Итоги. Гончаров и Тургенев: сравнение
Итак, мы рассмотрели творческое наследие Тургенева и Гончарова. Пришла пора рассказать о «необыкновенной истории», которая омрачила отношения между писателями. Мы отмечали присущую Гончарову неторопливость и тщательность. Свойственное писателю трудолюбие приносило, однако, не одни положительные эмоции. Он привык читать незаконченные романы друзьям и коллегам, высоко ценя их мнение. Например, Тургеневу, творческая работа которого проходила интенсивно, в другом темпе, чем у Гончарова. К несчастью, позднее Гончарову показалось, что Иван Сергеевич в ряде случаев заимствует характеры и сюжетные ходы его, Гончарова, произведений. Пришлось прибегнуть к товарищескому суду. «Мы с ним (Тургеневым) как будто немного кой о чем с живостью поспорили, – вспоминал Гончаров, – потом перестали спорить, поговорили спокойно и расстались, напутствовав друг друга самыми дружескими благословениями». Правда, периодически прежние пререкания вспыхивали, но столь же быстро гасли.
«Если смею выразить Вам свой взгляд на ваш талант искренно, – советовал он коллеге, – то скажу, что вам дан нежный, верный рисунок <…>, а вы порываетесь строить огромные здания. Для зодчества нужно упорство, спокойное объективное обозревание <…>, а того ничего нет в Вашем характере, следовательно, и в таланте». «Лира и лира – вот Ваш инструмент», – подводил Иван Александрович категорический итог. «Да, Тургенев – трубадур, – с глубокой убежденностью писал С. А. Толстой, – <…> странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь – в песнях, легендах, балладах, но не в эпосе». Конечно же, это письмо не на шутку огорчило Тургенева, в чем он открыто признался своему корреспонденту. «Не могу же я повторять «Записки охотника» – оправдывался Иван Сергеевич, – а бросить писать тоже не хочется». Сотоварищ заметил многолетнее его стремление создать прозаическое, непременно большое произведение. Со стороны Тургенева это не было капризом или попыткой соревнования с Гончаровым (как полагал последний). В середине ХIХ века роман – ведущий жанр литературы. Эпический жанр позволяет нарисовать всеобъемлющую картину мира, прошлое, настоящее и будущее России. «Жизнь – роман, и роман – жизнь». Романа ждали, хотя порой знакомство с шедеврами Гончарова, Достоевского, Л. Толстого в журналах растягивалось на годы и годы. Романный жанр позволял напрямую говорить с читателем-современником. Но что делать, если по большому счету, Иван Александрович прав? Нет в его, Тургенева, таланте способности к объективному отстранению, нет внимания к описанию мелочей. Зато присутствует лирическая жилка, умение высказать одной деталью символично всю полноту душевного волнения, смысл поступка, суть взаимоотношений героев. В манере повествования, структуре и членении текста проявить необыкновенное чувство ритма – все, что присуще тонкому лирику. «Кому нужен роман в эпическом смысле слова, тому я не нужен», – сурово констатировал Тургенев.
Бросить все? Отказаться от мечты? Письмо Гончарова содержало, между прочим, добрый совет: «…Вы <…>, конечно, подниметесь очень высоко, если пойдете своим путем, если окончательно уясните <…> свои свойства, силы и средства». «Уяснив свои свойства», Тургенев начал создавать романы с максимально сжатым временным промежутком. Как правило (и это первыми заметили его французские друзья) действие тургеневского романа завязывается весною, перипетии приходятся на жаркие летние месяцы. Развязка или эпилог отстоят на осень или зиму, иногда следующего года. Равным образом «экономится» романное пространство. «Всю Россию» он умел показать на пространстве одной-двух усадеб («Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети») или в пределах модного европейского курорта («Дым»). В романах Гончарова перед нами проходили целые жизненные эпохи, этапы развития или деградации персонажей (младший и старший Адуевы). В центральном своем произведении, «Обломове», Гончаров повествует о судьбе главного героя Ильи Ильича полностью, от детских лет в Обломовке до смертного часа. Тургеневский роман и повесть расширяется за счет предысторий героев, эпилогов и лирических отступлений, тех лирических раздумий автора, которые придают произведению такую прелесть и поднимает изображаемое до философских обобщений. В самостоятельные лирические миниатюры превращаются описания природы, звучание музыки и песен. Иван Сергеевич создал свой тип реалистического романа, который получил название лирического (в отличие от романа Гончарова), свой, неповторимый романный жанр. И может быть – помогло жесткое в своей объективности письмо Гончарова?
Пришла пора вспомнить слова, которыми товарищеский суд охладил разгоревшиеся страсти. Павел Васильевич Анненков вынес вердикт о том, что произведения Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях». В ХХ веке известный литературовед Б. М. Энгельгарт подтвердил этот вывод. У обоих писателей близки «лица и житейские ситуации, потому что сходства между тургеневскими и гончаровскими героями в плоскости их художественной трактовки нет никакого. Поэтическая обработка одних и тех же впечатлений совершается в их произведениях по вполне различным направлениям».
«Мне явился как будто целый большой город и зритель поставлен так, что обозревает его весь…» – рассказывал о первоначальном замысле своих произведений Гончаров. Тургенев, напротив, каждое свое сочинение начинал с «кондуита» – списка действующих лиц, с особенностями внешности, возрастом и прототипами – и лишь затем продумывал сюжетные узлы. Один шел от общего к частному, другой – от частного к общему. Воссоздавая быт Обломовки, Гончаров перечисляет не менее 5 средств от угара, начинает роман с детального описания комнаты героя. Его вещь живет, юмористически блещет сама по себе и в «сотрудничестве» с обладателем (халат). Тургенев значительно более скуп. Мы не узнаем, как выглядел, например, кабинет Базарова (хотя догадаться можем). Из одежды выделен знаменитый «балахон» – даже не вещь, а живая позиция, протест против дворянской изысканности. В своей единичности она так же символична, как халат Обломова. Гончаров щедро черпал символические образы из копилки русского фольклора, тургеневская символика более философична. Одинокий опал на руке Павла Петровича («Отцы и дети») – не только знак запоздалого франтовства, не только часть изысканного костюма. Опал – неяркий благородный минерал, излюбленный камень «римских патрициев», символизирует жизненную разочарованность. Со всей стороны, Гончаров играет значениями слов. Как, например, истолковать фамилию центрального персонажа – Обломова? Объяснить ли его, опираясь на Далев словарь, как «облый» – круглый? Или герой – «обломок», осколок старого быта благословенной Обломовки? А может, разгадку следует искать в стихотворении Е. А. Баратынского:
Предрассудок – он обломок
Языка не разгадал…?
И все же романы Тургенева и Гончарова, «возникшие на одной и той же русской почве», сходны. Близки оказались общие приметы социально-психологического романагуманным настроением авторов. Тургенев и Гончаров поднимают свой голос в защиту угнетенного, несчастного. Человека, чьими страданиями пренебрегают, чьего существования попросту не замечают – крепостного крестьянина, «маленького человека», женщины-вещи в доме богатого мужа. Изображают они деятеля, крепко стоящего на ногах – Петра Ивановича Адуева, Штольца, Лежнева. В западной литературе человек «сам себя сделавший» неизменно прославляем. А русские писатели предлагают задуматься – зачем и во имя чего он трудится? Приносят ли радость, по большому счету, его труды окружающим, близким, Родине? Собственной душе, в конце концов?
Рисуют Гончаров и Тургенев человека «лишнего» при современном порядке вещей. Личность, которая никак не хочет влиться в общий порядок вещей, разделить общие радости и общие грехи. И предпочитает пролежать на диване (Обломов). Или, напротив, стремится выше головы прыгнуть, хлопочет о каких-то улучшениях, уверяет, что они будут «дельны и легки» (Рудин). Ему что, больше всех надо? Да и нужен ли стране такой мечтатель? Идеалист по большому счету столь же необходим в среде человеческой, как и деятель. Писатели не доказывают это, а показывают. Рисуют настолько убедительно, что об их персонажах спорят, размышляют. Их ненавидят как живых людей. Трудно осознать в Обломове, Штольце или Ольге, Базарове или Анне Сергеевне всего лишь создания художника, итог творческой фантазии. Как трудно представить, что когда-то на Земле не существовало наших собственных родителей. Об этом сказал Анненков в незаконченной статье «Базаров и Обломов»: «Что такое знаменитейшие типы современной нашей литературы – Обломов и Базаров, как не понятия, сделавшиеся людьми под руками двух истинных художников?» «И так велико значение творческих типов <…>, – подчеркивает критик,– что одно прозвание их открывает мгновенно длинную цепь идей и выясняет отвлеченную мысль до последних ее подробностей». Гончаров, например, весьма сдержанно относился к переводам своих произведений и называл своей целью «писать для русских». Тем не менее переводчик П. Э. Ганзен обнаружил «обломовщину» «в нашей милой Дании». Австрийский писатель Стефан Цвейг высказал убеждение, что каждый человек хоть раз почувствовал Обломова в самом себе. Итак, хотя главной целью обоих писателей было обращение к русской публике, они создавали образы мирового значения.
«вечных» образов. Для них это своеобразные жизненные ориентиры. У Гончарова такой высшей меркой был вечный бунтарь и страдалец Чацкий: «Между тем Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и лермонтовского Печорина. <...> Они () не знают о своей победе, они сеют только, а пожинают другие, – и в этом их главное страдание, то есть в безнадежности успеха». Для Тургенева человеческие типы сводятся к двум – самоуглубленного философа Гамлета и деятельного, но наивного борца с несправедливостью Дон-Кихота. Гамлет и Дон-Кихот рождаются в каждом поколении – надо только угадать, узнать их среди толпы. Обоих авторов объединяла вера в своего «Психолог должен исчезнуть в художнике», – заявлял Тургенев ответ на советы «пояснить» своих персонажей. Даже когда после «Отцов и детей» вокруг писателя поднялась волна вопросов и гневного недоумения – уж не карикатура ли его герой? – а уже тогда создатель романа решительно оказался от объяснений. «Хотел ли я обругать Базарова или его превознести? – пишет он А. А. Фету. – Я этого сам не знаю» Еще категоричнее высказался на сей счет Гончаров: «Герой может быть неполон: <…> не досказано, не выражено многое: но я с этой стороны успокоился: а читатель на что? Разве он олух какой-нибудь, что воображением не сумеет по данной автором идее дополнить остальное?» Вера в русского читателя вполне оправдалась.