В Никольском, в саду, в тени высокого ясеня, сидели на дерновой скамейке Катя с Аркадием; на земле возле них поместилась Фифи, придав своему длинному телу тот изящный поворот, который у охотников слывет "русачьей полежкой". И Аркадий и Катя молчали; он держал в руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки белого хлеба и бросала их небольшой семейке воробьев, которые, с свойственной им трусливою дерзостью, прыгали и чирикали у самых ее ног. Слабый ветер, шевеля в листьях ясеня, тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке, и по желтой спине Фифи, бледно-золотые пятна света; ровная тень обливала Аркадия и Катю; только изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска. Они молчали оба; но именно в том, как они молчали, как они сидели рядом, сказывалось доверчивое сближение; каждый из них как будто и не думал о своем соседе, а втайне радовался его близости. И лица их изменились с тех пор, как мы их видели в последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя оживленнее, смелей.
- Не находите ли вы, - начал Аркадий, - что ясень по-русски очень хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит на воздухе, как он.
Катя подняла глаза кверху и промолвила: "Да", а Аркадий подумал: "Вот эта не упрекает меня за то, что я красиво выражаюсь".
- Я не люблю Гейне, - заговорила Катя, указывая глазами на книгу, которую Аркадий держал в руках, - ни когда он смеется, ни когда он плачет; я его люблю, когда он задумчив и грустит.
- А мне нравится, когда он смеется, - заметил Аркадий.
- Это в вас еще старые следы вашего сатирического направления... ("Старые следы! - подумал Аркадий. - Если б Базаров это слышал!") Погодите, мы вас переделаем.
- Кто меня переделает? Вы?
- Кто? - Сестра; Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь; тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.
- Не мог же я отказаться! А что касается до Анны Сергеевны, она сама, вы помните, во многом соглашалась с Евгением.
- Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как и вы.
- Как и я! Разве вы замечаете, что я уже освободился из-под его влияния?
Катя промолчала.
- Я знаю, - продолжал Аркадий, - он вам никогда не нравился.
- Я не могу судить о нем.
- Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий раз, когда я слышу этот ответ, я ему не верю... Нет такого человека, о котором каждый из нас не мог бы судить! Это просто отговорка.
- Ну, так я вам скажу, что он... не то что мне не нравится, а я чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему чужой.
- Это почему?
- Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.
Катя кивнула головой.
Аркадий почесал у себя за ухом.
- Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности, обидно.
- Разве вы хотели бы быть хищным?
- Хищным нет, но сильным, энергическим.
- Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не хочет, а в нем это есть.
- Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на Анну Сергеевну?
- Да. Но над ней никто долго взять верх не может, - прибавила Катя вполголоса.
- Почему вы это думаете?
- Она очень горда... я не то хотела сказать... она очень дорожит своею независимостью.
- Кто же ею не дорожит? - спросил Аркадий, а у самого в уме мелькнуло: "На что она?" - "На что она?" - мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые часто и дружелюбно сходятся, беспрестанно приходят одни и те же мысли.
Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате, промолвил шепотом:
- Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.
- Кого?
- Ее, - значительно повторил Аркадий.
- А вы? - в свою очередь спросила Катя.
- И я; заметьте, я сказал: и я.
Катя погрозила ему пальцем.
- Это меня удивляет, - начала она, - никогда сестра так не была расположена к вам, как именно теперь, гораздо больше, чем в первый ваш приезд.
- Вот как!
Аркадий задумался.
- Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж не тем ли, что привез ей письма вашей матушки?
- И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.
- Это почему?
- Не скажу.
- О! я знаю: вы очень упрямы.
- Упряма.
- И наблюдательны.
Катя посмотрела сбоку на Аркадия.
- Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?
- Я думаю о том, откуда могла прийти вам эта наблюдательность, которая действительно есть в вас. Вы так пугливы, недоверчивы; всех чуждаетесь...
- Я много жила одна: поневоле размышлять станешь. Но разве я всех чуждаюсь?
Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.
- Все это прекрасно, - продолжал он, - но люди в вашем положении, я хочу сказать с вашим состоянием, редко владеют этим даром; до них, как до царей, истине трудно дойти.
- Да ведь я не богатая.
Аркадий изумился и не сразу понял Катю. "И в самом деле, имение-то все сестрино!" - пришло ему в голову; эта мысль ему не была неприятна.
- Как вы это хорошо сказали! - промолвил он.
- А что?
- Сказали хорошо; просто, не стыдясь и не рисуясь. Кстати: я воображаю, в чувстве человека, который знает и говорит, что он беден, должно быть что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.
- Я ничего этого не испытала по милости сестры; я упомянула о своем состоянии только потому, что к слову пришлось.
- Например?
- Например, ведь вы, - извините мой вопрос, - вы бы не пошли замуж за богатого человека?
- Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы не пошла.
- А! вот видите! - воскликнул Аркадий и, погодя немного, прибавил: - А отчего бы вы за него не пошли?
- Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.
- Вы, может быть, хотите властвовать или...
- О нет! к чему это? Напротив, я готова покоряться, только неравенство тяжело. А уважать себя и покоряться - это я понимаю; это счастье; но подчиненное существование... Нет, довольно и так.
- Довольно и так, - повторил за Катей Аркадий. - Да, да, - продолжал он, - вы недаром одной крови с Анной Сергеевной; вы так же самостоятельны, как она; но вы более скрытны. Вы, я уверен, ни за что первая не выскажете своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...
- Да как же иначе? - спросила Катя.
- Вы одинаково умны; у вас столько же, если не больше, характера, как у ней...
- Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, - поспешно перебила Катя, - это для меня слишком невыгодно. Вы как будто забыли, что сестра и красавица, и умница, и... вам в особенности, Аркадий Николаевич, не следовало бы говорить такие слова, и еще с таким серьезным лицом.
- Что значит это: вам в особенности, - и из чего вы заключаете, что я шучу?
- Конечно, вы шутите.
- Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я говорю? Если я нахожу, что я еще не довольно сильно выразился?
- Я вас не понимаю.
- В самом деле? Ну, теперь я вижу: я точно слишком превозносил вашу наблюдательность.
- Как?
Аркадий ничего не ответил и отвернулся, а Катя отыскала в корзинке еще несколько крошек и начала бросать их воробьям; но взмах ее руки был слишком силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.
- Катерина Сергеевна! - заговорил вдруг Аркадий, - вам это, вероятно, все равно: но знайте, что я вас не только на вашу сестру, - ни на кого в свете не променяю.
Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов, сорвавшихся у него с языка.
недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
- Ты одна? - раздался возле нее голос Анны Сергеевны. - Кажется, ты пошла в сад с Аркадием.
Катя не спеша перевела свои глаза на сестру (изящно, даже изысканно одетая, она стояла на дорожке и кончиком раскрытого зонтика шевелила уши Фифи) и не спеша промолвила:
- Я одна.
- Я это вижу, - отвечала та со смехом, - он, стало быть, ушел к себе?
- Да.
- Вы вместе читали?
- Да.
Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее лицо.
- Вы не поссорились, надеюсь?
- Нет, - сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.
- Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши... только велики; так надо ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
Анна Сергеевна отправилась дальше по дорожке, слегка шумя своим красивым платьем; Катя поднялась со скамейки и, взяв с собою Гейне, ушла тоже - только не примерять ботинки.
"Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, - прелестные ножки, говорите вы... Ну, он и будет у них".
Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала вверх.
Аркадий пошел по коридору к себе в комнату; дворецкий нагнал его и доложил, что у него сидит господин Базаров.
- Евгений! - пробормотал почти с испугом Аркадий, - давно ли он приехал?
- Сию минуту пожаловали и приказали о себе Анне Сергеевне не докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.
"Уж не несчастье ли какое у нас дома? - подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове, сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
- Вот неожиданно! Какими судьбами! - твердил он, суетясь по комнате, как человек, который и сам воображает и желает показать, что он радуется. - Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда ли?
- Все у вас благополучно, но не все здоровы, - проговорил Базаров. - А ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и слушай, что я тебе сообщу в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.
дяди? и, получив ответ, что она - самая интересная, только не в медицинском отношении, принужденно улыбнулся, а на сердце ему и жутко сделалось, и как-то стыдно. Базаров как будто его понял.
- Да, брат, - промолвил он, - вот что значит с феодалами пожить. Сам в феодалы попадешь и в рыцарских турнирах участвовать будешь. Ну-с, вот я и отправился к "отцам", - так заключил Базаров, - и на дороге завернул сюда... чтобы все это передать, сказал бы я, если б я не почитал бесполезную ложь - глупостью. Нет, я завернул сюда - черт знает зачем. Видишь ли, человеку иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть себя вон, как редьку из гряды; это я совершил на днях... Но мне захотелось взглянуть еще раз на то, с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.
- Я надеюсь, что эти слова ко мне не относятся, - возразил с волнением Аркадий, - я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со мной.
Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на него.
- Будто это так огорчит тебя? Мне сдается, что ты уже расстался со мною. Ты такой свеженький да чистенький... должно быть, твои дела с Анной Сергеевной идут отлично.
- Какие мои дела с Анной Сергеевной?
- Да разве ты не для нее сюда приехал из города, птенчик? Кстати, как там подвизаются воскресные школы? Разве ты не влюблен в нее? Или уже тебе пришла пора скромничать?
- Евгений, ты знаешь, я всегда был откровенен с тобою; могу тебя уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.
- Гм! Новое слово, - заметил вполголоса Базаров. - Но тебе не для чего горячиться, мне ведь это совершенно все равно. Романтик сказал бы: я чувствую, что наши дороги начинают расходиться, а я просто говорю, что мы друг другу приелись.
- Евгений...
- Душа моя, это не беда; то ли еще на свете приедается! А теперь, я думаю, не проститься ли нам? С тех пор как я здесь, я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше. Кстати ж, я не велел откладывать лошадей.
- Помилуй, это невозможно!
- А почему?
- Я уже не говорю о себе; но это будет в высшей степени невежливо перед Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя видеть.
- Ну, в этом ты ошибаешься.
- А я, напротив, уверен, что я прав, - возразил Аркадий. - И к чему ты притворяешься? Уж коли на то пошло, разве ты сам не для нее сюда приехал?
- Это, может быть, и справедливо, но ты все-таки ошибаешься.
Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала повидаться с Базаровым и пригласила его к себе через дворецкого. Базаров переоделся, прежде чем пошел к ней: оказалось, что он уложил свое новое платье так, что оно было у него под рукою.
Одинцова его приняла не в той комнате, где он так неожиданно объяснился ей в любви, а в гостиной. Она любезно протянула ему кончики пальцев, но лицо ее выражало невольное напряжение.
- Анна Сергеевна, - поторопился сказать Базаров, - прежде всего я должен вас успокоить. Перед вами смертный, который сам давно опомнился и надеется, что и другие забыли его глупости. Я уезжаю надолго, и согласитесь, хоть я и не мягкое существо, но мне было бы невесело унести с собою мысль, что вы вспоминаете обо мне с отвращением.
Анна Сергеевна глубоко вздохнула, как человек, только что взобравшийся на высокую гору, и лицо ее оживилось улыбкой. Она вторично протянула Базарову руку, и отвечала на его пожатие.
не правда ли? А кто же сны помнит?
- Кто их помнит? Да притом любовь... ведь это чувство напускное.
- В самом деле? Мне очень приятно это слышать.
Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров; они оба думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда, в их словах? Они сами этого не знали, а автор и подавно. Но беседа у них завязалась такая, как будто они совершенно поверили друг другу.
Анна Сергеевна спросила, между прочим, Базарова, что он делал у Кирсановых? Он чуть было не рассказал ей о своей дуэли с Павлом Петровичем, но удержался при мысли, как бы она не подумала, что он интересничает, и отвечал ей, что он все это время работал.
- А я, - промолвила Анна Сергеевна, - сперва хандрила, Бог знает отчего, даже за границу собиралась, вообразите!.. Потом это прошло; ваш приятель, Аркадий Николаич, приехал, и я опять попала в свою колею, в свою настоящую роль.
- В какую это роль, позвольте узнать?
- Роль тетки, наставницы, матери, как хотите назовите. Кстати, знаете ли, что я прежде хорошенько не понимала вашей тесной дружбы с Аркадием Николаичем; я находила его довольно незначительным. Но теперь я его лучше узнала и убедилась, что он умен... А главное, он молод, молод... не то, что мы с вами, Евгений Васильич.
- Он все так же робеет в вашем присутствии? - спросил Базаров.
- А разве... - начала было Анна Сергеевна и, подумав немного, прибавила: - Теперь он доверчивее стал, говорит со мною. Прежде он избегал меня. Впрочем, и я не искала его общества. Они большие приятели с Катей.
Базарову стало досадно. "Не может женщина не хитрить!" - подумал он.
- Вы говорите, он избегал вас, - произнес он с холодною усмешкой, - но, вероятно, для вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?
- Как? и он? - сорвалось у Анны Сергеевны.
- И он, - повторил Базаров с смиренным поклоном. - Неужели вы этого не знали и я вам сказал новость?
Анна Сергеевна опустила глаза.
- Вы ошибаетесь, Евгений Васильич.
- Не думаю. Но, может быть, мне не следовало упоминать об этом. - "А ты вперед не хитри", - прибавил он про себя.
- Отчего не упоминать? Но я полагаю, что вы и тут придаете слишком большое значение мгновенному впечатлению. Я начинаю подозревать, что вы склонны к преувеличению.
- Не будемте лучше говорить об этом, Анна Сергеевна.
- Отчего же? - возразила она, а сама перевела разговор на другую дорогу. Ей все-таки было неловко с Базаровым, хотя она и ему сказала, и сама себя уверила, что все позабыто. Меняясь с ним самыми простыми речами, даже шутя с ним, она чувствовала легкое стеснение страха. Так люди на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка, появись малейший признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех лицах выступит выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.
Беседа Анны Сергеевны с Базаровым продолжалась недолго. Она начала задумываться, отвечать рассеянно и предложила ему, наконец, перейти в залу, где они нашли княжну и Катю. "А где же Аркадий Николаич?" - спросила хозяйка и, узнав, что он не показывался уже более часа, послала за ним. Его не скоро нашли: он забрался в самую глушь сада и, опершись подбородком на скрещенные руки, сидел, погруженный в думы. Они были глубоки и важны, эти думы, но не печальны. Он знал, что Анна Сергеевна сидит наедине с Базаровым, и ревности он не чувствовал, как бывало; напротив, лицо его тихо светлело; казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался на что-то.
кирпича. На задней, глухой стене этого портика, или галереи, были вделаны шесть ниш для статуй, которые Одинцов собирался выписать из-за границы. Эти статуи долженствовали изображать собою: Уединение, Молчание, Размышление, Меланхолию, Стыдливость и Чувствительность. Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос "вдвое лучше прежнего", однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась в углу молотильного сарая, где стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб. Передняя сторона портика давно заросла густым кустарником: одни капители колонн виднелись над сплошною зеленью. В самом портике даже в полдень было прохладно. Анна Сергеевна не любила посещать это место с тех пор, как увидала там ужа; но Катя часто приходила садиться на большую каменную скамью, устроенную под одною из ниш. Окруженная свежестью и тенью, она читала, работала или предавалась тому ощущению полной тишины, которое, вероятно, знакомо каждому и прелесть которого состоит в едва сознательном, немотствующем подкарауливанье широкой жизненной волны, непрерывно катящейся и кругом нас и в нас самих.
На другой день по приезде Базарова Катя сидела на своей любимой скамье, и рядом с нею сидел опять Аркадий. Он упросил ее пойти с ним в "портик".
До завтрака оставалось около часа; росистое утро уже сменялось горячим днем. Лицо Аркадия сохраняло вчерашнее выражение, Катя имела вид озабоченный. Сестра ее, тотчас после чаю, позвала ее к себе в кабинет и, предварительно приласкав ее, что всегда немного пугало Катю, посоветовала ей быть осторожней в своем поведении с Аркадием, а особенно избегать уединенных бесед с ним, будто бы замеченных и теткой и всем домом. Кроме того, уже накануне вечером Анна Сергеевна была не в духе; да и сама Катя чувствовала смущение, точно сознавала вину за собою. Уступая просьбе Аркадия, она себе сказала, что это в последний раз.
- Катерина Сергеевна, - заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, - с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня... вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, - прибавил он и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. - Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете лучше всякого другого, - вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
- Я?.. Мне?.. - проговорила Катя.
- Я теперь уже не тот заносчивый мальчик, каким я сюда приехал, - продолжал Аркадий, - недаром же мне и минул двадцать третий год; я по-прежнему желаю быть полезным, желаю посвятить все мои силы истине; но я уже не там ищу свои идеалы, где искал их прежде; они представляются мне... гораздо ближе. До сих пор я не понимал себя, я задавал себе задачи, которые мне не по силам... Глаза мои недавно раскрылись благодаря одному чувству... Я выражаюсь не совсем ясно, но я надеюсь, что вы меня поймете...
Катя ничего не отвечала, но перестала глядеть на Аркадия.
- Я полагаю, - заговорил он снова уже более взволнованным голосом, а зяблик над ним в листве березы беззаботно распевал свою песенку, - я полагаю, что обязанность всякого честного человека быть вполне откровенным с теми... с теми людьми, которые... словом, с близкими ему людьми, а потому я... я намерен...
Но тут красноречие изменило Аркадию; он сбился, замялся и принужден был немного помолчать; Катя все не поднимала глаз. Казалось, она и не понимала, к чему он это все ведет, и ждала чего-то.
- Я предвижу, что удивлю вас, - начал Аркадий, снова собравшись с силами, - тем более что это чувство относится некоторым образом... некоторым образом, заметьте, - до вас. Вы меня, помнится, вчера упрекнули в недостатке серьезности, - продолжал Аркадий с видом человека, который вошел в болото, чувствует, что с каждым шагом погружается больше и больше, и все-таки спешит вперед, в надежде поскорее перебраться, - этот упрек часто направляется... падает... на молодых людей, даже когда они перестают его заслуживать; и если бы во мне было больше самоуверенности... ("Да помоги же мне, помоги!" - с отчаянием думал Аркадий, но Катя по-прежнему не поворачивала головы.) Если б я мог надеяться...
- Если б я могла быть уверена в том, что вы говорите, - раздался в это мгновение ясный голос Анны Сергеевны.
Аркадий тотчас умолк, а Катя побледнела. Мимо самых кустов, заслонявших портик, пролегала дорожка. Анна Сергеевна шла по ней в сопровождении Базарова. Катя с Аркадием не могли их видеть, но слышали каждое слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо перед портиком.
- Вот видите ли, - продолжала Анна Сергеевна, - мы с вами ошиблись; мы оба уже не первой молодости, особенно я; мы пожили, устали; мы оба, - к чему церемониться? - умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было возбуждено... а потом...
- А потом я выдохся, - подхватил Базаров.
- Вы знаете, что не это было причиною нашей размолвки. Но как бы то ни было, мы не нуждались друг в друге, вот главное; в нас слишком много было... как бы это сказать... однородного. Мы это не сразу поняли. Напротив, Аркадий...
- Вы в нем нуждаетесь? - спросил Базаров.
- Полноте, Евгений Васильевич. Вы говорите, что он неравнодушен ко мне, и мне самой всегда казалось, что я ему нравлюсь. Я знаю, что я гожусь ему в тетки, но я не хочу скрывать от вас, что я стала чаще думать о нем. В этом молодом и свежем чувстве есть какая-то прелесть...
- Словно обаяние употребительнее в подобных случаях, - перебил Базаров; кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. - Аркадий что-то секретинчал вчера со мною и не говорил ни о вас, ни о вашей сестре... Это симптом важный.
- Он с Катей совсем как брат, - промолвила Анна Сергеевна, - и это мне в нем нравится, хотя, может быть, мне бы и не следовало позволять такую близость между ними.
- Это в вас говорит... сестра? - произнес протяжно Базаров.
- Разумеется... Но что же мы стоим? Пойдемте. Какой странный разговор у нас, не правда ли? И могла ли я ожидать, что буду говорить так с вами? Вы знаете, что я вас боюсь... и в то же время я вам доверяю, потому что, в сущности, вы очень добры.
- Евгений Васильевич, мы не властны... - начала было Анна Сергеевна; но ветер налетел, зашумел листами и унес ее слова.
- Ведь вы свободны, - произнес немного погодя Базаров.
Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились... все затихло.
Аркадий обратился к Кате. Она сидела в том же положении, только еще ниже опустила голову.
- Катерина Сергеевна, - проговорил он дрожащим голосом и стиснув руки, - я люблю вас навек и безвозвратно, и никого не люблю, кроме вас. Я хотел вам это сказать, узнать ваше мнение и просить вашей руки, потому что я и не богат и чувствую, что готов на все жертвы... Вы не отвечаете? Вы мне не верите? Вы думаете, что я говорю легкомысленно? Но вспомните эти последние дни! Неужели вы давно не убедились, что все другое - поймите меня, - все, все другое давно исчезло без следа? Посмотрите на меня, скажите мне одно слово... Я люблю... я люблю вас... поверьте же мне!
Катя взглянула на Аркадия важным и светлым взглядом и, после долгого раздумья, едва улыбнувшись, промолвила:
- Да.
Аркадий вскочил со скамьи.
- Да! Вы сказали: да, Катерина Сергеевна! Что значит это слово? То ли, что я вас люблю, что вы мне верите... Или... или... я не смею докончить...
- Да, - повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие, прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: "Катя, Катя...", а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
На следующий день, рано поутру, Анна Сергеевна велела позвать Базарова к себе в кабинет и с принужденным смехом подала ему сложенный листок почтовой бумаги. Это было письмо от Аркадия: он в нем просил руки ее сестры.
Базаров быстро пробежал письмо и сделал усилие над собою, чтобы не выказать злорадного чувства, которое мгновенно вспыхнуло у него в груди.
- Вот как, - проговорил он, - а вы, кажется, не далее как вчера полагали, что он любит Катерину Сергеевну братскою любовью. Что же вы намерены теперь сделать?
- Что вы мне посоветуете? - спросила Анна Сергеевна, продолжая смеяться.
- Да я полагаю, - ответил Базаров тоже со смехом, хотя ему вовсе не было весело и нисколько не хотелось смеяться, так же как и ей, - я полагаю, следует благословить молодых людей. Партия во всех отношениях хорошая; состояние у Кирсанова изрядное, он один сын у отца, да и отец добрый малый, прекословить не будет.
Одинцова прошлась по комнате. Ее лицо попеременно краснело и бледнело.
- Вы думаете? - промолвила она. - Что ж? я не вижу препятствий... Я рада за Катю... и за Аркадия Николаевича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди... Как это я ничего не видала? Это меня удивляет!
Анна Сергеевна опять засмеялась и тотчас же отворотилась.
- Нынешняя молодежь больно хитра стала, - заметил Базаров и тоже засмеялся. - Прощайте, - заговорил он опять после небольшого молчания. - Желаю вам окончить это дело самым приятным образом; а я издали порадуюсь.
Одинцова быстро повернулась к нему.
- Спасибо за предложение, Анна Сергеевна, и за лестное мнение о моих разговорных талантах. Но я нахожу, что я уж и так слишком долго вращался в чуждой для меня сфере. Летучие рыбы некоторое время могут подержаться на воздухе, но вскоре должны шлепнуться в воду; позвольте же и мне плюхнуть в мою стихию.
Одинцова посмотрела на Базарова. Горькая усмешка подергивала его бледное лицо. "Этот меня любил!" - подумала она - и жалко ей стало его, и с участием протянула она ему руку.
Но и он ее понял.
- Нет! - сказал он и отступил на шаг назад. - Человек я бедный, но милостыни еще до сих пор не принимал. Прощайте-с и будьте здоровы.
- Я убеждена, что мы не в последний раз видимся, - произнесла Анна Сергеевна с невольным движением.
- Так ты задумал гнездо себе свить? - говорил он в тот же день Аркадию, укладывая на корточках свой чемодан. - Что ж? дело хорошее. Только напрасно ты лукавил. Я ждал от тебя совсем другой дирекции. Или, может быть, это тебя самого огорошило?
- Я точно этого не ожидал, когда расставался с тобою, - ответил Аркадий, - но зачем ты сам лукавишь и говоришь: "дело хорошее", точно мне неизвестно твое мнение о браке?
- Эх, друг любезный! - проговорил Базаров, - как ты выражаешься! Видишь, что я делаю; в чемодане оказалось пустое место, и я кладу туда сено; так и в жизненном нашем чемодане; чем бы его ни набили, лишь бы пустоты не было. Не обижайся, пожалуйста: ты ведь, вероятно, помнишь, какого я всегда был мнения о Катерине Сергеевне. Иная барышня только от того и слывет умною, что умно вздыхает, а твоя за себя постоит, да и так постоит, что и тебя в руки заберет, - ну, да это так и следует. - Он захлопнул крышку и приподнялся с полу. - А теперь повторяю тебе на прощанье... потому что обманываться нечего: мы прощаемся навсегда, и ты сам это чувствуешь... ты поступил умно; для нашей горькой, терпкой, бобыльной жизни ты не создан. В тебе нет ни дерзости, ни злости, а есть молодая смелость да молодой задор; для нашего дела это не годится. Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти не может, а это пустяки. Вы, например, не деретесь - и уж воображаете себя молодцами, - а мы драться хотим. Да что! Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает, да ты и не дорос до нас, ты невольно любуешься собою, тебе приятно самого себя бранить; а нам это скучно - нам других подавай! нам других ломать надо! Ты славный малый; но ты все-таки мякенький, либеральный барич - э волату, как выражается мой родитель.
- Ты навсегда прощаешься со мною, Евгений? - печально промолвил Аркадий, - и у тебя нет других слов для меня?
- Есть, Аркадий, есть у меня другие слова, только я их не выскажу, потому что это романтизм, - это значит: рассыропиться. А ты поскорее женись; да своим гнездом обзаведись, да наделай детей побольше. Умницы они будут уже потому, что вовремя они родятся, не то что мы с тобой. Эге! я вижу, лошади готовы. Пора. Со всеми я простился... Ну что ж? обняться, что ли?
Аркадий бросился на шею к своему бывшему наставнику и другу, и слезы так и брызнули у него из глаз.
- Что значит молодость! - произнес спокойно Базаров. - Да я на Катерину Сергеевну надеюсь. Посмотри, как живо она тебя утешит!
- Прощай, брат! - сказал он Аркадию, уже взобравшись на телегу, и, указав на пару галок, сидевших рядышком на крыше конюшни, прибавил: - Вот тебе! изучай!
- Как? Разве ты так плох в естественной истории или забыл, что галка самая почтенная, семейная птица? Тебе пример!.. Прощайте, синьор!
Телега задребезжала и покатилась.
Базаров сказал правду. Разговаривая вечером с Катей, Аркадий совершенно позабыл о своем наставнике. Он уже начинал подчиняться ей, и Катя это чувствовала и не удивлялась. Он должен был на следующий день ехать в Марьино, к Николаю Петровичу. Анна Сергеевна не хотела стеснять молодых людей и только для приличия не оставляла их слишком долго наедине. Она великодушно удалила от них княжну, которую известие о предстоявшем браке привело в слезливую ярость. Сначала Анна Сергеевна боялась, как бы зрелище их счастия не показалось ей самой немного тягостным; но вышло совершенно напротив: это зрелище не только не отягощало ее, оно ее занимало, оно ее умилило наконец. Анна Сергеевна этому и обрадовалась и опечалилась. "Видно, прав Базаров, - подумала она, - любопытство, одно любопытство, и любовь к покою, и эгоизм..."
- Дети! - промолвила она громко, - что, любовь чувство напускное?
сама.