Роман «Господа Головлёвы» М. Е. Салтыкова-Щедрина – продолжение диалога с Тургеневым.
Известно, что роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» родился благодаря поддержке Тургенева. Тургенев, читая «Благонамеренные речи» Салтыкова, ощутил кисть писателя-романиста и убедил его взяться за роман, в результате которого уже не русская классическая, а мировая литература обогатилась созданием такого шедевра, как образ Иудушки Головлева. Факт этот давно и широко известен. Однако исследователи, как щедринисты, так и тургеневеды, всё ещё не обращают на него должного внимания. Все ещё остаётся в тени и другое немаловажное обстоятельство. Тургенев не только настоятельно советовал Салтыкову, убеждал его взяться за роман – он на своём собственном творческом опыте показывал сатирику, что в современном русском быту, современной дворянской семье происходят истории, достойные кисти Шекспира. Автор поэтического романа «Дворянское гнездо» в 40-е годы, романа, который вызвал к себе такой восторг Салтыкова, в 70-е – написал рассказ, преисполненный подлинного трагизма, что подчеркнуто уже в самом его названии – «Степной король Лир». Всё это обостряло внимание Салтыкова к Тургеневу. Совет мастера-романиста для него не был пустым звуком, а его поддержка означала многое. Поэтому и в «Господах Головлевых» заметны следы творческого воздействия Тургенева на Салтыкова, но это скорее уже следы полемики с ним, нежели прямого влияния. Да и могло ли быть иначе? Ведь Салтыков создавал в своем романе «Господа Головлевы» картину захудалого дворянского рода, историю его гибели. А Тургенев снискал себе репутацию непревзойденного певца «Дворянских гнезд». Жалка и безотрадна в романе «Господа Головлевы» пейзажная картина Погорелки, которая открывается перед глазами Арины Петровны. Салтыков рисует её в тех же красках, тонах и словах, что и Тургенев в III главе романа «Отцы и дети». Однако этот в сущности одинаковый пейзаж по-разному воспринимают герои Салтыкова и Тургенева. И если на Арину Петровну неказистая погорельская природа оказывает умиротворяющее действие и она засыпает, на неё глядя, то в душе Аркадия этот же пейзаж рождает другие и едва ли не революционные мысли. «Нет, – подумал Аркадий, – небогатый край этот, не поражает он ни довольством, ни трудолюбием; нельзя, нельзя ему так остаться, преобразования необходимы… но как их исполнить, как приступить?…» .
Салтыков вводит читателя в бытовую обстановку российской усадьбы, которая угнетает его своей убогостью и наготой. А между тем, это быт головлёвского священника, то есть отнюдь не последнего человека в имении. Это полстраничное описание комнаты головлёвского батюшки непосредственно предшествует решению Анниньки, одной из героинь романа, отвергнуть предложение Иудушки поселиться в его доме. Показывая, в какой обстановке живет головлёвский священник, а значит, будет жить и Аннинька, если останется в доме дяди. Сылтыков считает, что её решение объяснимо и вполне оправдано, хотя избираемый ею путь – это путь к гибели. Путь в никуда. Рисуя эту столь многозначащую картину, Салтыков, видимо, следует за Тургеневым. Тургенев же стремится к тому, чтобы все детали его описания не позволяли читателю ни на минуту забыть о том, кто в ней живёт и в каких отношениях к обитателям кирсановского дома находится. Салтыков строго следует этому тургеневскому принципу, вводя в свое описание скупые, но «говорящие» эпитеты. Сколь соответствует эта салтыковская картина описанию Тургенева в VII главе его романа «Отцы и дети» можно видеть по приведенному ниже примеру: «Обстановка, в которой жил воплинский батюшка, – пишет Салтыков в романе «Господа Головлевы», – была очень убогая. В единственной чистой комнате дома, которая служила приемною, царствовала какая-то унылая нагота; по стенам было расставлено с дюжину крашеных стульев, обитых волосяной материей, местами значительно продранной, и стоял такой же диван с выпяченной спинкой, словно грудь у генерала дореформенной школы; в одном из простенков виднелся простой стол, покрытый загаженным сукном, на котором лежали исповедные книги прихода, и из-за них выглядывала чернильница с воткнутым в неё пером; в восточном углу висел киот с родительским благословением и с зажженною лампадкой; под ним стояли два сундука с матушкиным приданым, покрытые серым, выцветшим сукном. Обоев на стенах не было; посередине одной стены висело несколько полинявших дагерротипных портретов преосвященных. В комнате пахло как-то странно, словно она издавна служила кладбищем для тараканов и мух. Сам священник, хотя человек еще молодой, значительно потускнел в этой обстановке. <…> Попадья, женщина тоже молодая, от ежегодных родов казалась еще более изнуренно, нежели муж» 2. А вот как выглядит тургеневское описание в VII главе «Отцов и детей»: «Небольшая, низенькая комнатка, в которой он (П. П. Кирсанов – Н. Н.) находился, была очень чиста и уютна. В ней пахло недавно выкрашенным полом, ромашкой и мелиссой. Вдоль стен стояли стулья с задками в виде лир; <…> в одном углу возвышалась кроватка под кисейным пологом, рядом с кованым сундуком с круглою крышкой. В противоположном углу горела лампадка перед большим темным образом Николая Чудотворца; крошечное фарфоровое яичко на красной ленте висело на груди святого, прицепленное к сиянию; на окнах банки с прошлогодним вареньем, тщательно завязанные, сквозили зеленым светом; на бумажных их крышках сама Фенечка написала крупными буквами: «кружовник»; Николай Петрович любил особенно это варенье. Под потолком, на длинном шнурке, висела клетка с короткохвостым чижом; он беспрестанно чирикал и прыгал, и клетка беспрестанно качалась и дрожала: конопляные зерна с легким стуком падали на пол. В простенке, над небольшим комодом, висели довольно плохие фотографические портреты Николая Петровича в разных положениях, сделанные заезжим художником» (Соч. VIII , 229). Как напоминают друг друга два этих описания, представленные Тургеневым, а затем Салтыковым! Но и в то же время, как не похожи они на ту обстановку, в которой живет воплинский батюшка и живет Фенечка. А ведь социальное положение Фенечки сходно с социальным положением воплинского батюшки, и она могла жить так же, как он. Но дело в довольстве и материальном достатке обитателей дворянской усадьбы. Дело в их опустошенности и нравственном оскудении, которое тяготеет над Иудушкой Головлевым и передается к близким ему людям. Вводя это описание в свой роман, Салтыков показывает, что оно страшнее, нежели материальный достаток, потому что эта опустошенность, это нравственное оскудение прямо отражается на их быте, делает убогой и безрадостной их жизнь. И если в комнате Фенечки все пронизано уютом и чистотой, все овеяно любовью к Николаю Петровичу и пахнет «недавно выкрашенным полом, ромашкой и мелиссой», то у воплинского батюшки, хотя и чисто, но в его комнате «царствовала какая-то унылая нагота», и в ней пахнет «как-то странно, словно она издавна служила кладбищем для тараканов и мух». Тургенев не идеализирует трудную подневольную судьбу Фенечки. Поэтому, показывая обстановку ее комнаты, он вводит в нее такие детали, как кованый сундук, а под потолком висит клетка с короткохвостым чижом. Однако у Фенечки еще теплится надежда на благополучный исход ее отношений с Николаем Петровичем, и Тургенев упоминает о том, что в ее комнате «возвышалась кроватка под кисейным пологом». Но и этих обыкновенных человеческий радостей не знают обитатели Головлева, и все это – по милости богатого хозяина имения Порфирия Фладимировича Головлева, которому не приносит радости его собственное богатство, не говоря уже о его обитателях. Исследуя историю гибели всего головлевского рода, Салтыков прямо говорит читателю о причинах этой гибели. «Ни в прошлом, ни в настоящем, – пишет он, – не оказывалось ни одного нравственного устоя, за который можно бы удержаться. Ничего, кроме жалкого устоя, за который можно бы удержаться. Ничего, кроме жалкого скопидомства, с одной стороны, и бессмысленного пустоутробия – с другой. Вместо хлеба – камень, вместо поучения – колотушка» (13, 225). Состарившийся, одичавший Иудушка остается единственным наследником головлевского рода. Но он еще помнит, что принадлежащем ему Головлеве «было когда-то целое человечье гнездо» (Там же, 257). Старик не хочет даже упоминать название романа Тургенева – «Дворянское гнездо», – которое произвело столь сильное впечатление на молодого Салтыкова. А между тем присутствие Тургенева заметно ощущается в романе Салтыкова. Наиболее явственно это присутствие обозначается в финальной сцене романа, где писатель повествует о последних днях Иудушки Головлева. За деяния Головлева его обитатели нарекли его Иудушкой, Кровопивушкой и откровенным мальчиком, а сам он не ведает, что творит. И только перед самой смертью перед ним открылась вся бездна совершенного им зла, и он ужаснулся. «…ужасная правда, – пишет Салтыков, – осветила его совесть, но осветила поздно, без пользы, уже тогда, когда перед глазами стоял лишь бесповоротный и непоправимый факт» (там же). Бездна деяний Иудушки, совершенного им зла и его неминуемое прозрение приводят его к смерти. Показывая конец Иудушки. Салтыков снова встает на позиции Тургенева. Обращаясь к его речи-статье «Гамлет и Дон-Кихот» (1860). В литературе о Салтыкове общепризнанно, что созданный им образ Иудушки Головлева принадлежит к числу мировых достижений русской классической литературы. Салтыков дал тонкий и убедительный психологический рисунок этого образа, на его примере показал, сколь бесполезна и бессмысленна та роль, которой всю жизнь посвятил Иудушка Головлев. Но творческая задача Салтыкова была бы не вполне им достигнута, если бы он, показав это, не вызвал у читателя сочувствие к своему герою, жизнь которого прошла так бесплодно и безрадостно. Этого прежде всего требовал масштаб созданного им образа: ведь Иудушка Головлев – последний представитель выморочного дворянского рода, за судьбу которого он чувствует себя ответственным. Иудушка – злодей, но в то же время он – и жертва веками сложившихся нравственных устоев русского дворянства. Поэтому для Салтыкова было так же важно показать совершенное им зло, как и его запоздалое раскаяние. Впервые решая для себя эту непростую задачу, Салтыков обратился за помощью к Тургеневу, который осуществил это в своей речи-статье «Гамлет и Дон-Кихот». Тургенев утверждал здесь, сколь зыбки границы подлинно трагического и комического в литературе, сближая образ шекспировского Гамлета и с сервантесовским Дон-Кихотом. Тонкий и проницательный художник, Тургенев, анализируя образ Дон-Кихота, показал, сколько подлинно трагического содержится в комических похождениях странствующего рыцаря. Специально остановился Тургенев на кончине Дон-Кихота, утверждая, что применение к нему эпитета «добрый» глубоко символично и значимо. «Это слово удивительно, – пишет Тургенев; – упоминовение этого прозвища, в первый и последний раз – потрясает читателя. Да, одно это слово имеет еще значение перед лицом смерти. Все пройдет, все исчезнет, высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, все рассыплется прахом…
…
«Все минется, – сказал апостол, – одна любовь останется» (Соч., VIII , 191). Этот замечательный финал тургеневской статьи не однажды отразился в творчестве Салтыкова, и в частности, создавая автобиографический образ Крамольникава, писатель ориентировал его на тургеневски интерпретированного Дон-Кихота. Но это – тема уже другого доклада, а потому – мы вернемся к роману «Господа Головлевы». А здесь после рассказа Анниньки о смерти Любиньки в Иудушке пробуждается чувство жалости к Анниньки. «Он (Иудушка – Н. Н.) встал и несколько раз в видимом волнении прошелся взад и вперед по комнате. Наконец подошёл к Анниньке и погладил её по голове.
– произнёс он тихо» ( XIII , 261). Прикосновение и слова Иудушки потрясают Анниньку: она всего менее ожидала этого. И из её потрясённой души вырывается вопрос, обращенный к Иудушке: Дядя! вы добрый? скажите! ответьте! вы добрый? (там же). Но если герой Сервантеса перед смертью сам вспоминает об этом, то Иудушка не отвечает на прямо поставленный Аннинькой вопрос. Поэтому так трагична его смерть. Он умирает на кладбище, одинокий, закоченевший, и ни одной слезы не пролито на его труп. И хотя перед смертью он всех простил, но это прощение нужно лишь ему самому: все близкие ему люди умерли, и в этом виноват он, Иудушка, который теперь напряженно вглядывается в лик искупителя. Смерть его совершается в страстную пятницу, в тот самый день, когда был распят Иисус Христос. Но ничто не говорит о его воскрешении. А эти сближения Салтыкова лишь усиливают трагизм его смерти. Его современниками он так и остался до конца непонятым, хотя все писавшие об этом романе признавали высокий и подлинный трагизм этого образа. Однако связь кончины Иудушки с финалом статьи Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот» и до сих пор остается в тени как щедринистов, так и тургеневедов. А между тем, сам Салтыков, как мы видели, настоятельно подчеркивал эту связь. Тургеневу в первую очередь Салтыков был обязан самыми яркими страницами своего романа, жемчужины всей русской классической литературы, финалом образа Иудушки Головлева, признанного шедевра мировой литературы. И если бы только этим ограничивался вклад Тургенева в творчество Салтыкова, то и тогда он был бы исключительно плодотворным и интересным. Ведь речь идёт не о влиянии или заимствованиях, но о большом творческом процессе, в котором участвовали два равновеликих мыслителя. Этот-то творческий процесс, сопряженный с чтением, беседами и спорами, которые будили и активизировали мысль, и порождал такие образы, как Иудушка Головлев.
«Наука», 1964. С. 205. Далее ссылка на это издание даются в тексте; указываются серия (Соч., Письма), номер тома и страницы.
« Художественная литература», М., 1972. С. 170. Далее ссылки на это издание даются в тексте.