<РЕЧЬ НА ОБЕДЕ ПРОФЕССОРОВ И ЛИТЕРАТОРОВ 13/25 МАРТА 1879 г.>
Мм. гг.! В ответ на всё слышанное мною, на все эти горячие приветствия, мне следовало бы только повторить то, что я сказал неделю тому назад в Москве участникам обеда, подобного сегодняшнему: благодарить невозможно - ибо где найти довольно сильные выражения? Такие часы не забываются до конца жизни; в них высшая награда для писателя, для всякого общественного деятеля. Но здесь, в Петербурге, в виду многих моих товарищей и друзей, тех людей "сороковых годов", о которых так много стали говорить в последнее время и сближение с которыми, столь заметное в рядах современной молодежи, составляет событие - событие знаменательное,-- в виду всех вас, гг., мне хочется поделиться с вами следующим, поистине отрадным соображением. Что бы ни говорили о перерыве, будто бы совершившемся в постепенном развитии нашей общественной жизни, о расколе между поколениями, из которых младшее не помнит и не признаёт старшего, а старшее не понимает и тоже не признаёт младшего,-- что бы там ни говорили большей частью непризванные судьи,-- есть, однако, область, в которой эти поколения, по крайней мере в большинстве, сходятся дружески; есть слова, есть мысли, которые им одинаково дороги; есть стремленья, есть надежды, которые им общи; есть, наконец, идеал не отдаленный и не туманный, а определенный, осуществимый и, может быть, близкий, в который они одинаково верят. Еще недавно, очень недавно нельзя было это сказать; но теперь это истина, это факт, видимый всякому непредубежденному глазу - и нынешний обед один из таких фактов. Мне не для чего указывать более настойчивым образом на этот идеал; он понятен вам и в литературе, и в науке, и в общественной жизни. Говорящий в эту минуту перед вами написал 16 лет тому назад роман "Отцы и дети". В то время он мог только указать на рознь, господствовавшую тогда между поколениями; тогда еще не было почвы, на которой они могли сойтись. Эта почва теперь существует - если еще не в действительности, то уже в возможности; она является ясною глазам мыслителя. Напрасно станут нам указывать на некоторые преступные увлечения. Явления эти глубоко прискорбны; но видеть в них выражение убеждений, присущих большинству нашей молодежи, было бы несправедливостью, жестокой и столь же преступной... Правительственные силы, которые заправляют и должны заправлять судьбами нашего отечества, могут еще скорее и точнее, чем мы сами, оценить всё значение и весь смысл настоящего, скажу прямо - исторического мгновения. От них, от этих сил зависит, чтобы все сыновья нашей великой семьи слились в одно деятельное, единодушное служение России - той России, какою ее создала история, создало то прошедшее, к которому должно правильно и мирно примкнуть будущее. А потому позвольте мне, человеку прошедшего, человеку 40-х годов, человеку старому, провозгласить тост за молодость, за будущее, за счастливое и здравое развитие ее судеб, и да совершатся наконец слова нашего великого поэта, да настанет возможность каждому из нас воскликнуть в глубине души: В надежде славы и добра Глядим вперед мы без боязни!
Примечания
Печатается по тексту первой публикации: "Молва", 1879, No 72, 15 марта.
В собрание сочинений впервые включено в издании: Т, ПСС, 1883, т. I, стр. 432--434.
Автограф неизвестен.
Обед в ресторане Бореля в Петербурге, устроенный 13/25 марта 1879 г. в честь Тургенева группой профессоров и литераторов, занимает центральное место в цепи петербургских чествований писателя: именно на нем наиболее отчетливо проявился общественно-политический характер чествований Тургенева.
Подробные отчеты об обеде у Бореля поместили все ведущие петербургские газеты. На обеде присутствовали виднейшие представители петербургской интеллигенции в области науки, литературы, искусства, в том числе Н. И. Костомаров, К. Д. Кавелин, А. Н. Бекетов, Я. К. Грот, Н. С. Таганцев, В. Д. Спасович, Д. В. Григорович, А. А. Потехин, Ф. М. Достоевский, Я. П. Полонский, И. Ф. Горбунов и др. Первую речь произнес В. Д. Спасович, назвавший Тургенева "une force naturelle enorme" - огромной природной силой. Он призывал Тургенева снова вернуться к литературной деятельности, охарактеризовав ее как общественно полезную и необходимую {См.: Васильев, Описание торжеств, стр. 16--20.}.
Выступивший далее Н. С. Таганцев отметил большое воспитательное значение произведений Тургенева, а Д. В. Григорович охарактеризовал нравственную личность писателя. К. Д. Кавелин приветствовал Тургенева от имени "людей сороковых годов". "Вы сделали нас, людей сороковых годов, понятными и сочувственными подрастающим поколениям, которые недавно так горячо приветствовали Вас в Москве,-- сказал, обращаясь к Тургеневу, Кавелин. - Благодаря Вам, окончился у нас разрыв поколений, над которым скорбно задумывались лучшие русские люди <...]> нарождающиеся деятели узнали себя в деятелях, сошедших со сцены, дети узнали и признали отцов, отцы - детей" {Там же, стр. 22--23.}.
В числе приветствовавших Тургенева были также профессор А. Д. Градовский, ректор университета А. Н. Бекетов, академики Я. К. Грот, М. И. Сухомлинов и др.
Слова Тургенева в его ответной речи о существовании общественного идеала - не отдаленного и не туманного, а определенного, осуществимого и, может быть, близкого вызвали со Стороны присутствовавшего на обеде Ф. М. Достоевского вопрос: каков же идеал Тургенева? В отчете об этом эпизоде "Вестник Европы" между прочим заметил: "И. С. Тургенев успел дать ответ, но этот ответ мог быть только виден находившимся вблизи, так как ответ был без слов: Тургенев опустил низко голову и развел руками <...>. Тем и кончился этот характерный эпизод, в противность ожиданиям оратора, рассчитывавшего совсем на другой эффект: если, мол, Тургенев промолчит, то тем самым признается, что никаких у него идеалов нет, и покроется стыдом..." (ВЕ, 1879, No 4, стр. 822).
Своеобразную позицию в отношении к чествованию Тургенева заняла редакция "Отечественных записок", отсутствовавшая на литературном обеде в ресторане Бореля. Решительно отвергая упрек в недоброжелательном отношении к Тургеневу, анонимный автор "Внутреннего обозрения", помещенного в апрельской книжке "Отечественных записок", признал большие литературные заслуги Тургенева, но в то же время отказался видеть в нем "примирителя" между двумя поколениями, "... у нас никогда розни поколений не было,-- писал он,-- а была борьба идей новой и старой за преобладание или, лучше сказать, спор об этом, неизбежный всегда, когда наступающий новый порядок вещей стоит в прямом противоречии со старым, как было у нас при уничтожении крепостного права. Все деятели сороковых годов как в литературе, так и во всех других сферах деятельности, последовавшие за новою идеею, не только не стояли в разрыве с новым поколением, но стояли во главе угла нового порядка, начиная с первого момента эмансипации" (ОЗ, 1879, No 4, отд. II, стр. 225).
Полемика по поводу чествований Тургенева носила острый политический характер. Речь шла не только о признании или непризнании исторических заслуг Тургенева, но и об определенной общественно-политической программе, которую выдвигала в ту пору русская либерально-демократическая интеллигенция.
"Московских ведомостей" и других реакционных изданий началась кампания против Тургенева, являвшегося в глазах "охранителей" лидером либеральной оппозиции. Наиболее резкими из этих печатных выступлений были статьи анонимного автора в "С. -Петербургских ведомостях", Незнакомца (А. С. Суворина) в "Новом времени" и "Иногородного обывателя" (Б. М. Марковича) в "Московских ведомостях" {СПб Вед, H Вр, 1879, No 1096, 18(30) марта; Моск Вед, "Молва", 1879, No 74, 17 марта.}. Все эти авторы стремились дискредитировать Тургенева в глазах широкой общественности, представить его как писателя, чуждого современной России и не понимающего ее. С декларацией подобных идей выступил анонимный публицист "С. -Петербургских ведомостей", который, в связи с чествованием Тургенева профессорами и литераторами, писал: "По освобождении крестьян, Тургенев <...> спокойно поселился за границей, вместе с теми тысячами русских, из высшего общества, которые экспатриировали вместе с новыми порядками <...>. Он жил за границей как иностранец <...>. Когда соловей поет во время тяжкой работы землепашца, он несомненно услаждает его слух и даже чарует его, но не подвигает вперед его тяжелого труда. Так точно и Тургенев с своими работами в Париже не был деятелем в тяжелой работе нашего внутреннего строя. Это не черта русского политического деятеля. Долгая жизнь за границей, в конституционных землях - еще не подвиг". Выступая против "деятелей примирения сороковых годов с семидесятыми на почве quasi-европейского конституционализма", публицист "С. -Петербургских ведомостей" ставил себе целью доказать несостоятельность политической программы лидеров либеральной оппозиции, ее чуждость всему строю русской жизни. "Западный конституционализм,-- писал он,-- противен натуре русского и никогда к нам не привьется <...>. Мы, конечно, хотим улучшения нашего общественного строя и наших порядков, по улучшения постепенного, разумного,-- улучшения, вызываемого жизнью и не ведущего к правонарушениям" (СПб Вед, 1879, No 77, 19/31 марта).
С резкой отповедью в адрес "С. -Петербургских ведомостей" и "публицистов так называемого охранительного направления" выступил анонимный публицист "Голоса". Находя вполне естественными овации "в честь русских талантливейших писателей, которые не торговали своим пером, которые в художественных формах выражали жизнь, потребности, идеи русского народа, которые поставили беллетристику в уровень с литературою образованнейших народов, вынесли ее на человеческую почву", автор статьи язвительно высмеивал реакцию "охранителей" на чествование Тургенева. "Вот эти-то "патриоты",-- писал он,-- <...> усмотрели в обеде, данном в честь Тургенева, "анархическое проявление" и "польскую интригу!""("Голос", 1879, No 84, 25 марта/6 апреля).
На статью "С. -Петербургских ведомостей" откликнулась также газета "Новости". Автор статьи в "Новостях", коснувшись сравнения Тургенева с соловьем, заметил: "Извольте видеть, Тургенев не более, как соловей, которому всё равно, где бы ни петь и что бы ни петь! Он не в "тяжелой работе" нашего внутреннего строя, после того, как он одними своими "Записками охотника" сильнее и вразумительнее сотней трактатов дискредитировал в сознании русского общества крепостное право!! Кто же после этого у нас может назваться общественным деятелем в "тяжелой работе нашего внутреннего строя?"" ("Новости", 1879, No 72, 20 марта).
В своем очередном фельетоне А. С. Суворин, расценивая восторженный прием, выпавший на долю Тургенева, как примирение западников и славянофилов, в то же время стремился представить славянофильские идеи как общенародные, "русские, самобытно выработанные, не без участия, разумеется, европейского образования". Пропаганде славянофильских идей служило и сделанное Сувориным противопоставление Тургенева Достоевскому как выразителю "русского начала" {Незнакомец. Современные идеалы и Тургенев. - Н Вр, 1879, No 1096, 18(30) марта.}.
"Московским ведомостям", где Б. М. Маркевич отозвался на чествования Тургенева фельетонами {Моск Вед, 1879, No 70, 20 марта и No 81, 31 марта; перепечатано: Письма Маркевича, стр. 298--318.}, полными злобных нападок на писателя. Напуганный словами фельетониста "С. -Петербургских ведомостей" о том, что литературный обед в ресторане Бореля возник "во имя идеи примирения русского общества и молодежи с Тургеневым на почве западного конституционализма", Маркевич направил свои удары как в сторону русских либералов-конституционалистов, так и в сторону Тургенева как предполагаемого лидера либеральной оппозиции.
"Московских ведомостей", завершилась фельетоном Б. М. Маркевича, опубликованным газетой 9 декабря 1879 г. (No 313). В этом фельетоне, равнозначном полицейскому доносу, Маркевич обвинял Тургенева в связях с революционным движением и в заискивании перед молодежью. (Ответ Тургенева на фельетон Маркевича см. в этом томе, стр. 184).
Стр. 61. "В надежде славы ~ без боязни!" -- "Стансы" (1826):
Гляжу вперед я без боязни.