Х
Отцы и дети
1
На крылечко постоялого двора выходит в сопровождении слуги барин лет сорока с небольшим. Это помещик Николай Петрович Кирсанов, у него где-то неподалеку хорошее имение, он ждет сына Аркадия, который окончил, как и он когда-то, университет в Петербурге и возвращается домой.
Нас знакомят с биографией Николая Петровича, пока он, присев на скамеечку, задумчиво поглядывает кругом.
Отец его, боевой генерал, полуграмотный, грубый, жил в провинции, "где в силу своего чина играл довольно значительную роль".
Мать, Агафоклея Кузьминишна, принадлежала к числу "матушек-командирш", носила пышные чепцы и шумные шелковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко, "допускала детей утром к ручке" и т. д.
Николай Петрович, в юности сломав ногу, на всю жизнь остался "хроменьким". Отец "махнул на него рукой и пустил его по штатской" - повез в Петербург и "поместил" в университет. Брат Павел "о ту пору" вышел офицером в гвардейский полк, и молодые люди стали жить вдвоем на одной квартире, под отдаленным надзором двоюродного дяди, важного чиновника.
Затем Николай Петрович женился на миловидной девице и, покинув министерство, куда "по протекции отец его записал", в дальнейшем поселился в деревне. У него родился сын Аркадий.
"Супруги жили очень хорошо и тихо: они почти никогда не расставались, читали вместе, играли в четыре руки на фортепьяно, пели дуэтом..." Эта идиллия продолжалась 10 лет. Жена умерла в 1847-м году, Николай Петрович "едва вынес этот удар, поседел в несколько недель" и нескоро занялся потом хозяйственными преобразованиями. В 55-м году повез сына в университет; и вот в мае 1859 года, уже совсем седой и немного сгорбленный, он ждет сына, получившего, как некогда он сам, звание кандидата.
"Показался тарантас, запряженный тройкой ямских лошадей; в тарантасе мелькнул околыш студенческой фуражки, знакомый очерк дорогого лица...
- Аркаша! Аркаша! - закричал Кирсанов, и побежал, и замахал руками... Несколько мгновений спустя его губы уже прильнули к загорелой щеке молодого кандидата".
2
Аркадий приехал с приятелем, тоже окончившим Петербургский университет. Евгений Васильевич Базаров - молодой человек высокого роста. "Темно-белокурые" волосы, сдержанная независимая манера. Лицо его, длинное и худое с широким лбом, большими зелеными глазами и висячими бакенбардами выражало самоуверенность и ум. Едва он вылез из тарантаса, как мягкий, деликатный Николай Петрович засуетился, крепко стиснул его руку, выразил радость и благодарность по поводу его прибытия. Поехали в Марьино, имение Кирсановых; отец с сыном --в двухместной коляске; в тарантас для Базарова запрягли тройку лошадей.
Была одна тема, крайне для деликатного Николая Петровича болезненная:
"- Я считаю своим долгом предварить тебя, хотя...
Он запнулся на мгновенье и продолжал уже по-французски:
- Строгий моралист найдет мою откровенность неуместной, но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у меня всегда были особенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно, будешь вправе осудить меня. В мои лета... Словом, эта... эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал...
- Фенечка? - развязно спросил Аркадий.
Николай Петрович покраснел.
- Не называй ее, пожалуйста, громко... Ну да... она теперь живет у меня. Я ее поместил в доме... там были две небольшие комнатки. Впрочем, это все можно переменить.
- Помилуй, папаша, зачем?
- Твой приятель у нас гостить будет... неловко...
".
Тургеневские пейзажи!
"Поля, все поля тянулись вплоть до самого небосклона, то слегка вздымаясь, то опускаясь снова; кое-где виднелись небольшие леса, и усеянные редким и низким кустарником, вились овраги... Попадались и речки с обрытыми берегами, и крошечные пруды с худыми плотинами, и деревеньки с низкими избенками под темными, часто до половины разметанными крышами..." И "мужички встречались все обтерханные, на плохих клячонках..."
"Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви", -
писал впоследствии Александр Блок. И у Тургенева здесь ощущаются эти "слезы любви". Тихая печаль, вдохновенная музыка поэтичнейшей прозы.
"... Как нищие в лохмотьях, стояли придорожные ракиты с ободранною корой и обломанными ветвями..." "Среди весеннего красного дня вставал белый призрак безотрадной, бесконечной зимы с ее метелями, морозами и снегами..."
3
Когда все они сидели, наконец, в гостиной, вошел Павел Петрович Кирсанов. На нем был темный английский "сьют", модный галстук и лаковые полусапожки. Весь облик его, "изящный и породистый", сохранил молодую стройность и "стремление вверх, прочь от земли"...
"- А чудаковат у тебя дядя, - говорил потом Аркадию Базаров и, услышав, что этот дядя "львом был в свое время", "красавцем", "голову кружил женщинам" и т. п., заметил небрежно: "Архаическое явление".
На другой день, узнав от Аркадия, что Базаров сын мелкого лекаря, вдобавок "нигилист", человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, не принимает на веру ни одного принципа, каким бы уважением ни был окружен этот принцип, гордый Павел Петрович был весьма удивлен: "Мы, люди старого века мы полагаем, что без принсипов..., шагу ступить, дохнуть нельзя". А после короткого разговора с Базаровым он почувствовал уже явное раздражение: "Этот лекарский сын не только не робел, он даже отвечал отрывисто и неохотно, и в звуке его голоса было что-то грубое, почти дерзкое".
Эти "принсипы", как произносит на французский лад Павел Петрович, видимо, не так уж плохи, (при всем его чванливом сознании превосходства - своего и своей социальной группы). Ведь человек он, хотя, быть может, и несколько ограниченный, но безукоризненно честный и бесхитростно самоотверженный.
Аркадий потом рассказал Базарову о своем дяде.
В прошлом Павел Петрович воспитывался в аристократическом пажеском корпусе, был красив, самоуверен, смел. "Женщины от него с ума сходили, мужчины "втайне завидовали". "На 28-м году от роду он уже был капитаном; блестящая карьера ожидала его".
И вдруг на балу он встретил княгиню Р. "У ней был благовоспитанный и приличный, но глуповатый муж и не было детей". Она вела странную жизнь, танцевала на балах, путешествовала и словно "бросалась навстречу всему, что могло доставить ей малейшее развлечение", а по ночам плакала и молилась, "не находя нигде покою". Вдобавок, загадочный взгляд, "беспечный до удали и задумчивый до уныния". Поведение этой дамы было странным, несуразным. Павел Петрович влюбился, "одержал победу", но какую-то непрочную, а вскоре взбалмошная княгиня Р. к нему охладела. "Он терзался и ревновал, не давал ей покою, таскался за ней повсюду; ей надоело его неотвязное преследование, и она уехала за границу". Он вышел в отставку, пожертвовал карьерой и тоже отправился за границу. "В Бадене он как-то опять сошелся с нею по прежнему; казалось, никогда еще она так страстно его не любила... но через месяц все уже было кончено: огонь вспыхнул в последний раз и угас навсегда". Она стала упорно избегать Кирсанова, он вернулся в Россию, но уже "не мог попасть в прежнюю колею", скучал, бездельничал, прожил 10 лет бесплодно, бесцветно... И однажды, за обедом в клубе, он узнал о смерти княгини Р. А в дальнейшем одинокий холостяк поселился у овдовевшего брата в их общем имении Марьино, жил замкнуто, читал "все больше по-английски", выезжал только на выборы. Его считали гордецом и уважали за аристократические манеры; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он всюду возил с собою "настоящий серебряный несессер и походную ванну"... И еще его уважали за безукоризненную честность.
Он даже, по словам Аркадия, "всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон".
Сколько таких Павлом Петровичей (с гордым "комплексом превосходства" или без оного), оказались потом, в следующем веке в подвалах ЧК или НКВД - в грязи, унижении, бесправии. В Библии сказано, что Бог наказывает "беззаконие отцов в детях до 3-го и 4-го рода". Социальное неравенство к страшным последствиям когда-нибудь приводит, потому что сеет взаимную ненависть между "баловнями судьбы", с одной стороны и "униженными и оскорбленными", с другой. (Люди так еще несовершенны, что для ненависти и вражды всегда находится достаточно оснований.) Когда все люди это поймут, они научатся устранять причины страшных и вроде бы "неожиданных" последствий.
Как ни раздражал Павла Петровича Базаров - "лекарский сын", "плебей", еще больше, кажется, Павел Петрович не жаловал немцев - всех, независимо от их социального статуса. "- О русских немцах я уже не упоминаю: известно, что это за птицы, - говорил он Базарову, полагавшему, что "тамошние ученые дельный народ". - Но и немецкие немцы мне не по нутру. Еще прежде туда-сюда; тогда у них были - ну там Шиллер, что ли, Гетте..." "- Порядочный химик в 20 раз полезнее всякого поэта", - перебил Базаров к ужасу Павла Петровича.
4
Находясь в Марьине, Аркадий сибаритствовал, Базаров рано вставал, с помощью дворовых мальчишек добывал в пруде лягушек для опытов, собирал травы, насекомых. "Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам".
Как-то раз он сказал Аркадию по поводу его отца: "- Третьего дня я смотрю, он Пушкина читает. Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время! Дай ему что-нибудь дельное почитать".
"Важно то, что дважды два четыре, а остальное все пустяки", - заявил он позднее.
"- И природа пустяки? - проговорил Аркадий задумчиво..."
"- И природа пустяки в том значении, в котором ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская и человек в ней работник".
В будущем их пути разошлись: Аркадий был все же консервативней, хотя отдавал должное уму и смелости Базарова.
Николай Петрович побаивался молодого "нигилиста", но охотно его слушал. "Зато Павел Петрович всеми силами души своей возненавидел Базарова: он считал его гордецом, нахалом, умником, плебеем; он подозревал, что Базаров не уважает его, что он едва ли не презирает его - его, Павла Кирсанова!"
Схватка произошла за вечерним чаем.
"- Я не понимаю, как можно не признавать принципов, правил! - возмущался Павел Петрович. - В силу чего же вы действуете?
- Мы действует в силу того, что мы признаем полезным, - заявил Базаров. - В теперешнее время полезнее всего отрицание - мы отрицаем.
- Все?
- Все.
- Как? Не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить...
- Все, - с невыразимым спокойствием повторил Базаров".
А что же при этом Аркадий? А он "даже покраснел от удовольствия".
Спор продолжался и, наконец, Павел Петрович стал упрекать Базарова:
"- Нет, вы не русский после всего, что вы сейчас сказали! Я вас за русского признать не могу", на что Базаров отвечал с "надменною гордостию": "- Мой дед землю пахал. - Спросите любого из ваших же мужиков, в ком из нас - в вас или во мне - он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним не умеете.
- А вы говорите с ним и презираете его в то же время".
В чем суть противостояния этих "отцов" и "детей"?
"-... за ними есть что-то, чего мы не имеем, какое-то преимущество над нами..., - размышлял потом Николай Петрович. - "Молодость? Нет: не одна только молодость. Не в том ли состоит это преимущество, что в них меньше следов барства, чем в нас?"
5
Потом Аркадий с Базаровым отправились в губернский город. Как раз туда приехал родственник братьев Кирсановых, важный чиновник из Петербурга - ревизовать губернию. Он всем старался показать, что не принадлежит к числу отсталых бюрократов, но он был просто ловкий придворный, и большой хитрец. "В делах толку не знал, ума не имел, а умел вести свои собственные дела: тут уж никто не мог его оседлать, а ведь это главное". Как известно, такие деятели были во все времена, и теперь, в конце 20 века отнюдь не перевелись.
Этот родственник по социальному положению гораздо выше Кирсановых, но по нравственным качествам... Ни гордый Павел Петрович, ни добрый, деликатный Николай Петрович не стали бы так ловчить.
Аркадий его навестил. Потом они с Базаровым побывали у губернатора. "- Нечего делать, - согласился наконец Базаров, которого пришлось долго уговаривать. - Приехали смотреть помещиков - давай их смотреть!"
"смотреть". Тут интересные типы середины 19-го века...
Например, г-н Ситников, сын богатого откупщика в "славянофильской венгерке" и "чересчур элегантных перчатках". Он давно знаком с Базаровым и даже обязан ему своим "перерождением".
"- Поверите ли, - продолжал он, - что когда при мне Евгений Васильич в первый раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг... словно прозрел!"
Он рвется познакомить своего идейного учителя с одной здешней дамой, которая "совершенно в состоянии" его понять. Дама эта, Евдоксия Кукшина, "передовая женщина", разъехалась с мужем, ни от кого не зависит.
"- Хорошенькая она? - перебил Базаров.
- Нет... нет, этого нельзя сказать.
- Так для какого же дьявола вы нас к ней зовете?
- Ну, шутник, шутник... Она нам бутылку шампанского поставит".
В комнате Кукшиной "валялись по запыленным столам" бумаги, письма, "толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, везде белели разбросанные окурки папирос". Кукшина, дама не слишком привлекательная внешне, разговаривала на темы все больше "интеллектуальные", умничала.
"- Вы, говорят, опять стали хвалить Жорж Санд..., упрекала она Ситникова. - Как возможно сравнить ее с Эмерсоном!"
И далее все в том же духе.
О, вот они, предшественники будущих подражателей, "образованцев", интеллектуальных попугаев. Им так приятно блеснуть эрудицией в кругу "избранных". Базарова и даже сравнительно простодушного Аркадия они не проведут, но сами собой любуются и многих морочат.
"- Всю систему воспитания надобно переменить", - разглагольствовала Кукшина. - Я об этом уже думала; наши женщины очень дурно воспитаны.
- Ничего вы с ними не сделаете, - подхватил Ситников. - Их следует презирать и я их презираю".
При этом, провозглашая себя "либералом", он не подозревал, что "ему предстояло несколько месяцев спустя пресмыкаться перед своей женой потому только, что она была урожденная княжна Дурдомосова",
Побывали друзья и на балу у губернатора. Там Ситников познакомил Аркадия с Одинцовой, о которой упоминала Кукшина, жалуясь, что местные дамы "такие пустые": "Никакой свободы воззрения, никакой ширины..."
"Аркадий... увидел женщину высокого роста в черном платье, остановившуюся в дверях залы. Она поразила его достоинством своей осанки. Обнаженные ее руки красиво лежали вдоль стройного стана; красиво падали с блестящих волос на покатые плечи легкие ветки фуксий; спокойно и умно, именно спокойно, а не задумчиво, глядели светлые глаза из-под немного нависшего белого лба, и губы улыбались едва заметною улыбкою. Какою-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица".
Портрет, достойный Третьяковской галереи!
6
Посмотрим, к какому разряду млекопитающих принадлежит сия особа, - говорил на следующий день Аркадию Базаров, поднимаясь вместе с ним по лестнице гостиницы, в которой остановилась Одинцова. (Познакомившись с Аркадием на балу, она пригласила его в гости вместе с Базаровым.)
Пока длится беседа, нам сообщают торопливо биографию Одинцовой. Мать - из обедневшего княжеского рода, рано умершая. Отец - известный красавец, аферист, игрок, "прошумев лет 15 в Петербурге и в Москве", разорился, был вынужден поселиться в деревне и вскоре умер. Получила в Петербурге "блестящее воспитание", но совсем не была подготовлена к "глухому деревенскому житью", к заботам по хозяйству и по дому. Ей предстояло "увянуть в глуши", но случайно 20-летнюю сироту увидел некто Одинцов, богач лет под 50. Чудак, "пухлый, тяжелый и кислый", влюбился и "предложил ей руку". Согласилась она, видимо, от безвыходности, а он умер лет через 6 и, умирая, оставил ей все свое состояние. Увы, не о нормальном и счастливом устройстве общества все это свидетельствует. Лишь случайное стечение обстоятельств помогло встать на ноги.
Она теперь жила в роскошном имении, в город являлась редко, в основном по делам. Про нее рассказывали всякие небылицы, но она не обращала внимания: характер у нее был свободный и довольно решительный.
"- Если вы, господа, не боитесь скуки, приезжайте ко мне в Никольское, - пригласила Одинцова. И друзья, определенно ею очарованные, не заставили себя долго ждать.
7
И вот они в роскошной усадьбе Анны Сергеевны. Лакеи в ливреях встретили их в передней, дворецкий в черном фраке проводил их по устланной коврами лестнице в приготовленную для них комнату.
"- Анна Сергеевна просят вас пожаловать к ним через полчаса, - доложил дворецкий.
- Не будет ли от вас покамест никаких приказаний?"
Через полчаса они пришли в гостиную, вслед за ними явилась Одинцова, потом и ее сестра Катя.
Тут, что ни персонаж, то зримая картина. "Девушка лет 18-ти, черноволосая и смуглая, с несколько круглым, но приятным лицом, с небольшими темными глазами. Она держала в руках корзину, наполненную цветами".
Если в обществе Кукшиной Базаров скучал и помалкивал, то Анна Сергеевна сумела его "разговорить". Она не умничала, не стремилась блеснуть, и даже в споре ей хотелось понять мнение собеседника. И ее не раздражала самоуверенность Базарова. Она способна была оценить его достоинства и даже отнестись терпеливо к его резким выходкам.
Речь, между прочим, зашла об умении узнавать и изучать людей. По мнению Базарова "художественный смысл" ни к чему, поскольку, во-первых, существует жизненный опыт, а во-вторых, все люди друг на друга похожи: мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены у всех и "небольшие видоизменения" ничего не значат.
"- Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой",
"- Деревья в лесу, - повторила она. - Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым и умным человеком, между добрым и злым?
- Нет, есть: как между больным и здоровым. Легкие у чахоточного не в том положении, как у нас с вами, хоть устроены одинаково. Мы приблизительно знаем, отчего происходят телесные недуги; а нравственные болезни происходят от дурного воспитания, от всяких пустяков, которыми сызмала набивают людские головы, от безобразного состояния общества, одним словом. Исправьте общество, и болезней не будет".
Может быть, при всей категоричности, Базаров не так уж неправ. Если "сызмала набивать людские головы" тем, что требуется, то...
Мы до сих пор как следует не изучили, как организовать общество, чтобы люди меньше страдали и меньше зависели от недостатков друг друга. Какие-то плюсы были при Советской власти, какие-то сейчас, (хотя бы возможность не стоять в магазине в очередях, а главное - возможность свободно выражать свои мысли). Но как организовать современное общество с учетом всего уже накопленного опыта - не додумались пока. Споры, борьба, взаимные обвинения...
"- И вы полагаете, - промолвила Анна Сергеевна, - что когда общество исправится, уже не будет ни глупых, ни злых людей?
- По крайней мере при правильном устройстве общества совершенно будет равно, глуп ли человек или умен, зол или добр.
- Да, понимаю; у всех будет одна и та же селезенка.
- Именно так-с, сударыня".
Незаметно, привольно проходили дни. Чаепития, прогулки, беседы...
В далеком будущем появятся новые приемы изображения: "На плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от разбитого колеса - и лунная ночь готова", - напишет Чехов. "Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды", - поведает (еще нескоро) Маяковский.
А тут... Расцвеченная массой ощущений, ассоциаций, изящная, окрыленная высоким смыслом свободно льется музыка художественной речи.
"Лампа тускло горела посреди потемневшей, благовонной, уединенной комнаты; сквозь изредка колыхавшуюся штору вливалась раздражительная свежесть ночи, слышалось ее таинственное шептание".
8
"Теперь любовь начинается с постели". Между благовоспитанными героями Тургенева долгие разговоры, все более доверительные. День за днем, день за днем. И наконец...
"Ее глаза встретились с глазами Базарова, и она чуть-чуть покраснела. - Позади меня уже так много воспоминаний: жизнь в Петербурге, богатство, потом бедность, потом смерть отца, замужество, потом заграничная поездка, как следует... Воспоминаний много - длинная, длинная дорога, а цели нет... Мне и не хочется идти.
- Вы так разочарованы? - спросил Базаров.
- Нет, - промолвила с расстановкой Одинцова, но я не удовлетворена. Кажется, если б я могла сильно привязаться к чему-нибудь...
- Вам хочется полюбить, - перебил Базаров, - а полюбить вы не можете: вот в чем ваше несчастие.
Одинцова принялась рассматривать рукава своей мантильи.
- Разве я не могу полюбить? - промолвила она.
- Едва ли! Только я напрасно назвал это несчастием. Напротив, тот скорее достоин сожаления, с кем эта штука случается.
- Случается что?
- Полюбить.
- А вы почем это знаете?
- Понаслышке, - сердито отвечал Базаров".
Но все эти встречи, уединенные беседы сделали свое дело. Вот еще один разговор, вернее, заключительный его кусочек.
"- Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец.
- А вы заметили во мне сдержанность... как вы еще выразились... напряженность?
- Да.
Базаров встал и подошел к окну.
- И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать, что во мне происходит?
- Да, - повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.
- И вы не рассердитесь?
- Нет.
- Нет? - Базаров стоял к ней спиною. - Так знайте же что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились.
овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая - страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его.
- Евгений Васильевич, - проговорила она, и невольная нежность зазвенела в ее голосе.
Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор - и, схватив ее обе руки, внезапно привлек ее к себе на грудь.
Она не тотчас освободилась из его объятий; но мгновение спустя она уже стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней...
".
Почему героиня "не может полюбить"? Не то что не может. Но богатство, независимость, комфорт, хорошо организованная, спокойная и размеренная жизнь... Не хотелось нарушить этот покой и порядок. Слишком трудные были у нее в прошлом обстоятельства: несмотря на полученное воспитание, аристократизм, - беспросветная, унизительная бедность, прозябание в глуши, никаких перспектив.
Надо еще учесть, что "покойного Одинцова она едва выносила" и, благодаря ему, "получила тайное отвращение ко всем мужчинам".
"- Нет, - решила она наконец, - Бог знает, куда бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете".
Базаров после этого отправился навестить старичков родителей. Аркадий, все время проводивший с Катей, присоединился к нему.
9
и при этом кстати и некстати употреблял иностранные слова.
Обожая сына, он старался как-то сдерживать проявления любви, а уж мать... Как она кинулась к сыну, "кругленькая, низенькая старушка в белом чепце и короткой пестрой кофточке. Она ахнула, пошатнулась и наверно бы упала, если бы Базаров не поддержал ее. Пухлые ее ручки мгновенно обвились вокруг его шеи, голова прижалась к его груди, и все замолкло. Только слышались ее прерывистые всхлипывания".
Мать Базарова Арина Власьевна "была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны... Ей бы следовало жить лет за двести, в старомосковские времена".
Но как ни боготворили сына старики родители, ему было с ними скучно, хотя он, конечно, их по-своему любил. "Он враг всех излияний", - говорил потом Аркадию отец Базарова. Кстати, еще одна деталь, упомянутая мимоходом, но характерная: другой бы "тянул да тянул со своих родителей", а этот лишней копейки у них не взял.
"- Он бескорыстный, честный человек, - заметил Аркадий".
"Лошади тронулись, и колокольчик зазвенел..." И вот уже пыль улеглась, и "глядеть вслед было незачем..." Тогда старик, в присутствии гостей храбрившийся, молодцевато махавший платком на крыльце, уронил голову на грудь и совсем поник: "Бросил, бросил нас... скучно ему стало с нами". Но Арина Власьевна, тихо плакавшая, сумела утешить в печали; сын, "что сокол: захотел - прилетел, захотел - улетел... Только я останусь для тебя навек неизменно, как и ты для меня".
Друзья все же заехали было к Одинцовой, пришла вдруг такая фантазия. Но их там не ждали и, почувствовав это, они поспешили объявить, что едут в Марьино. Одинцова приветствовала их с обычной для нее любезностью, пригласила приезжать еще...
Друзья сели в экипаж и на следующий день вечером прибыли в Марьино.
10
А между тем дела в Марьино шли плохо. (Книга написана в 1961 - в год отмены крепостного права.) Николай Петрович размежевался со своими крестьянами, но возня с наемными работниками... "Одни требовали расчета или прибавки, другие уходили, забравши задаток..." Управляющий обленился. Посаженные на оброк мужики не платили денег в срок, да еще крали лес... Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным лицом, порядился доставить жнецов по 2 рубля с десятины и надул самым бессовестным образом; свои бабы заламывали цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался..."
"- Сил моих нет!" - не раз с отчаянием восклицал Николай Петрович, - понимая, (при всей своей кротости, высоких принципах и т. п.), что "без страха наказания ничего не поделаешь!"
"- Спокойно, спокойно", - повторял по-французски Павел Петрович.
И Аркадий, конечно, понимал, что "преобразования необходимы", но понятия не имел "как их исполнить, как приступить?"
"Все только болтать о наших язвах не стоит труда", - заявил он как-то во всеуслышание.
"Здесь барство дикое без чувства, без закона везде присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время земледельца", - писал в свое время Пушкин. И вот новый этап истории русской деревни. Нелегкий по-своему.
Нет, крепостное право не слишком воспитало крестьян в духе "любви к ближнему". Тургенев, помещик, дворянин, достаточно знал эту жизнь, его свидетельство заслуживает доверия. Непривычными для всех оказались новые отношения.
"К довершению всего, мужики начали между собою ссориться: братья требовали раздела, жены их не могли ужиться в одном доме; внезапно закипала драка, и все вокруг поднималось на ноги как по команде, все сбегалось перед крылечком конторы, лезло к барину, часто с избитыми рожами, в пьяном виде..."
Рабство глубоко въелось в человеческую натуру и формальная отмена его не могла сразу привести к глубоким изменениям. Предстоял долгий путь страданий и обид; и медленного, почти незаметного совершенствования.
Базаров работал упорно и угрюмо. Микроскоп, лягушки, инфузории. Молодой естествоиспытатель, ученый. Хотелось делать дело, а не болтать впустую.
Может быть, неудача с Одинцовой толкнула его к доброй, доверчивой, глуповатой и прекрасной Фенечке. Да и одиночество сыграло свою роль.
Фенечке нравился Базаров; но и она ему нравилась Застенчивая, наивная, она при нем себя чувствовала свободнее, чем обычно. Вдобавок, "Фенечка хорошела с каждым днем. Бывает эпоха в жизни молодых женщин, когда они вдруг начинают расцветать и распускаться, как летние розы; такая эпоха наступила и для Фенечки. Все к тому способствовало, даже июльский зной, который стоял тогда. Одетая в легкое белое платье, она сама казалась белее и легче..." Опять портрет для картинной галереи.
затеял шутливый, многозначительный разговор и как-то нечаянно, не удержав невольного порыва, "нагнулся и крепко поцеловал ее в раскрытые губы".
Очень точно переданы каждый жест, каждое слово.
Растерянная, беззащитная, наивная Фенечка и крепкий добрый молодец, не признающий авторитетов. "Она дрогнула, уперлась обеими руками в его грудь, но уперлась слабо, и он мог возобновить и продлить свой поцелуй".
И, о ужас! Час от часу не легче! Появился вдруг Павел Петрович, сказал "с какою-то злобною унылостью: "Вы здесь!" и тут же ушел. Увидев его, растерянная Фенечка "мгновенно отодвинулась на другой конец скамейки", затем тут же ушла. "Грешно вам, Евгений Васильич", - прошептала она уходя.
Через пару часов Павел Петрович явился в комнату к Базарову, извинился, что отрывает его от "ученых занятий"...
видимо, хотел защитить его честь в лучших традициях дворянского сословия.)
На ходу обсудили условия поединка.
"- Фу-ты, черт! Как красиво и как глупо!... - воскликнул Базаров после ухода Павла Петровича. - А отказать было невозможно; ведь он меня, чего доброго, ударил бы, и тогда... (Базаров побледнел при одной этой мысли; вся его гордость так и поднялась на дыбы.) Тогда пришлось бы задушить его, как котенка".
11
В 4 часа утра Базаров отправился в рощу, вместо секунданта прихватив с собой слугу.
Какая была красота вокруг! Жить бы да жить! Но вот уже появился Павел Петрович с ящиком, в котором лежали пистолеты.
"- Вы готовы? - спросил Павел Петрович.
- Совершенно.
Пуля резко "зыркнула" возле самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. "Слышал, стало быть ничего", - успело мелькнуть в его голове". Потом и он выстрелил. Павел Петрович был ранен в ногу и, тем не менее, сказал: "По условию каждый имеет еще по одному выстрелу".
"- Ну извините, это до другого раза, - отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. - Теперь я уже не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть вашу рану".
В общем, оба вели себя мужественно, благородно.
К ночи у раненного "сделался жар" и разболелась голова. Николаю Петровичу он уже объяснил, что сам вызвал Базарова на дуэль, что они поссорились "из-за политики". Потом начался легкий бред и, произнося в бреду несвязные слова, он, между прочим, упомянул в присутствии брата, что в Фенечке есть что-то общее с княгиней Р., "особенно в верхней части лица". "- Я не потерплю, чтобы какой-нибудь наглец посмел коснуться..." Николай Петрович не подозревал, к кому относились эти слова.
Фенечка была сирота, дочь умершей от холеры экономки Николая Петровича. "Прелестно было выражение ее глаз, когда она глядела как бы исподлобья да посмеивалась ласково и немножко глупо".
"Она была так молода, так одинока, Николай Петрович был сам такой добрый и скромный... Остальное досказывать нечего..." У них уже был 6-месячный ребенок, Митя.
"- Вы не виноваты? Нет? Нисколько? - выяснял он, когда Фенечка принесла ему чай.
Речь, внешность, характеры - все так живо, зримо, реально!
"- Я Николая Петровича одного на свете люблю и век любить буду! - проговорила с внезапною силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, - а что вы видели, так я на страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем..."
Павел Петрович "ухватил и стиснул ее руку", побледнел; "тяжелая, одинокая слеза катилась по его щеке" и он прошептал - отнюдь не объяснение в любви, о нет!, а торжественную просьбу любить и никогда не покидать его брата. "Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым". Он прижал ее руку к губам, "судорожно вздыхая". Фенечка испугалась, не припадок ли с ним. "А в это мгновение целая погибшая жизнь в нем трепетала".
Он верит в их реальность. Он их даже любит немножко.
Когда пришел брат, а Фенечка ушла, Павел Петрович с искренним волнением и самоотверженностью стал просить его жениться на Фенечке. Ведь Николай Петрович именно из уважения к нему и к его "аристократизму" не решился до сих пор на столь неравный брак.
"- Дорогой мой Павел! Но что скажет Аркадий?
- Аркадий? Он восторжествует, помилуй! Брак не в его принсипах, зато чувство равенства будет в нем польщено".
Когда вскоре Базаров уезжал из кирсановской усадьбы и на повороте дороги она в последний раз предстала пред ним, он только сплюнул и пробормотал: "Барчуки проклятые!"
"Я внук дьячка", "мой дед землю пахал", - говорил он о себе с некоторым вызовом. Его отец, Василий Иванович даже иногда кокетничал: "Я ведь плебей, не из столбовых, не то что моя благоверная..." Может быть, неосознанный "комплекс неполноценности" здесь все же присутствовал.
Но образование, (подлинное, а не формальное) постепенно воспитывает и равняет людей. Внук дьячка или князя, всем предстояло в будущем сродниться, перемешаться, хотя на пути к этому - столетия борьбы, ненависти, амбиций, страданий.
12
Базаров приехал к родителям, совершенно их этим осчастливив и вначале усердно работал. Потом "лихорадка работы с него соскочила, заменилась тоскливою скукой и глухим беспокойством". Человек любознательный, умный, он отправлялся в деревню и вступал в беседу с каким-нибудь мужиком, вероятно желая его понять. Но мужик "с патриархальной певучестью" бормотал что-нибудь невразумительное, вроде: "Потому, значит... какой положон у нас, примерно, придел..." или "Вы наше отцы...", а потом говорил приятелю: "Известно, барин; разве он что понимает?" Самоуверенный, подтрунивавший над всеми Базаров не подозревал, что в глазах мужиков он при этом был "чем-то вроде шута горохового..."
Потом он нашел себе занятие, стал помогать отцу в его немудреной лечебной практике.
"на колотики подняло". Поди разберись. Где больницы, оснащенные новейшей первоклассной техникой? Где спасительные лекарства? Впрочем, и сейчас, через полторы сотни лет, когда есть такие больницы и лекарства, достижениями современной медицины еще трудно, подчас невозможно воспользоваться. А уж тогда...
Базаров как-то раз вырвал зуб у заезжего торговца. Василий Иванович был в восторге, сохранил зуб, (самый обыкновенный) и, показывая его потом, повторял: "- Вы посмотрите, что за корни! Этакая сила у Евгения! Краснорядец так на воздух и поднялся..." Не удивительно, что краснорядец подпрыгнул, если учесть, что анестезии тогда, кажется, не было. (И вообще требуется в данном случае хирург-стоматолог). Но Василий Иванович боготворил сына и восхищался всем, что тот делал.
Однажды мужик из соседней деревни привез брата, больного тифом. Брат лежал без сознания "ничком на связке соломы", весь покрытый темными пятнами. Спасти его не смогли; он умер в телеге на обратном пути.
Дня три спустя Базаров спросил, нет ли у отца "адского камня" - прижечь ранку.
"- Кому?
".
Оказалось, он ездил в деревню, откуда привозили тифозного мужика. "Они почему-то вскрывать его собирались, а я давно в этом не упражнялся.
- Ну?
-Ну, вот я и попросил уездного врача; ну и порезался".
Талант, любознательность или небрежная самоуверенность виноваты? Но, конечно, в первую очередь - несовершенство массовой медицины.
"- Ты бы посмотрел на его ланцеты!" - рассказывал Базаров о слабой технической оснащенности уездного врача. (Когда-нибудь будущие поколения ужаснутся по поводу нашей нынешней медицины и пожалеют нас.)
"Василий Иванович вдруг побледнел весь"...
Прижигая эту ранку на пальце, он спросил: "Не лучше ли нам прижечь железом?
- Это бы раньше надо сделать; а теперь, по-настоящему, и адский камень не нужен. Если я заразился, так уж теперь поздно.
- Как... поздно... - едва мог произнести Василий Иванович.
- Еще бы! С тех пор 4 часа прошло с лишком".
И вот Базаров уже не может встать с постели: "голова у него закружилась, кровь пошла носом; он лег опять".
"Вы оба с матерью должны теперь воспользоваться тем, что в вас религия сильна", - посоветовал он в конце концов отцу. И еще попросил уведомить Одинцову: "Евгений, мол, Базаров кланяться велел и велел сказать, что умирает".
И опять страница за страницей... Долго, подробно и так удивительно точно, реально и сдержанно. Мучительное умирание на глазах у бесконечно любивших его родителей. "Все в доме вдруг словно потемнело..." И в сердце читателя словно вонзили нож и медленно его там поворачивают.
"Стук рессорного экипажа, тот стук, который так особенно заметен в деревенской глуши..."
"Ливрейный лакей отворял дверцы кареты; дама под черным вуалем, в черной мантилье выходила из нее.
- Я Одинцова, - промолвила она. - Евгений Васильевич жив? Вы его отец? Я привезла с собой доктора".
На миг родителям показалось, что это ангел с неба, спасение. Так хотелось надеяться... И читатель готов с ними вместе поверить. Увы, немец-доктор шепнул затем Анне Сергеевне, что больной безнадежен.
И последний короткий разговор наедине. Вот из него лишь отдельные фразы.
"- Ну, спасибо, - повторил Базаров. - Это по-царски. Говорят, цари тоже посещают умирающих.
- Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено".
Он, как всегда, держался мужественно, немного, как всегда, иронизируя.
"- Ну, что ж мне вам сказать... я любил вас! Это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно".
И насчет своих былых жизненных планов он теперь отозвался с иронией. "И ведь тоже думал: обломаю дел много, не умру, куда! Задача есть, ведь я гигант! А теперь вся задача гиганта - как бы умереть прилично"...
"неспетой песней". Прощаясь, Анна Сергеевна приложилась губами к его лбу и тихо вышла.
"- Что, - спросил ее шепотом Василий Иванович!
- Он заснул..."
Базарову не суждено уже было просыпаться, а на следующий день он умер.
Через полгода состоялись две свадьбы: Аркадия с Катей и Николая Петровича с Фенечкой.
"новейший, усовершенствованный", "молодой и щекастый малый" с "напомаженными волосами" и "учтивыми телодвижениями". Он женился тоже, "взял порядочное приданое за своею невестой, дочерью городского огородника, которая отказала двум хорошим женихам только потому, что у них часов не было: а у Петра не только были часы - у него были лаковые полусапожки".
Здесь веет чем-то знакомым, чем-то сродни будущему мещанскому "вещизму". "Глазенки карие и желтые ботиночки зажгли в душе моей негаснущий костер", - сообщалось потом в песенке времен НЭПа от имени какой-то влюбленной девицы...
* * *
В конце романа - короткое сообщение о дальнейшей судьбе каждого из героев.
Отец и сын Кирсановы живут в Марьине, Аркадий стал "рьяным хозяином" и дела их начинают поправляться.
Павел Петрович пребывает в Дрездене, где общается главным образом с англичанами и проезжими русскими; его там считают "совершенным джентльменом".
"не по любви, но по убеждению" за одного из будущих русских деятелей, человека умного, волевого и даже доброго. Они живут дружно "и доживутся, пожалуй, до счастья... пожалуй, до любви".
"часто приходят два уже дряхлых старичка - муж с женою", становятся на колени возле могилы, "и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын". И приходит вдруг то самое "очищение души", которым заканчиваются лучшие трагедии в литературе. Да и жизнь человеческая с ее неизбежным концом всегда, в сущности, трагедия. (А быть может, есть в неведомых формах ее продолжение в иных мирах?)
Наконец, заключение книги - печальное, светлое. Цветы на одинокой могиле говорят не только о великом спокойствии "равнодушной" природы, но "о вечном примирении и о жизни бесконечной"...
Эта музыка прозрачного окрыленного русского языка! И реальные, подлинные души людей, их облик, вся обстановка жизни. И не сумбур разрозненных впечатлений, но какое-то светлое, высокое осмысление.
И не малейшей категоричности, ни тени самоуверенной, настойчиво поучающей манеры знатока, владеющего "истиной в последней инстанции"...
1861