы мои, а я ваш барин.
– Наш барин живет в Питере!
– Я из Питера и приехал.
– Какой ты барин, ты шут!
– Какой шут? – спросил барин, озадаченный этим, немного резким суждением. – Я вам говорю, друзья мои, я ваш барин, – уверял барин.
– Полно врать, – отвечали из толпы, – езжали и мы в город, видали всяких господ, а пока Бог не приводил видеть такого, как ты… Ты, брат, лучше, чем болтать пустяки, какую ни на есть шутку покажи, девок позабавь.
»26.
Писатель подчеркивает, с какой легкостью справедливое несогласие со стороны крестьян, а то и просто возникшее недоразумение объявляется бунтом. Последствия бунта, трагедия крестьянских судеб не волнуют ни барина, ни управляющего, ни полицию.
В очерке «Бунты на Руси» за точным языком фактов просматривается крестьянская трагедия: «Колесников и Денисов пробыли в остроге с 26 ноября 1870 года по 19 февраля 1871 года… Крестьяне найдены невиновными, бунта никакого не оказалось, и они освобождены…» В публицистическом монологе, завершающем очерк, с гражданской скорбью и политической заостренностью звучит голос писателя: «Я не говорю, сколько страдали и физически, и морально эти несчастные, пробывшие в остроге почти три месяца. Но что им предстояло испытать при выходе из острога, об этом, вероятно, никто и не подумал!.. И все это в последние дни их честной и трудной жизни будет им напоминать, что они не те люди почетные, какими были прежде, а люди шельмованные-острожные»27.
В рассказе «Чисти зубы, а то мужиком назовут!» писатель открыл читателям чудовищный факт крепостнических отношений – обычай «чистить зубы» – избивать крестьян. Иронически звучит название рассказа. Крестьяне биты и избиваемы и исправником, и становыми, и старостами. И даже самый захудалый крестьянин Ванька Сигалин, у которого избенка развалилась, хлеба никогда не бывало своего, став старшиной, бьет своих же крестьян. «Ах ты, мужик, – кричит он, – завидев крестьянина, идущего по улице. – Я тебя вон откуда завидел, а ты шапку только теперь изволил снять… А сам в зубы – лясь, да лясь!»28.
Так же проявляет себя и становой по отношению к крестьянам: «…все знали станового повадку: как только явится к нему мужик – прямо в бороду! Оттаскает, оттаскает как должно, только тогда станет об деле говорить»29.
осмысление и освещение народных эстетических, общественных, политических, трудовых воззрений. Проза Якушкина по своей идейно-художественной направленности близка к очеркистике 1860-х годов. Его произведения изобилуют документально-этнографическими описаниями, фольклорные материалы входят в них органично и подчас составляют содержание очерка и рассказа, использование народных крестьянских песен и народного эпоса носит характер подлинной собирательской записи. Основная роль в повествовании отводится рассказчику, он часто связывает сюжет и комментирует его. Рассказы и очерки построены на достоверных фактах, изобилуют диалогами, которые сменяются авторскими описаниями. Для художественной структуры произведений свойственны отрывки, сцены, эпизоды, эскизы, определенность времени и места. Сюжеты передают естественный ход жизни. Пейзажи имеют этнографическую окраску. Все это объясняется спецификой жанра, в который вводятся фольклорно-этнографические элементы, а также индивидуальным своеобразием писателя.
Вопросы и задания
Примечания
1. Подробнее см. Баландин А. И. П. И,Якушкин//Русские писатели. Библиографический словарь. М., 1971. С. 722
2. Максимов С. В. П. И. Якушкин. Биографический очерк // Литературные путешествия. М., 1986. С. 85-86
3. Скабичесвкий А. М. История новейшей русской литературы. 1848-1890. СПб., 1891. С. 227-228
4. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 37
5. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 40
7. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 39
8. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 80
9. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 81
10. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 95
12. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 338-339
13. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 433
14. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 440
15. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 440
17. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 444
17. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 444
18. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 420
19. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 421
21. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 422
22. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 424
23. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 484
24. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 487
26. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 513
27. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 539
28. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 444
29. Якушкин П. И. Сочинения. М., 1986. С. 448