17--18 (29--30) марта 1851 г. Москва
Москва. 17 марта. 1851.
"Уж сколько раз твердили миру,
Что...
хитрость вредна, бесполезна1 и между хорошими приятелями не употребляется, но Иван Сергеевич, несмотря на это, без зазрения совести предлагает прочесть в новом "Современнике" еще его одно произведение.2 Как будто великолепная статья о Познякове3 могла обмануть кого-нибудь! Как будто достаточно не подписать своего имени, чтобы публика не увидала руки мастера! Вот как было дело: опять в прошедший четверг собрались те же лица, "так называемые умные люди" у Галахова. Опять разговор касался "науки и жизни"4 - как вдруг кто-то взял "Современник" и стал читать статью о гениальном Познякове. На 5-ой строке у всех вырвалось восклицание: "это он!" Дальнейшее чтение не обмануло нас. Статья произвела фурор. Сам Кудрявцев5 подпрыгивал от восторга на своем стуле. Право, никто не ожидал, чтобы можно было по поводу Познякова написать статью с таким тонким остроумием, живостью и, как выразился Кудрявцев, с таким "отличным умом". Но так как в этой же статье говорится неуважительно об гр. Ростопчиной,6 то положено было не говорить никому, что статья принадлежит Вам,-- об этом знают немногие из кружка. Признаюсь Вам, я подумал, слушая эту статью, что бы Вам написать несколько страниц об школе Островского. Она теперь высказывается мало-помалу в "Москвитян<ине>". Так, например, если Вы читаете его, то могли заметить, что Григорьев при разборе "Пантеона" откровенно признался, что он и К° не слишком высоко ставят Мольера. Да и мало ли таких черт, разбирать которые было бы истинное наслаждение. Подобная статья, написанная с остроумием статьи о Познякове,7 - да ведь это монумент в потомстве!..
Другая Ваша статья о Касьяне - прелесть!8 Это, бесспорно, один из лучших Ваших рассказов, - и таково общее здесь мнение. Кроме характера - который вышел очень рельефен и понятен, (После: и понятен - подконец.) самое описание деревни, пустой в жаркий летний день, наконец, описание самого этого дня, - все это как будто сейчас видишь, как будто сам только что выехал из этой деревни. Вообще весь рассказ - истинно превосходен. Очень хороша тоже - девочка. Право, кроме этого восхищения, я не могу Вам передать ничего более, да и едва ли, думаю, и можно что-нибудь критиковать в этом рассказе.
Не знаю, как благодарить Вас, почтеннейший Иван Сергеевич, за Ваше письмо к Драшусову.9 Вы так любезны и предупредительны, что мне даже становится совестно. Зная так Ваш характер, можно войти с человеком в такие отношения.
Теперь еще одно поручение к Вам, или назовите, как угодно. Недавно я встретил в театре Шумского. Разумеется, он рассыпался в похвалах Вам и Вашим высоким качествам, а кончил просьбою написать Вам, что, кажется, Дирекция намерена дать ему после Святой, то есть в мае или конце апреля, бенефис. В таком случае он спрашивает, не намерены ли Вы написать теперь свою комедию "Шарф",10 о которой Вы говорили и нам, и ему. Он говорит, что эта пиеса, данная в его бенефис, значительно поднимет его денежные обстоятельства, в чем, разумеется, нет сомнения. Я передаю Вам его слова, а Вы поступайте как хотите. Не худо бы Вам было написать к нему.
В Москве много нового. Ростопчина, хотя башмаков не носит, но не менее того, пишет постыдные по глупости фельетоны об Эльслер.11 12 Странно, - но Марио в Москве далеко не понравился, многим даже знатокам музыки и пения. На меня он произвел сильное впечатление. Вообще же, хвалят очень его голос, но сильно нападают на манеру и отсутствие выразительности в пении. Я - профан - этого не заметил.
Видел я наконец даму Боткина, и Вашу - смею сказать, - ну! урод порядочный. Понимаю, что Вы бежали от нее. Грубые черты, и лицо похоже на подсолнечник. Жалею, что мое описание Ирки не произвело в Вас другого чувства, кроме удивления ко мне, (Так в автографе.) и что грудь Ваша не согрелась благодатным огнем! Кобра-Капелла все тот же. Недавно только я убедился, что у этого человека нет не только никакого постоянного образа мыслей, но даже и того художественного чутья, о котором, кажется, и Вы говорили. Жалею, что некогда теперь представлять примеры этому.
Напишите ко мне поскорее, драгоценный Иван Сергеевич. Я иду обедать к Грановскому и, если услышу там что-нибудь об Вашем рассказе, прибавлю к этому письму.
От души жму Вам руку.
18 марта. Вчера у Грановских видел я Кетчера и передал ему Вашу записку.13 Он сам будет отвечать Вам, но мне сказал, что напрасно Вы так беспокоитесь о "Записках <охотника>". В настоящее время их решительно невозможно отдавать в цензуру. Надо будет подождать. - Статья Ваша (?) о Познякове была вчера прочитана 2 раза у гр<афини> и всем ужасно понравилась.14 Все хохотали от души. Мне было очень приятно, что Грановский повторил вчера мою мысль, сказавши, что Вам только предназначено небом написать статью об новой школе Словесности. - Альманах Щепкина15 "Пропилеи".16 Советую Вам запастись им, почтеннейший Иван Сергеевич, - много статей превосходных. - Вчера же вышел тут "Москвитян<нин>", а в нем статья Григорьева об Вашем "Бежином луге".17 Вместо: пиеса - статья.) Гете - "Лесной царь".18 Вот свиная голова-то!..
Прощайте, драгоценный Иван Сергеевич. До следующего письма. Будьте здоровы, веселы и пейте поболее шампанского.
Ваш весь Е. Феоктистов.
Примечания
1 Парафраз строк из басни И. А. Крылова "Ворона и лисица":
"Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна..."
2 "В No "Современника", отправленного третьего дня в Москву - есть еще одна моя статейка..." (письмо от 12 марта 1851 г., входит в состав письма от 4, 12, 13 марта указ. года; см.: Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 95). См. следующее примечание.
3 В 3-м No "Современника" за 1851 г. Тургенев поместил рассказ "Касьян с Красивой Мечи" (за подписью "Ив. Тургенев") и рецензию "Поэтические эскизы. Альманах стихотворений, изданный Я. "Ведомостей Московской городской полиции", 1850" (без подписи). См. о ней: Измайлов Н. Затерянная критическая статья // Тургенев и круг "Современника". С. 453--459; С. 163; Т. 4. С. 653--656.
4 С Алексеем Дмитриевичем Галаховым (1807--1892), историком литературы, критиком, писателем, педагогом, автором ряда учебников, Феоктистова свел дом Салиас. "В маленькой ее квартире, - вспоминал он, - можно было постоянно встретить Грановского, Кудрявцева, И. С. Тургенева, В. П. Боткина, А. Д. Галахова и многих других" (Феоктистов. С. 366). Широкие журнальные связи Галахова определяли характер его "четвергов", собиравших довольно большой круг литераторов, артистов (свод сведений о нем и его связях см.: Галахов Алексей Дмитриевич//Русские писатели. 1800--1917: Биогр. словарь. М., 1989. Т. 1. С. 513-- 515; Бокова В. Воспоминания московского западника//Галахов А. Д. Записки человека. М., 1999. С. 5--14, о салоне Салиас в этой же книге см. с. 253). Указанный "четверг" в доме Галахова состоялся 15 марта 1851 г. (Летопись (1818--С. 182). Строки письма Феоктистова ("... опять в прошедший четверг собрались те же лица, "так называемые умные люди" у Галахова. Опять разговор касался "науки и жизни"...") --парафраз, с буквальными повторениями характерных тургеневских выражений из начальной части рецензии на сборник Познякова, ср.: "Недели две тому назад, любезные читатели, собралось нас несколько так называемых умных людей у одного тоже умного, да еще и ученого человека. Начали мы разговаривать. С самых первых слов разговор наш принял весьма почтенное направление: он вознесся чрезвычайно высоко..." и т. д. (Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 4. С. 460). Спроецированная Феоктистовым на конкретную ситуацию ("четверг" Галахова), тургеневская ирония - с легким оттенком пародии - сообщила приведенным строкам письма интонационную неоднозначность.
5 Кудрявцев Петр Николаевич "Отечественных записок" и "Современника". Ученик Грановского, после двухлетней зарубежной командировки (1845--1847) назначен преподавателем, а через месяц - исправляющим должность адъюнкта по кафедре всеобщей истории Московского университета (Грановский постоянно читал древнюю историю, курсы же истории средних веков и новой чередовал с Кудрявцевым). В 1850 г. защитил диссертацию (см. о ней в примечании к письму Феоктистова от 30--31 марта 1851 г.). В апреле 1851 г. утвержден магистром всеобщей истории и исправляющим должность экстраординарного профессора. С декабря 1855 г. - профессор всеобщей истории (Мостовская H. H., Осповат А. Л. анализ лекций Грановского и Кудрявцева в воспоминаниях Бестужева-Рюмина, с. 23--24), но, по свидетельству Салиас, и частыми гостями в доме Кудрявцева. "Кроме профессоров-товарищей, - вспоминала она, - П. Н. ввел в свой семейный круг некоторых студентов, особенно им любимых. Там (в квартире на Кисловке. - почти всегда можно было встретить Ешевского, Бестужева-Рюмина, Феоктистова, В. Корша, Лохвицкого и других" (Евг. Тур. Профессор П. Н. Кудрявцев. Воспоминания//Полярная звезда. 1881. Март. С. 17). По признанию Феоктистова, в доме Кудрявцева он сблизился с Катковым (Феоктистов.
6 Поставив Ростопчину в ряд с Н. В. Сушковым, Н. В. Бергом, Ф. Б. Миллером, С. П. Соловьевым и пр., Тургенев дал ей уничтожающую характеристику: "... не все стихотворения, заключающиеся в "Поэтических эскизах", заслуживают такие громкие слова; многие только просто плохи; они плохи потому, что бесцветны и безвкусны, как пресная вода, потому что и претензия-то в них не оригинальная претензия. <...>; плохи стихи г-жи Растопчиной "Ты не люби его", в которых этот вечный, таинственный и поистине достойный сожаления он на пространстве осьмнадцати строчек проходит опять несколько раз через все свои падежи..." (Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 4. С. 461--462; также см. с. 655--656).
7 "неумеренные" восторги Ап. Григорьева по поводу пьес Островского, была написана Тургеневым позже, в двадцатых числах февраля 1852 г.: "Несколько слов о новой комедии г. Островского "Бедная невеста"" (см. о ней: Т. Сочинения (2-е изд.). Т. 4. С. 663--667). Далее см. примечание к письму Феоктистова от 7 марта 1852 г.
8 12 марта 1851 г. Тургенев, продолжая начатое ранее (4 марта) письмо к Феоктистову, просил сообщить ему впечатление от рассказа "Касьян с Красивой Мечи": "В No "Современника", отправленного третьего дня в Москву - есть еще одна моя статейка, о которой также прошу сказать Ваше мнение. В главном характере много поневоле " (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 95, 447).
9 Записка Тургенева к Драшусову, которую Феоктистов называет письмом, неизвестна (Летопись (1818--С. 182). Содержание ее отчасти пересказано Тургеневым в письме к Феоктистову от 12 марта 1851 г. (начато 4 марта). См. также 1-е примечание к письму Феоктистова от 21 февраля этого же года.
10 Ответ Тургенева: "Комедию - "Шарф" - я не продолжал, да и вряд ли кончу. Сообщите это как-нибудь Щепкину и Шумскому...." (письмо от 2 апреля 1851 г.; см.: Т. Письма(2-е изд.). Т. 2. С. 97). "Шарф" - не дошедшая до нас или, скорее всего, неосуществленная комедия Тургенева (см.: 145--146 - примечание Н. Измайлова; Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 449 - примечание Назаровой). Далее упоминания о "Шарфе" - в письмах от 30--31 марта 1851 г., от 18 февраля, 7--8 и 24 марта 1852 г.
11 Известная танцовщица и балетмейстер родом из Вены - Фанни Эльслер (Е1ssler) (1810--1884). Высокая хореографическая культура сочетались в ней с редкой красотой и актерской выразительностью. Первый крупный успех - в Берлине (1830). Затем танцевала в Париже. В России гастролировала в 1848--1851 гг. (см: Записки. Л., 1929. С. 29--34). В Москве выступала весной 1850 г. и зимой 1850/1851 гг. (о прощании с ней см.: Московские ведомости. 1851. 1 февр., No 4; там же. 22 февр., No 23). Подробнее: Красовская В. С. Русский балетный театр от возникновения до середины XIX века. Л.; М., 1958. С. 227--231. Перу Ростопчиной принадлежит фельетон в "Ведомостях московской городской полиции", посвященный прощальному спектаклю Эльслер в Москве (1851. 23 февр., No 42. С. 1--2. Подпись: Графиня Ростопчина). Неумеренная восторженность, с подробным описанием аплодисментов публики, преподнесенных подарков, букетов и слез танцовщицы, сочетается в нем с выспренной патриотической риторикой.
12 В течение января--марта 1851 г. Московский университет проводил платные публичные лекции (курс состоял из 18 лекций) своих профессоров (С. М. Соловьева, С. П. Шевырева, Т. Н. Грановского и др.), доход от которых шел на нужды бедных студентов. "Московские ведомости" оповещали: "Сегодня, 20 января, в 2 1/2 пополудни в зале химической лаборатории открываются публичные лекции в Московском университете и будут продолжаться до 31 марта" (1851. 20 янв., No 9). Чтения должны были проходить по вторникам и субботам от половины третьего до половины четвертого пополудни. Грановскому предстояло прочесть четыре лекции (6, 10, 13, 17 марта) на предложенные им темы (характеристики Тамерлана, Александра Великого (Македонского), Людовика IX и Бэкона Веруламского). Первая лекция, на которой присутствовала высшая администрация города, носила оттенок официального события. Автор анонимного отзыва сообщал: "Аудитория была полна. Профессор был окружен избранным обществом Столицы. Градоначальник Москвы Его Сиятельство Граф А. А. Закревский удостоил также своим посещением эту лекцию" (там же. 15 марта, No 32). В следующем отзыве лекция об Александре Македонском была названа "блистательной" (см.: там же. 17 марта, No 33. Без подписи). В день, когда Феоктистов писал Тургеневу, историк, прочитав лекцию о Бэконе, завершил свой цикл. Общий итог выступлениям Грановского подвел проф. Соловьев в статье "О публичных лекциях проф. Грановского", высоко оценивший эти события (там же. 29 марта, No 38). Позже А. В. Станкевич, характеризуя общий смысл и пафос лекций Грановского, отмечал их актуальный характер: "В марте того же года московское общество в последний раз слышало его публичные чтения. Он прочел четыре исторические характеристики <...>. Грановский начал свои чтения вопросом: какое призвание в истории людей, означенных именем великих? Этот вопрос не был лишен современности. С 1848 года в европейской литературе поднимались голоса, отрицавшие необходимость великих людей в истории, утверждавших, что роль их кончена, что народы сами, без их посредства могут исполнять свое историческое назначение. Все равно сказать бы, говорил Грановский о таких мнениях, что одна из сил, действующих в природе, утратила свое значение, что один из органов человеческого тела теперь стал не нужен. "Народ есть нечто собирательное, - говорил он в своей лекции. - Его собирательная мысль, его собирательная воля должны для обнаружения себя претвориться в мысль и волю одного, одаренного особенно чутким нравственным слухом, особенно зорким умственным взглядом лица. При внимательном созерцании великих личностей, ни являются ли они нам откровениями целого народа и целой эпохи. Для чего бы они ни были призваны на землю, для блага ли, для зла ли, во всяком случае они стоят не отдельно, но тесно и крепко связаны с землею, на которой выросли, и с временем, в котором действуют". Указание этой тесной связи давало единство беседам профессора о четырех великих исторических деятелях разных и отдаленных одна от другой эпох истории" (Т. Н. Грановский и его переписка: В 2 т. М., 1897. Т. 1. С. 238--239). Прочитанные курсы составили книгу: Публичные лекции о<рдинарных> профессоров Геймана, Рулье, Соловьева, Грановского и Шевырева. Читаны в 1851 году в Императорском Московском университете. М., 1852. См. разд. IV. Четыре исторические характеристики. Публичные лекции, читанные ордин<арным> проф. Т. Грановским в 1851 году; то же см: Поли. собр. соч. СПб., 1905. Т. 1. О печатном отклике Феоктистова на лекции Грановского см. 11-е примечание к письму от 14 января 1852 г.
13 12 марта 1851 г. Тургенев просил Феоктистова узнать, почему Кетчер не ответил на его письмо (неизв.) и что он намерен делать с "Записками охотника". По предположению комментатора, в письме "шла речь о первом отдельном издании "Записок охотника"", которое собирался подготовить Кетчер (Т. Письма (2-е изд.). Т. 2. С. 448). С этим замыслом тургеневеды связывают список опечаток и пропусков в журнальных публикациях охотничьих рассказов, который Тургенев приложил к письму Феоктистову для передачи Кетчеру (не сохранился). См.: Летопись (1818--1858). С. 182.
14 Из письма Тургенева от 2 апреля 1851 г.: "Я очень рад, что статейка моя о Познякове понравилась в Москве (здесь она прошла незамеченной). Ценсура ее сильно изуродовала - а в иных местах опечатки страшные... В одном месте пропущена целая строка и т. д." Т. 2. С. 96). По мнению Л. Н. Назаровой, текст этой статьи в доцензурном виде не может быть восстановлен, так как автограф не сохранился (там же. С. 449).
15 Учено-литературный альманах "Комета", изданный Николаем Щепкиным (М., 1851). В нем, за подписью "И. Тургенев": "Разговор на большой дороге. Сцена. (Посвящено П. М. Садовскому)". Здесь же: Евгения Тур. Первое апреля. Сцены из светской жизни; Антонина. Эпизод из романа; Афанасьев А. Н. Ведун и ведьма; Щепкин М. С. Грановский Т. Н. Песни Эдды о Нибелунгах. (Посвящено гр. Е. В. Сальяс); Соловьев С. М. О торговых княжеских отношениях у западных славян; Неожиданный случай (Драматический этюд); Сыскные дела о ворожеях и колдуньях при царе Михаиле Федоровиче; Станкевич А. В.
16 Речь идет о первом сборнике предпринятой П. М. Леонтьевым серии из пяти книг, посвященной классической древности: Пропилеи. Сб. статей по классической древности, издаваемый П. Леонтьевым. М: В университетской типографии, 1851. Кн. 1; последняя книга вышла в 1856 г. Цель издания сформулирована в предваряющей статье: "Наши "Пропилеи" должны вводить в храм классической, т. е. греческой и римской древности, в тот изящный и стройный мир. в котором человек впервые начинает жить по-человечески и наслаждаться жизнью, в котором впервые начинало являться миросозерцание собственно-человеческое и являлось со всею обаятельною свежестью первой цветущей молодости. В эту многозначительную и вечно привлекательную область "Пропилеи" должны вводить по пути широкому и легкому..." (Там же. С. 34). Далее см. 4-е примечание к письму от 30 марта 1851 г.
17 В мартовском номере "Москвитянина" за 1851 г. в разд. "Критика и библиография", рассматривая второй (февр.) номер "Современника", А. Григорьев писал о помещенных на его страницах рассказах Тургенева: "Сказать, что ожидания наши были совершенно обмануты - было бы слишком сильно, - но зато, должно сознаться, что они были удовлетворены менее, чем вполовину - одним словом, так же мало, как и тогда, когда мы читали "Певцов" и "Свидание". Не доверяя первому впечатлению и боясь быть несправедливыми в отношении к такому истинному и блестящему дарованию, каково дарование г. Тургенева, - мы перечли вторично "Бежин луг" (так называется новый рассказ охотника) и вторично остались также мало удовлетворены. <...>/Такою же живописью - изящною, добросовестною, тонкою - начинается и "Бежин луг", и между тем - в целом, эта живопись, не давая на себе сосредоточиться взгляду, не представляя ему, так сказать, никаких точек отдохновения, разливаясь в утонченных чертах - утомляет вас. Разберите картину по чертам, по оттенкам, все будет в ней изящно и верно действительности <...>, но странно как-то, что все эти черты сливаются во что-то неопределенно-пестрое, - странно, что, несмотря на всю свою верность природе, живопись поражает вас довольно неприятно изысканностью, отсутствием того непосредственного наития, которое одним взмахом кисти творит целый, полный образ <...> дело в том только, что черты самые верные становятся у него иногда изысканными, что сравнения самые меткие кажутся вычурными. <...> По нашему мнению, два недостатка вредят в особенности новому произведению г. Тургенева: во-первых, - ложное идеализирование характеров, - в особенности характера Павлуши, с его ничем необъясненными скептицизмом и фатализмом, - во-вторых, - разорванность впечатления. Все как будто двоится в "Бежине луге"" (С. 279--283).
18 А. Григорьев, анализируя природу двойственного ("разорванного") впечатления, которое, по его мнению, возбуждает "Бежин луг", писал, в частности, о характере фантастического в этом рассказе: "Иногда как будто кажется, что автору хочется держать нас под обаянием фантастического - но едва лишь он успел сам поддаться этому обаянию и ввести нас в очарованный круг, - неуместное дидактическое толкование тотчас разрушает впечатление - и тщетно усиливается он потом связать им самим порванную нить. Одним словом - искусственное вредит здесь на каждом шагу непосредственному, холодное рассуждение убивает поэзию. / С фантастическим вообще мудрено ладить, но во всяком случае, лучше вовсе не приступаться к нему, нежели приступаться с заднею мыслию - иначе как раз выйдет или сухая аллегория или дидактическое резонерство. В пример истинно художественного такта в обращении с сказочным и с суевериями - мы укажем на "Сон Обломова" г. Гончарова, который с спокойствием мастера и с любовью артиста развертывает длинную вереницу сказочных преданий, не мудрствуя лукаво, не толкуя их явлениями природы, а придавая им только разумный смысл намеками на их нравственное влияние. Пример другого способа употребления фантастического элемента - в балладах Гете - у которого в "Рыбаке", в "Лесном царе" сквозит некоторая ирония, не имеющая в себе ничего сухого и дидактического - ирония, скорее содействующая впечатлению, чем нарушающая его: Mein Sohn, mein Sohn - ich seh' es genau, / Es scheinen die alten Weiden so grau, - говорит отец в успокоение дрожащего от страха ребенка, но вы не имеете ни малейшего повода подозревать в этих словах толкование видений мальчика" (Москвитянин. 1851. No 3. С. 283).