Обломов и Ольга
Ольга – героиня нового времени. Музыка соединяет Обломова и Ольгу еще до личной встречи. Штольц, узнав о самой дорогой Илье мелодии, поражен совпадением: «Ты любишь эту арию? Я очень рад: ее прекрасно поет Ольга Ильинская. Я познакомлю тебя – вот голос, вот пение!» Илья Ильич безошибочно «узнает» свою суженую, как узнавали герои любимых им сказок. «Посмотрите в зеркало, – продолжала она, с улыбкой указывая ему его же лицо в зеркале, – глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!..» «Нет, я чувствую… не музыку… а… любовь!» – тихо сказал Обломов <…>. Ольга поняла, что у него слово вырвалось, что он не властен в нем и что оно – истина». В своем ответном чувстве героиня быстро взрослеет: «Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по часам… С ней совершилось то, что совершается с мужчиной в двадцать пять лет при помощи двадцати пяти профессоров, библиотек…» Итак, если духовному становлению мужчины нужно помогать, а непродуманное руководство грозит бедой (как мы это видели на примере Александра Адуева), для девушки существует другое условие: не мешать. Это условие исполнилось в жизни Наденьки Любецкой, которая послужила первым наброском образа "Обломова". Про родителей Ольги не говорится ни слова – должно быть, она их потеряла в детстве. Тетка, чопорная светская барыня, строго соблюдая приличия, на самом деле мало обращала внимания на племянницу.
Но одной свободы мало: необходимы богатые духовные задатки. «Ни жеманства, ни кокетства, никакой лжи, никакой мишуры, ни умысла! – с восхищением восклицает автор. Понятно, что подобная девушка не пользуется успехом в лицемерном светском обществе – «зато не одну мазурку просидела она одна, не скрывая скуки. <…> Говорила она мало, и то свое, неважное – и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив, считали ее слишком мудреной и немного боялись. Один Штольц говорил с ней без умолка и смешил ее». Так начинается ряд реминисценций «Евгения Онегина» Пушкина. По поводу цитированного эпизода вспоминается поведение Татьяны на светском балу в Благородном собрании и ее «неблагосклонная» оценка «архивными юношами» – самыми модными кавалерами. Ее безыскусное обаяние и прелесть могут быть замечены только равными ей по духу людьми. Штольц, как «Вяземский» в романе Пушкина, «душу ей занять успел». Незаурядность Ольги становится рельефнее благодаря этой постоянной параллели. И благодаря контрастному противопоставлению, которое она мысленно проводит между своим поведением и манерой некоей «Сонечки». Сама Сонечка на страницах романа так и не появится. Зато читатель знает, как поступила бы при таких обстоятельствах обыкновенная светская барышня. Самостоятельной искренней Ольге жизнь так легко не дается. Ее сравнения с подругой неизменно заканчиваются печальным рефреном «счастливая Сонечка». Но это смотря что считать счастьем…
Главное в новой женщине – стремление к равенству с мужчиной. Ну а равенства быть не может без равного уровня образованности. «Зачем нас не учат этому? – с задумчивой досадой говорила она, иногда с жадностью, урывками, слушая разговор о чем-нибудь, что привыкли считать ненужным женщине», от «двойных звезд» до «школ живописи». В этом вопросе – крик души современной ей женщины, обреченной ограничить свой кругозор узкими рамками семьи и «пристойных» девушке знаний. Скоро русские девушки начнут бегать из дому, доводя до отчаяния родителей. Будут венчаться фиктивным браком, чтобы иметь возможность учиться... Скоро, скоро появятся женские курсы и другие учебные заведения. Но это случится уже ближе к шестидесятым годам. Так что Ольга опередила свое время. Ей приходится требовать поделиться знаниями Штольца, Обломова: «Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос <…>; а это случалось с ней часто <…> просто из желания знать, в чем дело…»
«Давно не чувствовал он такой бодрости, такой силы, которая, казалось, вся поднялась со дна души, готовая на подвиг…» Описание его душевного состояния автор перемежает комментарием: «с ужасом думал он», «с ужасом сказал он», «лицо у него подернулось нерешительностью». Чего больше в этом страхе – трепета за любимую или обывательского благоразумия? В разгар страсти, после объяснения, он пишет странное послание. Обломов выражает сомнения в ее чувстве: «Посмотрите на меня, вдумайтесь в мое существование: можно ли вам любить меня, любите ли вы меня?» Он отстаивает необходимость разлуки: «Прощайте, ангел, улетайте скорее, как испуганная птичка летает с ветки, где села ошибкой…!» Затем пробирается в парк, чтобы увидеть ее реакцию (как нетрудно угадать, это были слезы). Оскорбленная Ольга называет его поведение эгоизмом – «у вас нет сердца». А после примирения продолжает: «В письме этом, как в зеркале, видна ваша нежность, ваша осторожность, забота обо мне, боязнь за мое счастье, ваша чистая совесть». Очевидно, правда где-то посередине…
«Возвратить человека к жизни – сколько славы доктору, когда он спасет безнадежного больного! А спасти нравственно погибающий ум, душу?..» Поначалу кажется, что у нее это получилось: «“Жизнь, жизнь опять отворяется мне, – говорил он как в бреду, – вот она в ваших глазах, в улыбке, в этой ветке, в Саstа divа… все здесь…” – Он то с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на кудри, то сжимал ветку». Эта ветка сирени тоже становится символом – обновления, радостных надежд, возвышенной любви. История любви Обломова и Ольги потрясла сурового немца, или вернее, австрийца Стефана Цвейга: «Широкие просторы <…> книги наполняются светом идиллии, точно серебряным карандашом зарисованы в произведении интимные и целомудренные сцены любви, и забываешь, что их написал русский ( – О. Т.), такой от них исходит веселый, тихий и чистый свет». Гончаров рисует сцены и диалоги не только поэтические, но и беспечно-шаловливые – в тех случаях, когда Ольга замечает или узнает от болтуна-Захара о новых рецидивах злополучной обломовщины:
– Вы заняты были? – спросила она <…>. «Сказал бы занят, да это Захар!» – простонало у него в груди.
– Да, я читал кое-что, – небрежно отозвался он.
– Да не ужинайте, – прибавила она серьезно.
«Захар!» – шевелилось у него в горле яростное воззвание к Захару.
– Стоит только поужинать хорошенько, – продолжала она <…> – да полежать дня три <…>, непременно сядет ячмень.
«Ду…р…р.. ак!» – грянуло внутри Обломова обращение к Захару».
«Его бесподобная, насмешливая, бойкая Ольга с первых минут сближения видит все смешные особенности героя, не обманываясь нисколько, играет ими <…>. Все это поразительно верно и вместе с тем смело, потому что до сих пор никто еще из поэтов не останавливался на великом значении нежно-комической стороны в любовных делах, между тем как эта сторона <…> вечно существует и выказывает себя в большей части наших сердечных привязанностей». В пронизанных мягким юмором диалогах, заключена задушевная мысль Гончарова, которую он впервые выразил описанием любви Александра Адуева и Наденьки – о том, что счастье существует на свете, но оно не бывает, не должно быть одинаковым, статичным – иначе это уже не счастье. «А завтра, завтра блеснет уже другое, может быть, такое же прекрасное, но все-таки другое…»
Настоящая любовь не отвергает прозу жизни, она органично входит в повседневное бытие и придает ему смысл; минуты любви остаются прекрасным воспоминанием; постоянно утопать в облаках блаженства нельзя – иначе это тоже не счастье. Подобные размышления приходят на ум Илье Ильичу после объяснения с любимой: «Может быть, сегодня утром мелькнул последний розовый ее (любви– не блистать ярко, а согревать невидимо жизнь; жизнь поглотит ее, и она будет ее сильною, конечно, но скрытою пружиной. …Поэма минует, и начнется строгая история: <…> поездка в Обломовку, постройка дома, проведение дороги, нескончаемый разбор дел с мужиками. <…> Кое-где только изредка, блеснет взгляд Ольги, раздастся торопливый поцелуй, а там опять на работы ехать, в город ехать». Однако сама мысль о трудах, хотя бы ради любимого существа, охлаждает Обломова. «Да ты прежде шагни два раза…», – подталкивает его Ольга. И он попытался, даже подъехал было к крыльцу присутственных мест, но, по обычаю всех лентяев, отложил дело «на потом»: «А мне и есть хочется, и жарко. Да и Ольга ждет меня… До другого раза!»
«ничего не знает» о своем имении и готов подчиниться «доброму» Ивану Матвеичу в выборе управляющего. Такой управляющий, по фамилии Затертый, нашелся, и в письмах из деревни сообщал то, что хозяин желал услышать: «о дороге, о мостах писал он, что время терпит, что мужики охотнее предпочитают переваливаться через гору и через овраг». Обломов не учел одного: в мире не так много людей, которые бескорыстно занимались бы чужими делами, старания Затертого и Тарантьева грозят Илье Ильичу многими бедами. Когда же необходимость собственных хлопот становится очевидной, Илья Ильич вновь безвольно склоняется в сторону дивана. Конечно, для этого приходится хитрить, прятаться, лгать, словно школьнику, не выучившему урока. Психология нашего героя подтверждает японские наблюдения писателя: ложь– прибежище слабого, безвольного, не владеющего своей судьбою человека. К удовольствию Обломова, развели мосты – еще один предлог не встречаться с Ольгой и не отвечать на докучливые расспросы.
Его бесконечные отсрочки доводят до отчаяния Ильинскую, которая предчувствует, что за этим последует. Читательское переживание последних глав выразил С. Цвейг, говоря: «Никогда не было у меня такой потребности прямо-таки вмешаться в действие, чтобы встряхнуть его (Обломова». Но Илья Ильич уже сделал выбор. Ольге остается лишь констатировать: «Ты обманул меня, – холодно сказала она, – ты опять опускаешься <…>. Я думала, что я оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня, – а ты уж давно умер. Я любила будущего Обломова! Ты кроток, честен, Илья; ты нежен <...> голубь; ты прячешь голову под крыло – и ничего не хочешь больше; ты готов всю жизнь проворковать под кровлей… да я не такая: мне мало этого <...>!» Минуту спустя, осознав жестокость своих слов, Ольга бросается к нему с извинениями. На сей раз Обломов отстраняет ее, почуяв, что все сказанное – правда, и извинения лишь продлят мучительную для каждого из них связь.
… себе. Девушка сознается в грехе гордости. Недаром, оказывается, Илья Ильич сомневался в ее чувстве. При последнем свидании Ольга созналась, ему и себе: «Я узнала недавно только, что я любила в тебе то, что я хотела, чтоб было в тебе, что указал мне Штольц, что мы выдумали с ним». Ее привязанность балансирует на тонкой грани между желанием помочь и стремлением переделать, мудрой предусмотрительностью и юной нетерпимостью, самопожертвованием и «самолюбием». Так что же, надо принять дорогого человека, как он есть, смириться с его слабостями? Гончаров не хочет дать прямого ответа. Зато переносит свет авторского внимания на новую героиню…