Поиск по творчеству и критике
Cлово "WORK"

1. Алексеев М. П.: Мировое значение "Записок охотника"

Входимость: 1. Размер: 224кб.

2. Крылов и его басни. Пер. В. Р. Рольстона. 3-е издание, значительно расширенное

Входимость: 1. Размер: 14кб.

1. Алексеев М. П.: Мировое значение "Записок охотника"

Входимость: 1. Размер: 224кб.

Часть текста: за рубежом творчество многих русских писателей, либо не догадывались вовсе, либо говорили неуверенно, робко, не улавливая еще закономерностей в разрозненных фактах, подобранных случайно, без строгого и обдуманного критерия. О действительно мировом значении Пушкина, Гоголя, даже Л. Н. Толстого, в сущности, знали немного, не обобщая известные данные, не пытаясь свести их в одной картине, которая имела бы общий идейный смысл и единый принцип своего построения. Впрочем, из всех упомянутых писателей Тургенев давно уже представлялся критикам одним из тех, значение которого было наиболее неоспоримым. Всесветная слава Пушкина раскрыта была лишь в недавнее время; относительно Гоголя у нас долго считалось, что он вполне может быть оценен только на его родине или только теми читателями, которые могут читать его в подлиннике; поэтому в течение многих лет у нас преувеличивали неизвестность многих лучших представителей русской литературы и невнимание к ним за пределами нашей страны. Такого рода ошибок не делалось как раз по отношению к Тургеневу. Напротив, у нас в свое время утвердилось мнение, что именно он «открыл» русскую литературу для многих зарубежных стран западного мира, что именно Тургенев в сильной степени содействовал распространению там произведений и Пушкина, и Гоголя, и Л. Толстого, являясь неустанным пропагандистом этих и многих других русских писателей во всех литературах Европы. Такое мнение, конечно, справедливо, но лишь до известной степени. Как ни много значит личный почин в...

2. Крылов и его басни. Пер. В. Р. Рольстона. 3-е издание, значительно расширенное

Входимость: 1. Размер: 14кб.

Часть текста: issue of Mr. Ralston’s excellent translation of Krilof’s fables, as they prove that English readers are beginning to feel an interest in the literature of his country, and in the national life and character which they have hitherto only contemplated from a political point о view. And Krilof certainly deserves all the attention thus bestowed upon him. He is the only original fabulist who has appeared since La Fontaine; and though he does not, perhaps, equal the exquisite grace of the inimitable Frenchman, though he has fewer sly strokes of wit, less cunning simplicity in telling a story, he has, on the other hand, more originality of invention. His observant good sense penetrates to the roots of things, and he possesses a genuine kind of phlegmatic humour which betrays the Oriental element in Slavonic nature. In his birth and all the circumstances of his life Krilof was as Russian as possible: he was essentially national in his ways of thinking, feeling, and writing; and it may be maintained without exaggeration that a foreigner who has carefully studied Krilof’s fables will have a better idea of the Russian national character than if he had read through all the travels and essays that attempt to describe it. Russian children learn Krilof by heart as French ones do La Fontaine, without entering into all the wisdom of his teaching, but in later life they return to him with double profit. Like La Fontaine, but to a still greater degree, Krilof has supplied the public conscience with a number of precepts and adages and sayings which have become proverbial even in the mouth of unlettered peasants; no one is oftener quoted than he, and, like the Bible and Shakespeare in England, those who quote him have often no idea of their obligation — proof positive that his work has been completely absorbed into...