Тургенев И. С. - Виардо Полине, 9 (21) июня 1850 г.

139. ПОЛИНЕ ВИАРДО 

Bonjour, ma chere et bonne Madame Viardot. Que Dieu vous benisse et vous protege a chaque instant de votre vie! Helas, oui - je pars mardi. Vingt-quatre heures de reflexions n'ont fait que me confirmer dans ma resolution. Je vous avais promis pour aujourd'hui une lettre plus detaillee¹, mais a quoi bon? Qu'il vous suffise de savoir qu'il m'est impossible de remettre mon depart; vous pensez bien que sans des raisons bien graves, je n'aurais jamais pris une semblable determination². Je pars - mais avec quelle tristesse dans l'ame, avec quel poids sur le coeur!

Allons - il ne faut plus y penser - et cependant je ne saurais parler d'autre chose. Je le pourrai, une fois de retour en Russie, mais ici, maintenant, cela m'est impossible... J'ai ecrit aujourd'hui au bon Gounod et a tous les habitants de Courtavenel, de ce cher Courtavenel, qui me semble maintenant le plus bel endroit de la terre, et dont je garderai le souvenir aussi longtemps que je vivrai. Quand le reverrai-je? Quand vous reverrai-je? Il faut esperer - pas trop tard.

Il y a longtemps de cela vous m'avez montre un air compose par votre soeur, encore toute jeune, sur ces paroles de Metastase: "Ecco il un fiero istante"³. Je me rappelle, j'en ai ete frappe alors comme d'un lugubre pressentiment. Depuis quelques jours ces mots ne me sortent plus de la tete. Addio, addio. Voila que ce mot: addio reveille en moi un autre souvenir: j'etais a Rome pendant le carnaval de 1840. Je traversais une petite rue isolee, quand tout a coup j'appercus sur le seuil d'une porte une belle fille en costume de paysanne d'Albano, qui tenait la main d'un homme enveloppe dans un manteau brun et lui disait en fondant en larmes: "Addio, addio". Elle le disait d'une voix si penetrante, si claire et si brisee en meme temps que le son m'en est reste dans l'oreille et que je crois l'entendre encore maintenant⁴. Je ne sais pas trop pourquoi je vous raconte tout cela. Addio!

Gounod et moi, nous avons maintenant, chacun de nous, vos deux daguerreotypes. Les yeux du mien semblent regarder. Je suis bien content de l'avoir.

J'ai vu hier Mlle Rachel dans "Angelo"⁵; elle y est mediocre et la piece est detestable. Mais les costumes de Mlle Rachel sont magnifiques.

Dites a Chorley que je ne partirai pas sans lui ecrire; que je tiens trop a son bon souvenir pour ne pas le lui dire. Saluez de ma part aussi Lady Monson et les East⁶. Pour le bon Viardot, je l'embrasse sur les deux joues. Diane ne verra pas Cid! Pauvre fille, elle aura bien froid en Russie, comme son maitre.

Vous ne m'en voulez pas, n'est-ce pas, de ce que je vous ecris d'aussi petites lettres? Que voulez-vous - je ne veux pas vous attrister et un proverbe russe dit qu'on parle surtout de ce qui vous fait mal. Demain nous aurons des nouvelles de la representation d'hier. J'espere qu'elles seront excellentes. J'ai beaucoup pense a vous toute la soiree. Mais quand est-ce que je ne pense pas a vous?

Ah! donnez-moi vos mains, mes bons amis. Que je les serre bien fort, bien fort! Je vous ecrirai tous les jours jusqu'a mon depart, et ensuite. Il parait qu'on a livre le pauvre Bakounine aux Autrichiens, c'est-a-dire a la mort.

Qui me l'aurait dit, il y a dix ans, quand nous vivions tous deux dans la meme chambre...⁷

P. S. Soyez heureuse - c'est la priere de tous mes instants.

Перевод с французского:

Добрый день, моя дорогая и добрая госпожа Виардо. Да благословит вас бог и да охранит каждое мгновение ватой жизни. Увы, да - и уезжаю по вторник. Двадцать четыре часа размышлений только укрепили меня в моем решении. Я обещал вам, что сегодня напишу более подробное письмо¹, но зачем? Вам достаточно будет знать, что отложить мой отъезд невозможно; как вы хорошо понимаете, я никогда не принял бы такого решения без очень веских причин². Я уезжаю - по с какой печалью в душе, с какой тяжестью на сердце!

Ну, но надо больше об этом думать,-- и, однако, я не могу говорить ни о чем ином. Этим я смогу заняться и вернувшись в Россию, но здесь, сейчас, это для меня невозможно... Сегодня я написал доброму Гуно и всем обитателям Куртавиеля, того дорогого Куртавнеля, который кажется мне теперь прекраснейшим местом на земле и память о котором я сохраню, пока буду жив. Когда я вновь его увижу? Когда я вновь увижу вас? Надо надеяться - не слишком поздно.

Когда-то вы показывали мне арию, сочиненную в ранней молодости вашей сестрой на слова Метастазио: "Ессо il un Hero islante" {"Вот сей плачевный час" (итал.).}³. Помню, что она поразила меня, словно печальное предчувствие. Вот уже несколько дней, как эти слова не выходят у меня из головы. Addio, addio {Прощай, прощай (итал.).}. И вот это слово addio пробуждает во мне другое воспоминание: по время карнавала 1840 года я находился в Риме. Я шел по маленькой, уединенной улице, как вдруг на пороге одного из домов увидел красивую девушку в одежде крестьянки из Альбано, которая держала за руку мужчину, закутанного в коричневый плащ, и, заливаясь слезами, говорила ему: "Addio, addio". Она произносила это таким проникновенным, таким чистым и в то же время таким грустным голосом, что звук его остался в моих ушах, и мне кажется, что я слышу его и сейчас.⁴ Не знаю, зачем я неё это вам рассказываю. Addio!

У нас с Гуно теперь по два ваших дагерротипа. На моем глаза смотрят, как живые. Я очень доволен, что on y меня есть.

Вчера я видел м-ль Рашель в "Анжело"⁵; она там посредственна, а пьеса отвратительна. Но костюмы м-ль Рашель великолепны.

⁶. А доброго Виардо целую в обе щеки. Диана не увидится с Сидом! Бедняжка, в России ей будет очень холодно,-- так же, как и ее хозяину.

Вы ведь на меня не сердитесь, что я пишу вам такие короткие письма? Видите ли - я не желаю вас, огорчать, а русская пословица гласит, что больше всего говорят о том, что болит. Завтра мы получим известия о вчерашнем представлении. Надеюсь, они будут превосходными. Я весь вечер думал о вас. Но когда же я о вас не думаю?

Ах! дайте мне ваши руки, мои добрые друзья. Чтобы я мог пожать их крепко, очень крепко! Буду писать вам каждый день до самого отъезда и потом тоже. Бедного Бакунина, кажется, выдали австрийцам, то есть на смерть. Кто бы мог предсказать мне это десять лет. тому назад, когда мы жили с ним в одной комнате...⁷

Прощайте. Да хранит вас денно и нощно бог. Будьте счастливы, благословенны, веселы, довольны и здоровы. Я же остаюсь навсегда

P. S. Будьте счастливы - вот моя постоянная молитва.

Примечания

Печатается по фотокопии из собрания А. Звигильского (Париж). Подлинник хранится в собрании М. и А. Ле Сон (Париж).

Впервые опубликовано: в русском переводе (по полностью) - Литературная газета, 1972, No 25, 21 июня, с. 7; полностью во французском оригинале - Т, Nouv corr ined, t. 1, p. 42--44.

В дате письма число не соответствует дню недели. 21 июня н. ст. в 1850 г. приходилось на пятницу, а не на среду. Можно было бы предположить, что Тургенев ошибся в указании числа и письмо было написано им в среду 7 (19) июня. Однако в неизданной книге Г. Дюлона (Dulong, Viardot, p. 200) упоминается находящееся и собрании Болье (Париж) неопубликованное письмо Тургенева к Полине и Луи Виардо от 20 июня н. ст., 1850 г., написанное накануне комментируемого (подробнее об этом см. в примечаниях А. Звигильского в кн.: Т, Nouv corr ined, t. 1, p. 42--43). Поэтому настоящее письмо, по всей вероятности, следует датировать пятницей 9 (21) июня.

¹ Тургенев обещал это в письме от 8 (20) июня.

² Очевидно, решение вернуться в Россию было продиктовано прежде всего политическими соображениями. Тургенев не без основания опасался, что его длительное пребывание за границей и связи с русскими политическими эмигрантами могут вызвать недовольство и репрессии со стороны царского правительства.

³ Сочинение М. Малибран с такими словами неизвестно.

⁴ Тургенев вспомнил об этом в письме к В. П. Боткину от 12 (24) апреля 1859 г. Отголоски воспоминаний звучат в его стихотворении в прозе "Я встал ночью..." (1879).

⁵ "Анжело, тиран Падуанский", драма В. Гюго (1835).

⁶ Лондонские знакомые Виардо и Тургенева.

⁷ войсками революционного восстания в Дрездене, участником которого был Бакунин, он был арестован в ночь с 9 на 10 мая 1848 г. и заключен и крепость Кенигштейн. В 1850 г. Саксонский военный трибунал приговорил его к смертной казни, замененной пожизненным заключением. В июне того же года Бакунин был передан австрийскому правительству, которое, в свою очередь, выдало его России.