Тургенев И. С. - Толстому Л. Н., 3 (15) января 1857 г.

567. Л. Н. ТОЛСТОМУ

Не знаю, много ли радуют Вас мои письма, но Ваши меня утешают¹. В Вас, очевидно, происходит перемена - весьма хорошая. (Извините меня, что я Вас как будто по головке глажу: я <на> целых десять лет старше Вас - да и вообще чувствую, что становлюсь дядькой и болтуном). Вы утихаете, светлеете и - главное - Вы становитесь свободны, свободны от собственных воззрений и предубеждений. Глядеть налево так же приятно, как направо ничего клином не сошлось - везде "перспективы" (это слово Боткин у меня украл) - стоит только глаза раскрыть. Дай бог, чтобы Ваш кругозор с каждым днем расширялся! Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать; система - точно хвост правды, но правда как ящерица: оставит хвост в руке - а сама убежит: она знает, что у ней в скором времени другой вырастет. Это сравнение несколько смело - но дело в том, что Ваши письма меня утешают. Это несомненно.

Я получил от Вашей сестры очень милое и довольно длинное письмо². Оно меня очень обрадовало; я искренно к ней привязан - и известие о ее болезни меня сильно опечалило. Ей тоже понравился мой "Ф<ауст>". Странная судьба этой вещи! Иным она совсем не по вкусу - между прочим и к крайнему моему сожалению - и г-же Виардо. Кстати, что за нелепые слухи распространяются у вас! Муж ее здоров как нельзя лучше, и я столь же далек от свадьбы - сколь, напр.,-- Вы. Но я люблю ее больше, чем когда-либо, и больше, чем кого-нибудь на свете. Это верно³.

Ваше "Детство и отрочество" - производит фурор между здешними Русскими дамами; присланный мне экземпляр⁴ читается нарасхват - и уже я должен был обещать некоторым, что непременно Вас познакомлю с ними - требуют от меня Ваших автографов - словом - Вы в моде - пуще кринолина. Сообщаю Вам это, потому, что ни говори - есть там где-то в сердце пупырушек, который такие похвалы (да и всякие) приятно щекочут. И пусть щекочут - на здоровье!

Из писем, полученных мною из Петербурга, я могу заключить, что у вас довольно сильно зашевелилась литературная - да и всякая другая жизнь. Иногда меня разбирает досада, почему я не нахожусь в это время со всеми вами - и даже кажется ("человек самолюбив!"), что я мог бы быть полезен. Но выехать отсюда раньше апреля я и думать не могу - и потому отлагаю все подобные мечты до будущей зимы. А будущей зимой Вас, пожалуй, не будет. Вы мне пишете, что даже нынешнюю зиму в Петербурге не доживете. Что у Вас за мысль ехать на Кавказ? Скорее брата Вашего надобно оттуда вытащить.

Не забудьте мне прислать всё Ваше, что явится не в "Соврем<енник>е".

Знакомство Ваше с Шекспиром - или говоря правильнее - приближение Ваше к нему - меня радует⁵. Он - как Природа; иногда ведь какую она имеет мерзкую физиономию (вспомните хоть какой-нибудь наш степной октябрьский, слезливый, слизистый день) - но даже и тогда в ней есть необходимость, правда - и (приготовьтесь: у Вас волоса встанут дыбом) - целесообразность. - Познакомьтесь-ка также с "Гамлетом", с "Юлием Цезарем", с "Кориоланом", с "Генрихом IV", с "Макбетом" и "Отелло". Не позволяйте внешним несообразностям отталкивать Вас; проникните в середину, в сердцевину творения - и удивитесь гармонии и глубокой истине этого великого духа. Вижу отсюда, как Вы улыбаетесь, читая эти строки; но подумайте, что, может быть, Т<ургенев> и прав. Чем черт не шутит!

Я не говорю Вам о здешних моих знакомствах; встретил я только одну милую девушку - и та Русская⁶; одного очень умного человека - и тот жид⁷. Французики мне не по сердцу; они, может быть, отличные солдаты и администраторы - но у всех у них в голове только один переулочек, по которому шныряют всё те же, раз навсегда принятые мысли. Всё не ихнее им кажется дико - и глупо. "Ah! le lecteur Franèais ne saurait admettre cela!" Сказавши эти слова, француз даже не может представить себе, что Вы что-нибудь возразите. Бог с ними!