(13) марта 1851 г. Москва
Москва. Марта 1. 1851.
Драгоценный Иван Сергеевич, - посылаю это письмо со страхом, что его не примут на почту, потому что графиня прежде еще меня написала Вам около 500 страниц, да если я еще напишу хоть четверть того, - то едва ли Почтамт видал когда-либо (Вместо: когда-либо - было: каки<е-либо>.) послания такого объема. Пишу к Вам под влиянием самого превосходного впечатления: вчера пел Марио в Благород<ном> Собрании.1 Я и не подозревал, чтобы мог существовать такой голос. Я слышал Рубини,2 когда уже он сходил со сцены, - и он вдвое не произвел на меня такого впечатления, как Марио. Боткин уверял, что во время пения Марио у многих дам указательные персты находились в действии. Этого я не видал, но не ручаюсь, чтобы этого не было по приезде их домой, когда они ложились спать. Марио действительно очень хорош, гораздо лучше Чиабатты,3 который не больше, как статный и дебелый итальянский мужик. Послезавтра - другой концерт.4
Но поговорим о другом. В продолжении всего этого времени в литературных кружках только и говорили об Вашем последнем рассказе.5 - Действительно, он так хорош, что его можно перечитывать по несколько раз. Тут, как Вам известно, трубят о повести Станкевича,6 он читал ее мне. Повесть написана хорошо, но не более, и вообще для русской литературы нельзя ожидать от Станкевича решительно ничего. - Дело в том, что лицо, которое он вывел в этой повести, - это тот же "Ипохондрик" (повесть, которую он напечатал в "Совр<еменнике>"),7 - а ипохондрик и главное лицо его новой повести - он сам, Станкевич. Повесть его - результат всей его жизни, оттого она хороша, оттого в ней много верного анализу, много что идет прямо от сердца - но кроме этого Станкевич едва ли что-нибудь напишет, потому что у него нет решительно никакого знания действительности, она его пугает и оттого из-под его пера не выйдет ничего живого. Не знаю, прав ли я, но это мнение родилось в моей голове в то время, как он читал повесть. Она написана вроде кудрявцевских повестей, которых я терпеть не могу.
Об Драшусове я Вам уже писал. Необходимо, чтобы Вы дали ему знать, сколько он Вам должен.8
Очень, очень рад, драгоценный Иван Сергеевич, что Вы нашли себе домино. - Вы пишете, что барыня, скрывающаяся под ним, очень умна, - это хорошо. Ум - великое дело, и ничего не может быть приятнее, как встретиться, наконец, с умною женщиною. Но видите ли что? - умные женщины хороши в гостиных, садах, кабинетах и т. д., но в маскарадах - ум становится вещицей очень маленькою.9 Конечно, приятно, если домино - не бессмысленный столб, приятно, если оно остроумно, разговорчиво, любезно, - но все это только аксессуары. А главное - лицо, грудь, ляжки или ляшки - (не знаю, как пишется по грамматике Греча) - в них-то только скрывается "рай мучений и ад блаженства". А Вы пишете, что Ваша барыня - некрасива. Нет, - я не сильно завидую Вам, может быть, потому, что до сих пор нахожусь в каком-то состоянии бреда, приятном и вместе тяжелом. Вчера концерт Марио доставил мне все возможные удовольствия. - Стою я и слушаю этот дивный, симпатичный голос,-- он кончает, я опускаю глаза и вижу-- сидит предо мною Ирка, (После: предо мною Ирка - слово заретушировано. и предчувствие "рая мучений и ада блаженства". Вся она, всеми своими членами, кажется, говорила, что теперь смеющий лечь с ней на постель захлебнется от блаженства, что она замучает восторгом. Никогда я не видывал такой физиономии. Это было воплощение чувственности и вызов на наслаждения, в своем роде стоящий вызова Клеопатры!!!... Вот это женщина! Это жизнь! А Вы, драгоценный Иван Сергеевич, требуете прежде всего ума, - Вам нужно только побаловать душу, а не предаться истинному блаженству.10 Но уж об этом мы не раз говорили.
Новостей тут решительно нет никаких - ни литературных, ни... ни других, если, кроме литературы, может быть что-нибудь нового. Графине теперь гораздо лучше. Я чувствую, что я не очень еще благодарил Вас за Драшусова. Но зачем слова, - Вы поймете, как я Вам благодарен. Я думаю Вас ужасает получение таких огромных писем, как находящееся сию минуту в Ваших руках. Но ничего, не ленитесь только писать Вы. Пишите ответы, а мы Вас очень любим, и не забудем передавать все, чем богаты.
Любящий Вас Е. Феоктистов.
Примечания
1 Mapuo (Mario) Джованни (наст. имя и фам. Джованни Маттео Де Кандиа, De Candiu) (1810--1883) - итальянский певец (тенор). В 1838 г. дебютировал в "Гранд-Опера" в Париже, затем пел в парижском "Театр Итальен", исполняя главные партии в операх Г. Доницетти, Дж. Россини, В. Беллини. Здесь Тургенев слышал его в конце 1847 г. (см. отзыв в письме П. Виардо от 30 декабря 1847 (11 января 1848) г., а позже упоминания как ее партнера в опере Мейербера "Пророк" на сцене лондонского Ковент-Гардена в письме от 11, 12 (23, 24) июля 1849 и музыкального фестиваля в Ливерпуле летом 1849 г. с участием Марио - в письме к Луи Виардо от 11(23) августа 1849 г.). В 1849--1853 гг. Марио вместе с женой Джулией Гризи - на сцене петербургского Большого театра. Они приехали в Россию, когда, по словам Валериана Панаева, имя певца "гремело по всей Европе, и Петербург приходил в неистовый восторг от этого соловья, но, кажется, более от его красоты..." (Воспоминания Валериана Александровича Панаева//Русская старина. 1901. No 10. С. 587). "С приездом Гризи и Марио возвратились блаженные времена Виардо и Рубини, - вспоминал А. И. Вольф о театральном сезоне 1849--1850 гг. - Зала Большого театра снова стала наполняться beaumond'oм, снова меломаны, как истинные, так и притворные стремились туда..." (Вольф. Т. 1, ч. 1. С. 139). Ср.: "Оперный сезон 1849--1850 г. был эпохою возрождения лучшего золотого времени итальянской оперы в Петербурге: мы услышали, наконец, Гризи и Марио. Говорить о них можно много или ничего, а потому замечу только, что в лице Гризи осуществился идеал Нормы Беллини и что в "Гугенотах" появление Гризи и Марио составило событие..." (Яхонтов А. Н. "Итальянская опера" (Боткин В. П. Литературная критика. Публицистика. Письма. М., 1984. С. 170--172; впервые: Современник. 1850. No 3). В Москве, открыв концертный сезон 1851 г., Марио дал четыре концерта - 28 февраля, 3, 5 и 6 марта. Первый из них предварялся объявлением: "В зале Благородного Собрания в среду, 28 февраля, г. Марио будет иметь честь дать концерт, в коем будут участвовать г-жа Жерве Нейрейтер и г. Чабатта <Чиабатта>..." (Ведомости московской городской полиции. 1851. 27 февр., No 45. С. 2). Со страниц этой же газеты читатели узнали о большом успехе первого концерта гастролеров: "Наши слова оправдались, когда мы несколько дней тому назад сказали, что концертная пора в нынешнем году начинается самым блестящим образом. В среду, 28 февраля, при чрезвычайно многочисленном стечении публики - так, что тесно было в огромном зале Московского Благородного собрания, дан был первый концерт г. Марио" (там же. 1851. 3 марта, No 49). Автор фельетона, подводившего итог гастролям, сообщал о первой встрече певца с москвичами: "Публика на этом концерте была чрезвычайно многочисленна, и 1-й концерт в Москве этого первого тенора Европы увенчался полным успехом. Большая часть слушателей, бывших 28 февраля в Благородном собрании, не имела еще случая прежде слышать Марио: но имя его было уже знакомо ей по его огромной европейской славе; поэтому эта часть публики ожидала от Марио очень многого, отнюдь не менее, если еще не более того, чего ожидали от него уже знакомые с прекрасным голосом этого певца, и г. Марио вполне удовлетворил этим ожиданиям" (там же. 1851. 8 марта, No 53. С. 1. Без подписи). См. ниже 2-е и 4-е примечания.
2 Знаменитый итальянский тенор Джованни Баттиста Рубини (Rubini) (1795--1854), один из лучших исполнителей заглавных теноровых партий в операх Дж. Россини, В. Беллини, Г. Доницетти. В Россию приехал в 1843 г. и привез группу певцов из Италии, положив начало постоянной итальянской оперной труппе в Петербурге. Дуэт Рубини с Мишель Полиной Виардо-Гарсиа (1821--1910) стал самым ярким впечатлением русской театральной публики сороковых годов. Прослушав Рубини в опере Доницетти "Ламермурская невеста" весной 1843 г., Никитенко записал в дневнике: "Играл и пел знаменитый Рубини. Музыка оперы прелестна, легка, нежна, грациозна. Рубини - великий мастер. Главное в его исполнении: ясность, непринужденность и страсть" (Никитенко. Глинка М. "Ведомостей московской городской полиции" в канун прибытия итальянского певца писал: "В Москву приезжает новый знаменитый гость, первый европейский тенор, с тех пор, как сошел со сцены Рубини, - г. Марио. / Г. Марио, наследник славы Рубини, которую приобрел еще в молодых летах..." (1851. 27 февр., No 45). Однако, по мнению знатоков, унаследовав репертуар Рубини, обладая голосом и внешностью редкой красоты, Марио уступал ему в технике, выносливости и главное, как отмечалось современниками, - в той мере сценического такта, которая отличала его предшественника. На это противоречие обратил внимание Вольф: "Марио вышел в "Пуританах" вместе с Фреццолини и, едва замерли последние звуки его выходной каватины (a te о cara), как поднялся в зале гвалт, какого не было при Виардо и Рубини. После первого акта овация была еще шумнее; мужчины махали шляпами, дамы платками, неистовые браво раздавались и в партере и на верхах. Короче сказать, энтузиазм дошел до крайних пределов. И было впрочем от чего! Такого чудного органа, с таким чистым металлическим тембром, нам не приходилось еще слышать между мужскими голосами. К тому же, сколько неподдельного увлечения, какая осмысленная игра, полная огня и страсти, и в довершение - пленительная наружность. По искусству пения, Марио, конечно, был ниже Рубини, не было у него той необычайной отделки малейших оттенков и не умел он так рассчитывать свои силы. После чудно сказанной фразы многие места проходили незаметными от утомления, и от того, конечно, эффект всей сцены не всегда был полный. Такие неровности, вероятно, замечались только немногими, а масса довольствовалась тем, что ей давали, и приходила в неистовый восторг" (Вольф. Т. 1, ч. 1. С. 140). Валериан Панаев воспринимал Марио как поверхностного певца и, не разделяя безудержно восторженного отношения публики, противопоставлял ему Рубини. Ср.: "Когда же я прослушал его <Марио> в трех, четырех операх, то не только не испытал наслаждения, или хоть бы удовлетворения, но, наоборот, испытал несколько раз досадное раздражение нервов. Не подлежит сомнению, что это был сладко-певучий соловей, но в его голосе не было и признака драматизма. Был ли у него драматизм в голосе в прежнее время, - я не знаю; я говорю о Марио, явившемся в Петербург в 1851 г. Он раздражал мои нервы именно тогда, когда ухо требует сильного драматического звука, и вдруг, вместо того, он услышит высокую, тончайшую фистулу. Самые переходы в эти горловые ноты были у Марио неприятно резки, тогда как Рубини переходил в эти ноты совершенно незаметно. Зная, что Петербург пленяется его красотой, Марио очень любил рисоваться на сцене. И вот он ставит в свой бенефис какую-то несчастную оперу - "Сарданапал", в которой изображает негу в очень нескромном костюме. После этой оперы мне казалось, что это было как бы некоторое оскорбление великому драматическому искусству, и я решительно перестал ходить слушать Марио..." (Воспоминания Валериана Александровича Панаева//Русская старина. 1901. No 10. С. 587--588). Ср. с фразой из письма Феоктистова от 17--18 марта 1851 г.: "Странно, - но Марио в Москве далеко не понравился, многим даже знатокам музыки и пения. На меня он произвел сильное впечатление. Вообще же, хвалят очень его голос, но сильно нападают на манеру и отсутствие выразительности в пении. Я - профан - этого не заметил".
3
4 То есть 3 марта. Третий концерт Марио последовал 5 марта в том же составе в зале Большого театра. О втором концерте, 3 марта, автор фельетона в "Ведомостях московской городской полиции" сообщал: "Ни одного места не было пустого, все было занято, и все-таки огромная зала Большого театра, со всеми ее ложами, креслами и галереями оказалась мала для огромного числа желавших присутствовать при втором концерте Марио: многие не нашли в ней себе места. / Второй концерт Марио увенчался успехом, может быть еще большим, чем первый. Более отдохнувший от дороги, певец был еще более в голосе, чем в первый концерт, и восторг, возбужденный им, был чрезвычайно велик, вызовов было несчетное множество и знаменитому певцу, как дань восторга, было брошено несколько букетов. / Особенно произвело эффект чудное трио Россини из "Вильгельма Телля", в котором голос Марио заливался дивными, сердечными слезами./Это трио (исполненное гг. Марио, Чиабатта и Куровым), равно, как и две арии, пропетые в этом концерте г. Марио, были повторены по единодушному желанию публики" (1851. 8 марта, No 53). Об исполнении этого трио вспоминал Бестужев-Рюмин: "В театре я бывал очень редко и потому наперечет помню, что видел: видел "Горе от ума" с Самариным - Чацким, Верой Самойловой - Софией, видел Фанни Эльслер в "Эсмеральде", слышал "Elesir d'amore" с буфом Росси (в роли Дулькамара), да Марио в концерте, где с ним пел бас Куров. Мы с Лохвицким были в райке; ему пришла в голову забавная мысль вызвать Курова вместе с Марио; его крик подхватили в райке, и Марио вывел Курова за руку" (Бестужев-Рюмин. С. 35--36). 6 марта Марио последний раз выступил в Благородном собрании уже в другом составе - со Шмитом и аккомпаниатором Иоганнисом (см.: Ведомости московской городской полиции. 1851. 6 марта, No 51. С. 4)
5 О "Бежином луге". См. 5-е примечание к письму Феоктистова от 21 февраля 1851 г.
6 (1821--1912, по другим данным 1909) - младший брат Н. В. Станкевича, беллетрист, мемуарист, биограф Грановского, Кетчера. Портрет Станкевича см.: Чичерин. С. 139--140; также: 7-е примечание к публикуемому письму от 30--31 марта 1851 г. Феоктистов имеет в виду повесть Станкевича "Идеалист" в учено-литературном альманахе Николая Щепкина "Комета" (М., 1851. С. 495--609) с посвящением Н. Г. Фролову (о составе альманаха см. 15-е примечание к письму Феоктистова от 17--18 марта 1851 г.). Оценку Феоктистова ср. с отзывами об "Идеалисте" братьев Афанасьевых, письма которых передают и характер споров вокруг этой повести. "Что ты скажешь об альманахе Щепкина "Комета"?", - спрашивал А. Н. Афанасьев. И далее: "В нем напечатана глубокая до неприятности и возвышенная до нелепости в художественном отношении повесть А. В. Станкевича, герой которой только и делает, что спит и рассуждает с бездушными вещами: портретами, переплетами книг etc., - повесть, в которую автор перенес все свои семейные бредни, "Идеалист"". Из ответного письма брата: "Александра Станкевича я не видел, братья его и кузины были весьма поражены, когда я объяснился, что в "Идеалисте" не вижу ничего великого, и только ясно мне одно желание автора выставить свое я в великолепном свете. <...> Споров было много, даже выходивших из пределов спора, а переходивших в чистую брань <...>. Не можешь представить себе, как я доволен разбором этой повести в "Современнике"" (Лазутин С. Г. "Тонкий человек" и поэмы "Саша" Н. А. Некрасова // Вопросы литературы и фольклора. Воронеж, 1972. С. 22--23, см. также в этой статье анализ идейно-полемических и текстуальных перекличек с повестью "Идеалист" произведений Некрасова пятидесятых годов).
7 "Ипохондрик" появился в 1848 г. в 3-м номере "Современника". Об автобиографически-исповедальническом характере этой повести Станкевича, о типе главного героя и соответствии его героям повестей Кудрявцева, Герцена, Салтыкова-Щедрина, а также Тургенева см.: Русская повесть XIX века. История и проблематика жанра. Л., 1973. С. 275--278, 281--282. Исповедальная форма, характерный психологический облик героя с его разочарованностью и скептицизмом открыли путь к анализу повестей Станкевича в соотнесении с лермонтовской традицией (см.: Назарова Л. Н. Станкевич Александр Владимирович // Лермонтовская энциклопедия/Гл. ред В. А. Мануйлов. М., 1981. С. 526).
8 См. 1-е примечание к письму Феоктистова от 21 февраля и 5-е - к письму от 24 февраля 1851 г.
9 "А - конечно-- Вы правы - ум на маскараде - последнее дело. Лучшим тому доказательством служит то обстоятельство, что вот я не вернулся к моей маске - даром что она умна как бес и даром, что я, по Вашим словам, желаю только баловать свою душу" (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 95).
10 "Козлоногому сатиру, одетому студентом и прикидывающемуся добродетельным человеком, - Евгению Феоктистову мой усердный поклон. Не без умиленья читал я Ваше добела раскаленное описание Ирки на концерте Марио. "Господи, господи, - думал я,-- есть же такие волканические темпераменты! Господи! - продолжал я, - не дай этой Этне изныть в тоске одиночества; но пошли ей, чего она жаждет с такой неслыханной энергией!". Надеюсь, что моя бескорыстная мольба будет услышана" (Т. Письма (2-е изд.).